Луна, луна, скройся! (СИ) - Страница 13

— Но это совершенно не та же самая необходимость! Мы питаемся как все люди, просто нам вампирская кровь нужна как лекарство, вроде инсулина для диабетиков, и всё.

— Вот и я говорю, наши свойства в вас искажены.

— Вы… вы… вы отвратительны. Я больна — по вашей вине, между прочим — а вы говорите мне мерзости. Ещё и за едой.

— Ну, простите. Ваше невежество меня провоцирует.

Я молча съедаю шкварки и кровь и допиваю кофе. Когда Батори берётся за поднос, я нахожу по-настоящему сильный аргумент:

— В отличие от вас, мы не убийцы. И это главное.

— Неужто? А как вы до сих пор добывали себе кровь? Честно покупали? Принимали в дар? Выменивали? — голос Батори впервые с нашей встречи в отеле свиданий резок.

— Я уничтожала убийц, мертвецов. Это кара, а не убийство!

— И что, вы каждого, как вы выражаетесь, мертвеца лично проверяли на виновность? Может быть, следствие проводили?

— Да идите лесом!

Упырь уносит посуду на кухню. Я слышу, как он её моет, потом проходит по коридору и хлопает входной дверью. В замке проворачивается ключ.

В кои-то веки было хорошее настроение. Взял да испортил.

Не помню, чтобы меня когда-либо прежде упрекали в невежестве. Даже в лицее, где ученики были почти все из более благополучных районов, чем наш. Возможно, я была несильна в физике и химии и не очень прилежна и аккуратна, но отлично понимала термины на латыни, которыми пестрели учебники, бегло — лучше одноклассников! — говорила на немецком, легко постигала французский, недурно разбиралась в литературе, биологии, искусствах и истории. Правда, знания мои были получены не систематично, а мозаично, буквальным образом из секретера. Никто и никогда не возбранял мне копаться в его книжных массивах, при условии, что я буду убирать всё обратно, и я охотно проводила раскопки и изыскания в этих золотоносных пластах. Чего там только не было! Книги и на немецком, и на польском и даже сборники сказок и детских стихов на венгерском, французском и цыганском. Классическая литература и современная научная фантастика, энциклопедические справочники и подшивки тематических журналов («Семья и здоровье», «Мир искусства», «Занимательная техника», «Юный скаут», «Малыши и малышки», «Мир естественных наук»), словари и кулинарные рецепты, географические атласы и песенники, научно-популярные издания и перевод Библии на немецкий с историческими справками и комментариями. Читать я научилась рано, ещё в Кёнигсберге, и с удовольствием залезала сначала в большой, старинный, с резьбой на дверцах книжный шкаф, а потом, в Пшемысле, на полки секретера. Брат поощрял мой интерес к книгам, давая регулярно задания: найти, как называется на латыни морская корова, или сказать, кто разрушил Карфаген, или разузнать, чем короновали английские нищие своего короля. Тут надо было сначала сообразить, в какой книге может оказаться эта информация, потом выбрать одну или несколько подходящих и читать. Что-то Пеко рассказывал мне и сам. Он был очень силён в истории и умел поведать о событиях давно ушедших дней живо и увлекательно, постоянно вставляя в рассказ любимое выражение:

— И вот представь…

Представлять предполагалось то бородатых греков в хитонах, дискутирующих на темы философские и политические, то решительную, вдохновенную девушку в рыцарских латах, ведущую свой народ на освобождение Франции, то горделивых царей-инков, в огромных уборах из цветных перьев, с носами, увеличенными инъекциями парафина. Брат любил в описании исторических эпох прежде всего зримость.

Благодаря его рассказам и старому секретеру, мне даже удалось несколько раз щегольнуть в лицее эрудицией — а уж там хватало эрудитов.

