Лунная радуга - Страница 28

Я вошел в командную рубку. Мне редко доводилось в ней бывать, однако сожалений по этому поводу я не испытывал, потому что чувствовал здесь себя до странности неуверенно и неуютно, хотя в иной ситуации необычно подсвеченное яйцеобразной формы помещение могло бы показаться привлекательным. Стоило мне переступить порог, как я мгновенно подпадал под власть ужасно правдоподобной иллюзии, будто излучающие внутренний свет стены рубки по толщине и прочности своей не отличались от естественной яичной скорлупы и будто за хрупкими стенами не было других отсеков, не было надежной тверди корабля, не было ничего… Ну, словом, будто бы рубка-яйцо висела сама по себе, наедине со звездными далями. Эту иллюзию создавал, конечно, большой панорамный экран, охвативший добрую треть помещения – половину вогнутого потолка, почти половину боковых стен и всю переднюю часть. Я старался не делать в рубке резких движений. Умом, разумеется, я понимал нелепость своих опасений, но… Пожалуй, здесь будет уместен игривый мысленный эксперимент-аналогия. Возьмем пустую скорлупу куриного яйца, на треть разрушенную верхне-передним проломом, положим ее… ну, скажем, на самый кончик шпиля высотного здания и в безоблачную и безлунную ночь подсветим снизу сильными прожекторами. Теперь остается вообразить, что бы почувствовал миниатюрный, размерами с муравья человек, вдруг оказавшийся там, на головокружительной высоте, в надежно уравновешенной и сияющей на просвет скорлупе, обращенной проломом в звездное небо. Вот приблизительный спектр моих ощущений… Признаваться в этом не очень приятно, но, понимая ценность такой информации для специалистов-космопсихологов, не считаю возможным скрывать.

По той же причине не стану утаивать, что две соседние рубки – ходовая и пилотажная – вызывали во мне куда более сложные ощущения. Особенно пилотажная. Если командную рубку можно сравнить с открытым сверху и спереди яйцеобразным кузовом типа «кабриолет», то с пилотажной дело обстоит иначе. Белое пятно задней стенки и две выходящие из нее матово-белые длинные полосы… Вот и все. Две широкие лыжи, просто выдвинутые из носовой части корабля наружу, в звездный простор. В пилотажную рубку я трижды заглядывал через дверь, но войти не решился ни разу, настолько был подавлен правдоподобием иллюзии, будто дверь распахнута в открытый космос. Нет, уж лучше фарфорово-хрупкий на вид космический «кабриолет», чем эта пара светящихся «лыж» над глубинами звездного океана… В командной рубке была хоть какая-то мебель: мягкие кресла, стол, похожий на большой прозрачный торшер с подставкой-столешницей; на уровне груди охватывал стены полуовал приборных панелей успокоительно знакомой расцветки. В пилотажной ничего такого не было. Единственное, на чем здесь мог остановиться подавленный звездной безбрежностью взгляд, это два спаренных ложемента для первого и второго пилотов – два металлических паука, словно застывших перед прыжком в бездну на самых кончиках «лыж», с поджатыми под себя телескопическими лапами амортизаторов. Во время хода крейсерской скоростью ложементы пустуют – все управление полетом сосредоточено в командной, ходовой и навигационной рубках, но во время маневров сюда приходят работать пилоты, и подлокотники ложементов ощетиниваются рукоятками маневровочной тяги. И хотя существенная часть работы доверяется приборам, эти вахты бывают порой затяжными и напряженными – пилоты их называют «ходом на бивнях». Да, иллюзорная картина, представляющаяся мне в «лыжном» варианте, хозяевами рубки воспринималась в ином ассоциативном ракурсе. Им было занятно, знаете ли, воображать себе свой рабочий процесс как езду верхом на бивнях слона-корабля, нацеленных в звездную перспективу. Это кажется мне любопытным в психологическом плане… Впрочем, я слегка уклонился от темы и решительно к ней возвращаюсь.

