Луганское направление (СИ) - Страница 16

30 января 2015 Агапов прибывает в госпиталь Ростова-на-Дону. Там подлатали, а что делать дальше — неизвестно. Помощь пришла со стороны. Известный журналист и волонтер Ева Меркурьева узнав о судьбе Агапова выходит на своих Луганских коллег. Журналисты государственного информационного агентства «Луганский Информационный Центр», в свою очередь, связываются с писательской организацией ЛНР, а те с российскими ветеранами-«афганцами». Ростовские «файзабадцы»[10] не подвели — у «Лютого» сразу появилось и жилье, и работа. Восстановившись, он даже успел поработать по своей последней, как он говорит, «блатной» специальности промышленного альпиниста.

Вообще, разговаривать с ним трудно. Он закрыт, душа как будто зажата между двумя плотно стиснутыми, словно упрямые губы, створками. Неудивительно: отстояв личные Фермопилы в апреле 2014, «Лютый» потом тяжелым колуном прошел на броне и пёхом сквозь жаркий кошмар Песков и Саур-Могилы, зимний ужас артиллерийских обстрелов и свинцовую тяжесть болезни. Украинская Гражданская закалила эти створки, превратив их в кованные спартанские щиты. Отбоявшийся, задубевший, отлитый в горниле боев, лазаретов и лишений, этот немногословный, суровый мужик вернулся на свою войну. Для него теперь это просто еще одна тяжелая, местами опасная, но лишь привычная теперь работа — как в шахте, как на высотке. Ведь долг, на самом деле, все равно, по-прежнему выше личного: здесь остались дети, боевые товарищи и незаконченное дело — освобождение его второй родины от засилья неонацистов и вооруженной хунты. Как сказали бы древние, «дело дошло до триариев»: с июня 2015 Саня «Лютый» снова в строю.

Величественный пейзаж Славяносербщины портили два подпиравших небосвод разросшихся столба едкого дыма. Тот, что правее — изжелта-серый — мог быть горящим лесом или даже случайно полыхнувшим от шальной мины садовым домиком. Траурно черный саван слева — то, скорее всего, жирно чадила только-только попавшая «под раздачу» единица бронетехники. Горело у Пришиба и Сокольников, как раз там, где последнее время идут круглосуточные бои и обстрелы. Вот и нынешнее пожарище в 12 часов дня — лишнее подтверждение ежедневных сводок. Хорошо, хоть город не задело — дымит километрах в трех-четырех…

Мы едем в Славяносербск. Наша задача — получить разрешение на посещение блокпоста в Желтом, у бывшей паромной переправы через Северский Донец — последней точке пропуска, где еще возможен переход гражданских лиц через линию фронта.

В штабе нас встретил знакомый офицер 7-го бтро.[11] Александр, с которым мы не раз ездили на самые дальние позиции в Сокольниках, был явно оглушен и расстроен. Что да как? Ночью погибли люди…

Случилось всё, как это зачастую бывает, обыденно.

Сокольники — крайняя точка обороны Бахмутского рубежа фронта — с трех сторон обложена противником. Тут и ВСУ, и «Айдар», и «Золотые ворота». Теперь, говорят, какое-то подразделение «Азова» прибыло на усиление «заградотрядов». Для обороны Сокольники крайне сложны и неудобны — поселок с разрывами вытянулся вдоль трассы на несколько сот метров. С одной стороны река, где в «зеленке» поймы стоят минометные батареи украинской армии. С другой — господствующие высоты, занятые противником. Край поселка упирается в последний рубеж обороны — в соседнем Крымском уже засели киевские силовики.

Наши позиции растянуты вдоль, дабы не дать возможности рассечь линию обороны и превратить полуокружение с трех сторон в полноценный котел. Все наши окопы, блиндажи, огневые и наблюдательные точки обстреливают круглые сутки. По всей протяженности нитки соприкосновений активно работают ДРГ. Чтобы не дать возможности противнику просочиться, приходится все время выставлять дозоры, секреты, вести разведку и расставлять снайперов. В ту ночь во время сопровождения снайперской пары дозорная группа угодила на заминированную тропу. Двое ребят погибло на месте. За жизнь троих раненых сейчас борются врачи Луганской Республиканской клинической больницы.