Но, конечно, о «волках» ни в книгах, ни в журналах не было ни слова. Кое-что о моей природе мне рассказал Пеко, но практически все его сведения носили прикладной характер: как охотиться, как убивать упырей, как делать колбасу, как часто её есть. Действительно, в остальном я была невеждой, но именно поэтому не спешила прислушиваться к Батори — под видом сокровенных знаний он мог скормить мне любую удобную лично ему версию. Я подозревала — нет, я была уверена — что упырь пытается мной манипулировать: зачем-то ему нужны мои симпатия, моё доверие, моя лояльность. Называть «волков» вампирами и говорить об их тотально общей природе на почве некоторых схожих качеств было с его стороны нечестно. А уж давить на совесть, выдвигая предположение, что я убиваю невинных! Это Густав, что ли, погубивший двенадцатилетнюю девочку — невинный? Это все те упыри, что потом выкидывают девиц в канаву с разрезанной яремной веной — невинны? Нет, меня не провести демагогией.

Батори не появлялся до следующего воскресенья, и уже ко вторнику я выкинула его из головы. Я ела, дремала, смотрела в окно (оно выходило на тихую улочку, за которой начинался то ли район из частных домиков, то ли уже какой-то посёлок), перебирала книги в шкафу в кабинете — своей библиотекой упырь вполне мог мериться с легендарными еврейскими магами. Большую часть увесистых, добротно переплетённых томов я не могла прочесть: они были записаны еврейскими, кириллическими или арабскими значками, нашлась также пара книг, заполненная письменами деванагари, были книги на латыни, греческом и венгерском. Несколько книг на немецком было очень трудно читать — они были отпечатаны готическим шрифтом. Но и те, что были написаны на немецком, польском и французском самыми обычными буквами, оказались почти невоспринимаемы — это была специализированная литература с социологическими или медицинскими исследованиями. Подивившись интересам хозяина, я поняла, что прочитать могу только пару фантазийных и любовно-исторических романов, невесть каким боком затесавшихся в эту библиотечку интеллектуала-полиглота. Кроме них, моему понимаю были доступны также несколько журналов, посвящённых мужской моде и экономике — они лежали на широком письменном столе. Фэнтези, которое было у Батори, я уже читала, а любовные романы меня не притягивали.

Разочаровавшись в книжном шкафе, я взялась за музыкальный проигрыватель. Когда я его обнаружила, в него уже был вставлен какой-то диск. Я включила последнюю прослушанную песню. Это оказалась стилизация под фламенко. Незнакомый юношеский голос выводил под гитарный перебор:

Луна в жасминовой шали

Спустилась в кузню к цыганам,

И смотрит, смотрит ребёнок,

И смутен взгляд мальчугана.

Луна закинула руки

И дразнит ветер полночный

Своей оловянной грудью,

Бесстыжей и непорочной.[7]

Не оценить талант певца было невозможно. Песня завораживала и внушала безотчётную тревогу.

— Луна, луна моя, скройся,

Тебя украдут цыгане!

Они возьмут твоё сердце

И серебра начеканят!

— Не бойся, мальчик, не бойся!

Взгляни, хорош ли мой танец?

Когда вернуться цыгане,

Ты будешь спать и не встанешь.

Летит по дороге всадник

И бьёт в барабан округи.

На ледяной наковальне

Сложены детские руки:

— Луна, луна моя, скройся,

Мне конь послышался дальний!

— Не трогай, мальчик, не трогай

Моей прохлады крахмальной!

Где-то сова зарыдала

Так безутешно и тонко!

За ручку в тёмное небо

Луна уводит ребёнка.

Вскрикнули в кузне цыгане,

Эхо откликнулось в чаще,

А ветры всё пели и пели

За упокой уходящих!

Голос певца замедлился, и я почти уже была готова услышать через паузу следующую песню, но юноша вскрикнул с новой, усиленной тревогой:

— Луна, луна моя, скройся!

Тебя украдут цыгане -

Они возьмут твоё сердце

И серебра начеканят!

— Не бойся, мальчик, не бойся!

Взгляни, хорош ли мой танец?