Лучший из миров (сборник НФ 1964 г.) - Страница 24

Николай увидел между деревьями две фигуры — большую и маленькую. Из-за туч на мгновение сверкнуло солнце и опалило поле огненным отблеском.

— Пап, а солнца ты сильнее? — снова спросил детский голос.

— Нет, брат, — ответил папа и тихо рассмеялся.

Николаю вдруг захотелось подойти к ним и рассказать, что, когда нужно, человек бывает сильнее солнца. Но они уже прошли мимо, только между деревьями мелькнули еще раз две фигуры — большая и маленькая.

Вот я и постарел еще на год. Друзья уже разошлись. На белой скатерти остались вишневые пятна. В открытую дверь балкона вместе с ночной бабочкой влетает влажный шелест июльской ночи. Пахнет полынью, липовым цветом и нагретым асфальтом… Мне жаль, что прошел именно этот год. Я держу в руке изящные бериллиевые запонки с причудливым рисунком двойной спирали. Мне подарил их сегодня кто-то из близких. В шуме и смехе я не заметил кто. Так как же прошел этот год?..

Я работал над получением фторородиевого полимера. Это был утомительный и напряженный труд. Целую зиму я вновь и вновь повторял опыты, пытаясь отыскать ускользающее звено реакций. Как-то утром я совершенно случайно обнаружил на дне моей самой любимой матовой от старости колбы тонкую грязновато-серую пленку. Я отделил ее от потускневшего стекла и передал на испытание аналитикам. Через три дня мне принесли результаты проверки. Незамысловатые столбцы цифр, напечатанные через два интервала на голубом листе, свидетельствовали о малых достоинствах и больших недостатках моего фторорода-17.

Надежды на получение необычного материала рухнули. Нужно было все начинать сначала или… Начинать не хотелось, а "или" оставалось неясным.

— С вами хочет переговорить один физик, — сказали мне. "Одним физиком" был Борис Луков.

— Я занимаюсь глубоким вакуумом, — сказал он.

Я сделал понимающее лицо. Но он быстро раскусил меня.

— К химии это не имеет на первый взгляд никакого отношения, — сказал Борис, — но я слышал, что вы синтезируете металлополимеры с особыми свойствами. А мне очень нужны особые материалы. Я получаю одну стомиллиардную атмосферы, но это же еще очень грязный вакуум.

— Так… — сказал я.

— Все дело в стенках сосуда, — говорил он. — В сущности, можно было бы достичь абсолютного вакуума, если б не десорбция газов. Проклятые стенки сначала отдают часть поглощенных ими газов, а при глубоком вакууме сами начинают испаряться.

Луков достал из кармана коробку "Казбека". Я думал, что он закурит, но в ней между двумя слоями ваты оказались аккуратно уложенные металлические шарики.

— Вот этот, — Борис протянул мне серебристый шарик, — сплав магния, кобальта и сурьмы начисто испаряется в вакуумной камере за три часа. С шариками из железа, стали и золота как будто бы ничего не происходило. Но все-таки и у них после тридцатишестисуточного пребывания в камере я обнаружил потерю в весе в девятом знаке после запятой.

— Не так уж много, — заметил я.

Борис внимательно посмотрел на меня. Я почувствовал, что сказал что-то не то.

— Для наших ракет, — сказал он, — которые летают на Марс и Венеру и находятся в пути несколько суток, это не страшно. Но если мы полетим к звездам и полет будет продолжаться десятилетия…

— Все понятно! — вскричал я. — Материал для межзвездных кораблей не должен испаряться в космосе. Такой материал нужен всем!

Луков улыбнулся, и я почувствовал, что мы с ним будем большими друзьями.

Я собрал и передал ему все новейшие образцы металлополимеров, в том числе и свой фторород-17. Так началась наша совместная работа, которая продолжается и сегодня.

Несмотря на все ухищрения, Борису не удавалось понизить давление в камере. Правда, фторород вел себя лучше других, но и он не приблизил нас к межпланетному вакууму.

Вконец измученный Борис взял командировку на далекую астрофизическую лабораторию Тайну-Олу. Там, говорят, находился совершенно уникальный метеорит. Мой друг хотел пощупать его, как он сказал, своими руками.

