Луна Ктулху (сборник) - Страница 23

Шлепнувшись в грязь — на точно то самое место, где с полчаса назад лежал я, он застыл, уставившись на меня выпученными глазами. Так и сидел в грязи на пятой точке, разбросав ноги и чуть откинувшись назад, опираясь на широко расставленные руки.

— Барин! — только и смог приглушенно выдавить он.

И тут заросли кустов и ветвей снова раздались, и в отверстии показалась фигура в шинели. Незнакомец увидев Прохора и видимо не замечая меня, благо я стоял чуть сбоку, вскинул винтовку, но я его опередил. Кто бы это ни был, но Прохор-то точно был своим.

Хоть я и стрелял с пояса, пуля вошла точно в сердце. Выронив винтовку, незнакомец покачнулся, а потом начал падать на Прохора. Откуда-то из-за кустов донеслось:

— Ну как там?

Я отвечать не стал, вместо этого повернулся к Прохору.

— Бери винтовку и давай быстро, в трех словах, что у вас там?

Прохор, похоже, до сих пор все еще не мог придти в себя. Все еще, словно не веря своим глазам, он косился на меня, а потом, словно повинуясь моему взгляду, потянулся за винтовкой. И только взяв ее в руки и словно обретя каплю уверенности, он пробормотал:

— Красные, грабют…

Быстрым движением я одел плащ, поправил пояс с патронами, а потом взяв в каждую руку по пистолету и ступая как можно осторожнее — только еще одной «грязевой ванны» мне не хватало — отправился туда, откуда появился солдат.

Там за кустами оказалось еще трое в шинелях с красными лентами на шапках. Я не стал с ними разговаривать. Три выстрела — и три тела упали на траву, я остановился перезарядить револьвер. Пусть даже в барабане еще два патрона, все равно нужно всегда иметь в запасе максимальное число выстрелов.

К тому времени, как я закончил, Прохор выбрался из кустов. Я кивком указал ему на мертвые тела.

— Собери оружие и боекомплект. А потом ступай за мной. Пойдем, посмотрим, кто тут кого грабит.

Тот день я запомнил очень хорошо. Мы сидели на берегу ручья, вокруг шелестела уже начавшая желтеть листва, пели птицы, а Прохор рассказывал мне о делах, творящихся в уезде, и я… я поначалу не верил ему. Только что я покинул фантастический мир — реальность, которая невозможна, и теперь, находясь в уголке мира, где прошло все мое детство, я не мог поверить в реальность мятежного Петрограда, и в те ужасы, о которых рассказывал мне Прохор.

— …Так вот оно и было, барин, — говорил он, нервно сжимая винтовку одного из убитых мною красноармейцев. — Так оно и было… Приехал ахитатор с фронту. Залез на бочку и ну брехать. Мол войне — нет... Ну, это мы как раз поняли. Давно пора. А то и поля пахать некому, и сколь все это безобразие продолжаться будет. И снова понес про свободу. То что мы в семнадцатом уже слыхали. Ну то анархзисткий ахитатор. Только наши мужики —Помните Фрола-кузнеца да Архипыча?

Я кивнул, и Прохор продолжил рассказ:

— … Так вот, — это присказка его любимая была «так вот», а говорил он, словно пел, переливчато, то убыстряя темп рассказа, то замедляя его, и порой слова, произнесенные им, смешавшись с журчанием ручейка, шорохом листьев и птичьим пением, превращались в некую удивительную, завораживающую мелодию. В том миг мне не хотелось верить в реальность тех ужасов, что рассказывал Прохор. —Так вот, решили они того болтуна за портки подвесить. Да не тут-то было. Только к нему мужички подступили, как он пиштолет-то выхватил и ну пулять.

Троих поранил, пока его кольями забили. А на следующей недели приехали солдаты с матросами. Много, человек тридцать — отряд целый. Тоже ахитировать стали. Потом стали указ читать, дескать все наши земли наши теперя стали. А ведь они и так наши, а что арендные земли, так то налоги всяко платить придется. Только вместо налогов эти супостаты забрали все, что у мужиков по закромам хранились.