Когда собрались ехать, обратил внимание на побитый осколками знакомый автомобиль, прошлый раз мы мотались на нем в Сокольники. «Та… попали под танковый выстрел», — говорит офицер управления батальоном: «Обошлось. Лишь машину посекло…». Окопные будни.

Попрощавшись с ребятами «семерки», прибыли в штаб 3-го бтро, по традиции именуемого «Егоровской сотней» — бойцы именно этого подразделения держат, в том числе, и блокпост в Желтом. Согласование заняло буквально пару минут, замкомандира — подполковник с позывным «Багги» — дал «добро», и вот мы уже снова в пути.

Таксист все время травит байки. По дороге к переправе в красках рассказывает нам, как с жарой стали всплывать тела украинских силовиков. Мы не верим, говорим, что если бы что-то подобное происходило, то об этом знали бы все. Он упорствует: мол, нет — плывут по реке, чуть ли не косяками, аки перелетные бревна прям в сине море. Ни грамма сожаления, кстати. Даже частушку спел:

Нельзя сказать, что он шибко обозленный или очерствевший душой парень, просто выжгла война что-то во всех нас по отношению к противнику. Мы еще не знаем, что буквально через час будем практически в упор рассматривать солдат и офицеров 92-й отдельной механизированной бригады ВСУ.

Донец в этом месте красив. С обеих сторон реки раскинулись леса. У перехода зеленая зона обезображена минными полями, траншеями, блиндажами и стрелковыми ячейками. Река лучше скрывает червоточины войны — затопленного понтона не видно. Пешеходная подвесная переправа, которую в шалопайское довоенное время журналисты прозвали «Мост имени Индианы Джонса», взорвана карателями при отступлении. Теперь от нее остались лишь торчащие из воды остатки стальных ферм. Сегодняшняя «дорога жизни» — это одна утлая лодочка, провисающий обесточенный кабель автомобильного парома да мужик из местных, исполняющий ныне функционал ручной тяги. Паромщик за раз таскает пару человек и их сумки. Людей переходит не много — 3–4 человека за час. С собой тащат, в основном, огурцы да помидоры. Коммерсантов среди них практически нет. Разговорились с семьей. Мужчина лет шестидесяти, увидев встречавшую его родню, не смог сдержаться и как-то совсем по-мальчишески разрыдался, обнимая своих. Война разрубила село ровно напополам, по живому — по семьям и судьбам.

Спрашиваю, как, мол, на «той» стороне? Отвечает: «Вот так!» и показывает мне смартфон взрослой внучки с СМС-кой от гауляйтера Москаля: «Ви знаходитесь у зоні АТО. Ваше майно належить державі.» Говорят, что с них теперь еще будут снимать по 8 % всех пополнений счетов мобильной связи — тоже на нужды «АТО». Другой мужик жалуется, что только что на очередном блокпосту киевских силовиков, которых тут напихано по всей оккупированной части села, начали «шмонать» его машину.

— Я ему говорю, что ты там ищешь в той несчастной «Таврии», не видишь, что я крестьянин?! А он мне: «У мене у самого така машина. Я знаю, де в ній шо можна заховати». Ну, говорю, ищи…

В целом, конечно, рассказывают осторожно, слишком много ушей вокруг. Да и у всех родня по обе стороны фронта.

Не успели толком поговорить, раздался звук двигателя, и тут же взлетела команда «Тревога!». Бойцы блокпоста метнулись по местам, мы гуськом ушли за бруствер, а на противоположной стороне появился БТР, обсиженный пехотой, и два офицерских пикапа. С дистанции в сто с небольшим метров отчетливо видна прекрасная экипировка — бронежилеты с разгрузками, каски, новенькое оружие. Все это так контрастирует с разношерстным и откровенно скромным снаряжением наших ополченцев. Бронетранспортер эталонной мишенью застыл на пригорке, пехота даже не почесалась спешиться. Пикапы, словно тачанки, развернулись задами открытых кузовов — там тоже сидели пулеметно-гранатометные расчеты.