Пока Борис носился на вертолете над тайгой, произошло одно памятное событие. Впервые за всю историю космической эры ракета столкнулась с метеоритом.

Это случилось на трассе Земля-Луна. Маленький кусочек железа пробил обшивку грузового корабля "Генрих Гейне". К счастью, никто не пострадал, так как пробоина вывела из строя только один отсек, отделенный от остальных помещений переборками космической защиты. В отсеке находился интересный груз — почва, насыщенная анаэробными бактериями. Груз предназначался для огородов лунного города в кратере Птолемея. На Луне выяснилось, что вакуум испортил почву. Микробы погибли, они распались на отдельные молекулы и испарились в пространство. Когда я прочитал газету, то сейчас же подумал, что гипотезе о перенесении микробами жизни с планеты на планету нанесен последний удар. Я до сих пор не понимаю, почему я подумал тогда именно об этом. Может быть, это было лишь прелюдией неожиданной идеи, которая заставила меня отшвырнуть газету и выскочить на улицу.

Я ворвался на почту. Мысли мои расплывались, как льдины весной. Я испортил три бланка, пока сочинил телеграмму. Тогда она мне казалась понятной:

"Встреча метеоритом правда шестнадцатого августа тчк ракетой нужно зачерпнуть вакуум привезти Землю Лев".

Борис, черный от загара и пыли, ввалился ко мне на квартиру вместе с чемоданом. Сняв белую в дырочках шляпу и пригладив короткий ежик волос, он, не говоря ни слова, прошел в ванную. Минут пять он фыркал под струей холодной воды. За время, которое прошло с момента отправки телеграммы, я привел свои мысли в порядок и без особого нетерпения ждал, пока Боря кончит умываться. Он вошел в комнату с полотенцем в руках. Включил вентилятор и, устроившись в тени, попросил пива. Я принес замороженную бутылку легкого венгерского вина. Рюмок у меня почему-то не оказалось, и мы разлили его в стаканы. Борька выпил свой сразу в три глотка.

— Идея у тебя великолепная и гениально простая. Это то, что нужно, — без всякого предисловия начал Борис, — но взволновал ты меня, надо сказать, здорово. К чему было писать всякую галиматью? Это же форменное "грузите апельсины бочках. Братья Карамазовы". Неужели и в таком серьезном деле нельзя было обойтись без шуток?

Борис с осуждением смотрел на меня. Так смотрит учитель на шалуна, осмелившегося пустить голубя в присутствии инспектора роно. Я же совершенно не понимал, о чем идет речь. Вероятно, вид у меня тогда был довольно красноречивый. Во всяком случае, Борька убедился в моей искренности и достал телеграмму.

— На, читай! Ну что это такое?

— Как что такое? Моя телеграмма. Ты же сам говоришь, что идея гениальная.

— А это что такое? Вот это: "Встреча метеоритом правда шестнадцатого августа". Я понял это так: "Встречаю. Вылетай метеоритом. Вылетай сегодня же — шестнадцатого августа". Только при чем тут "правда"?

Я расхохотался.

Борис угрюмо смотрел, как я катался в конвульсиях смеха на диване.

Немного отдышавшись, я подошел к нему и, все еще улыбаясь, спросил:

— Ты хоть газеты там читал?

— Нет. А что? — Боря сконфуженно смотрел мне в глаза. — Некогда было, я думал.

— Ах, вы еще и думаете, — я мстил ему за братьев Карамазовых, — вы мыслитель? Наполеон? Магомет? Лев Толстой?

Борька молчал. Я уже спокойно достал вчерашнюю газету "Правда" и обвел красным карандашом маленькое сообщение на четвертой полосе.

— На, читай. Тех, кто не читает газеты, надо морально убивать. Вот тебе: "Встречаю. Вылетай метеоритом".

Борька остался у меня ночевать. Он заснул сразу же, как только лег. Зато уже в семь часов утра Борис был на ногах и безжалостно стаскивал с меня одеяло.

Мы быстро позавтракали и поехали к нему в институт. Старое здание почти опустело. За время Бориного отсутствия его личный стол в полуподвальчике оставался в неприкосновенности. Все знали, что он очень не любил, когда к этому столу подходили посторонние. Борис с трудом нашел для меня стул. Сам он уселся на столе.