Мы им: «Что ж на весну сеять станем?» А они: «Город голодает», а у самих морды, что твоя тыква…

Так вот, обобрали они нас. Только все это цветуючки были, потому как через месяц новая команда этих оборванцев подвалила, и опять давай рассказывать про то, что земля теперь наша, и хлеб отбирать. Ну мы на дыбы, а они мандаты подастали, ружия выставили. А нам куда деваться? Мужиков нема, бабы одни да дети мал-мала сопливее. Выгребли они то, что от первых крохоборов осталось, и пригрозили, что ежели чего прятать будем, то теперя контрреволюцией зовется, и за то к стенке ставят. Морды старикам побили еще. А Анюту, ну, та что за речкой живет, снасильничали… Собрались мы, стали решать, что делать, послали трех ходоков в город, а то и сам Питер к этому иудушке Троцкому. Только ходоки ушли, да так и не воротилися. То ли их большевики к стенке поставили, а толи кто другой, нам неведомо. Только вот теперь еще хуже прикатили, —и тяжко вздохнув Прохор кивнул в сторону усадьбы.

И вовсе звери. Бабы было на них, чтоб хоть деток пожалели, последнее не отбирали, ведь жрать то нечего уже, а что весной будет, что сажать? А им все равно. Пальнули. Феклу ранили, а когда отец Филимон полез их образумевать, то они его за руки и за ноги к дверям церкви приколотили, словно Христа нашего, и подожгли церковь, изверги. Мужики, кто оставался, хотели старика спасти, так те, городские стрелять начали, вот мы и разбежались. Кровопийцы, настоящие… Так вот я и радуюсь, что ты, барин ,объявился. Избави нас от супостатов.

— Хорошо, — говорю, а сам думаю, во что ввязываюсь. Хотя с другой стороны: делать-то мне что?

Возвращаться в армию? А доберусь ли? Петроград?

Нет, еще одной милой встречи с товарищем Константином я не переживу. От таких негодяев только на Луне и укрыться можно.

— Да ты пойми барин, нам деваться от этих красных убийц некуда. Уж думали, пропали мы. А теперь вы появились. Так на вас теперь одна надежа.

— А где сейчас эти революционеры?

— В усадьбе, наверное, пьянствуют. Самогону у них хоть залейся. А может по селу рыщут, девок ищут, тех, что еще в лес не сбегли.

— И сколько их всего?

— До осьмнадцать будет, если тех, что вы порешили, не считать.

— А мужики помогут?

— Ну, коли ты, барин, скажешь… Хотя какие тут мужики? Или пацаны малолетние — молоко на губах не обсохло, или старики вроде Игната. Игната-то помните?

— Как его забудешь! — вздохнул я. — Игнат-то был мужиком колоритным. Высокий, как каланча, здоровый, даром, что в годах и седой, а один мог воз сена поднять. К тому же он в армии служил и крест за оборону Севастополя получил еще в молодости.

Только вот теперь, сколько ж годков-то ему будет?

— Ты, барин, не сомневайся, многие бабы тоже пойдуть. Они эту голытьбу криворукую поболее нас ненавидят.

— А почему криворукую-то? — удивился я.

— Так несть приличный человек, кто работать могет, в красные голодранцы пойдет? Приличный человек работать будет хлеб, сеять да детей ростить, а по воскресеньем — в церковь.

— Так то ж приличные.

— Вот и я о чем барин. А если руки под х.. заточены, и все мимо пальцев идет, то тут на чуждой лоток открываешь роток. Вот оттуда они все и берутся пролетарцы, будь они неладны.

— Ладно, Прохор, — вздохнул я вставая. — Хорошо тут с тобой сидеть, лясы точить… но и дело знать надо. Значит так, собирай мужиков, пусть берут что у кого есть: кто охотничье ружье, а кто вилы и топоры поострее и идите на двор усадьбы.

— Так ведь боязно идти, барин, у них там, на телеге, и пулемет есть.

— Пулемет, говоришь?

— Угу.

— И что?

— Так ведь положат всех.

— Не положат, Прохор... Не положат… Так что иди, собирай народ, а я пойду погляжу, что там за большевики такие, и заодно с пулеметом их разберусь.

Поднявшись, я проверил оба револьвера, заткнул сзади за пояс восьмизарядный немецкий пистолет и не спеша пошел к дому, тому самому, где я проводил все лето с раннего детства до восьмого класса гимназии, к дому, где я знал каждый уголок. К дому подобрался я с задов, со стороны сараев. Был там один лаз. Нет, конечно, можно было пойти и по дорожке, только не хотел я раньше времени себя обнаруживать. Они конечно, хоть и большевики, только перевес восемнадцать к одному меня все-таки смущал.