Капитан, как мы и условились, ждал меня в своей роскошной рубке типа «космический кабриолет». Он был один, что совершенно похвально соответствовало этикету конфиденциального разговора. Правда, понятия «ждал» и «один» нуждались в некотором уточнении смыслового оттенка, поскольку Молчанов был поглощен распорядительной беседой с тремя абонентами сразу. Речь шла о фокусировке какой-то «короны» какого-то «камер-инжектора» где-то в недрах главного реактора корабля. Наконец, заметив меня, Молчанов взглянул на часы, сделал жест извинения и объявил абонентам отбой. Я остро ощутил несвоевременность визита, но что было делать. Капитан выжидательно смотрел мне в глаза. Рапорт сдан, рапорт принят. Краткий обмен деловой информацией, предложение сесть, которым я не воспользовался.

– Мне… – начал я неуверенно, – мне трудно было решиться…

– Без вступлений, – тихо сказал капитан.

Я торопливо, в безобразно скомканном виде выложил Молчанову то, с чем пришел. Слушал он меня с бесстрастным выражением лица, спокойно, словно не ощущал ни малейшего различия между информацией о подготовке сектора к режиму торможения и информацией о чужаке. Под конец я выдал ему сообщение, на эффект которого очень рассчитывал, – сообщение о разбитом экране аккумуляторного отсека. Дескать, вот вам вещественное доказательство очередной «диверсии», и делайте с ним что хотите. Молчанов не знал, что с ним делать. Спросил:

– Как, по-вашему, я обязан поступить?

– Вы власть. А власть принимает решения.

– Власть не всегда принимает решения единолично. Иногда ей нужен совет. Представьте себе на минуту, что подобную информацию получил не я, а получили вы. Как бы вы поступили на моем месте?

– Ну… прежде всего я, видимо, счел бы целесообразным вызвать к себе инженера-хозяйственника и десантника Рэнда…

– Час, – сказал капитан. – Переговоры с инженером-хозяйственником и Рэндом Палмером займут как минимум час. Не говоря уж обо всем остальном. Сегодня я не могу позволить себе такую роскошь. Но дело даже не в этом…

– Понимаю. Вы не верите мне.

– Вам я верю, – спокойно сказал он. – Но почему я должен уверовать в ситуацию, не подкрепленную точными фактами?

Как правило, по внешнему виду и манерам поведения современного человека довольно трудно угадать, какое место на иерархической лестнице в той или иной сфере общественной деятельности он занимает. Но встречаются прелюбопытнейшие индивидуумы, на которых это правило не распространяется. Сразу можно понять, где он стоит: «над» или «под». Знаете, есть такие очень яркие «под»: «Не уполномочен… Не имею права брать на себя ответственность… Сочувствую, рад бы, но от меня, к сожалению, не зависит…» Наш капитан – индивидуум противоположного полюса. Прямо посаженная голова, прямые плечи, идеально, будто нарочито выпрямленный торс. Но за этой кажущейся почти неестественной вертикально-прямолинейной осанкой угадывалась скрытая гибкость. Гибкость спокойная, взятая, я бы сказал, в жесткий корсет силовой выправки… Нет, наш капитан не страдает высокомерием, в его поведении, манерах вряд ли можно заметить что-нибудь необычное. Но две-три минуты общения с ним – и вы проникаетесь абсолютной уверенностью, что человек этот «над». Он ответствен за все, что может, и может все, за что ответствен. Выше его головы только совесть и долг. Разумеется, вы сознаете, что есть немало категорий реальности, «всевластие» над которыми выглядит эфемерно. Однако, общаясь с Молчановым, вы начинаете верить – верить! – что в любой непредвиденной ситуации он примет нужное, действительно правильное решение. А если не примет, то обстоятельства того, очевидно, не стоят. А отсюда следует… Я обескураженно смотрел на Молчанова, пытаясь себе уяснить, что же именно отсюда следует в теперешний момент.

– Так по каким же, на ваш взгляд, причинам мне следует верить в то, чему нет проверенных доказательств? – повторил вопрос капитан.

– Я не вижу причин, по которым верить не следует.

– Это не ответ.

– Согласен. Но о каких еще причинах может идти речь, если на корабле происходит нечто из ряда вон…

– На борту рейдера ничего особенного не происходит, – возразил капитан. – Полет протекает в строгом соответствии с разработанным планом. Ни одного серьезного отступления от полетного режима нет.