Лучший день в году - Страница 1

В учительской было очень тихо. Два педагога, расположившиеся в противоположных углах, занимались проверкой тетрадей. Шуршали страницы, едва слышно поскрипывал стержень авторучки в руках у химички. Она проверяла контрольные восьмиклассников. А это, как правило, масса замечаний, много двоек, чуть больше троек, стабильно пять четверок и всего одна пятерка. Тетрадь потенциального умника лежала в самом низу. Ее она приберегла напоследок, чтобы хоть немного поднять себе настроение. Ну не желали дети учить ее предмет! Не желали! А она что? Прыгнет выше головы?!

Химичка, которую все в школе от мала до велика называли Ребенок из-за того, что она всех школьников называла именно так, неодобрительно косилась в противоположную сторону учительской, где шуршал пакетами с бутербродами математик Виктор Львович.

Он постоянно ест! Постоянно! На переменах пьет литрами кофе, к кофейной машине подойти невозможно, там Виктор Львович маячит. Как у него «окно», так он шуршит упаковкой бутербродов. Тетради перед ним на столе, а он колбасу ест! А потом на страницах сальные пятна появляются. Брр, какая нечистоплотность!

– Как там гений? Снова пятерка? – пробубнил с набитым ртом Виктор Львович, чтобы разрядить гнетущую тишину.

Химичку он не жаловал. Считал эту старую деву противной и желчной. И совершенно не любящей детей. Ну что за блажь такая – называть всех без исключения – ребенок?! Да, ребенок, но к тому же еще либо мальчик, либо девочка. А от нее только и слышишь:

– Этот ребенок вымотал мне все нервы! – И непонятно, который или которая из них.

– Ребенок просто не выучил, а врет! – И снова непонятно.

Сам Виктор Львович детей очень любил. Говорил всем без исключении «вы», а особенно старательных называл по имени-отчеству. К слову, дети, все без исключения, отвечали ему взаимностью. Его предмет если и не все любили, то относились уважительно. И преподавателю практически не врали. Ну, разве что изредка.

– Гений? – отозвалась рассеянно химичка. – Вот только взяла тетрадь в руки, листаю… Да, все снова в полном порядке. Снова пять.

Она вывела аккуратную пятерку, осторожно закрыла тетрадку, положила ее перед собой и вдруг, накрыв ее обеими ладонями, испуганно глянула на математика.

– Знаете, Виктор Львович, мне иногда страшно.

– Нам всем иногда страшно, – отозвался тот меланхолично, дожевывая бутерброд с чайной колбасой, которую он очень любил. – Все мы чего-то боимся…

– Я не об этом! Я не о наших с вами фобиях! – раздраженно сморщилась химичка и постучала обеими ладонями по тетради. – Я о других страхах. Речь идет об этом ребенке!

– А что с этим ребенком не так? – язвительно отозвался Виктор Львович, он лично этого «ребенка» называл по имени-отчеству, потому что было заслуженно. – Этот ребенок гениален!

– Иногда мне кажется… Иногда мне кажется… – она закусила тонкую губу, неумело накрашенную фиолетовой помадой. – Иногда мне кажется, что это злой гений, Виктор Львович! Да, гениален! Бесспорно, эксперименты, которые мы проводим сообща, поражают. Расчеты… Это тянет на диссертацию, поверьте. Но стремления-то к науке нет!

– А к чему есть?

Виктор Львович заинтересовался. Химичка впервые так с ним разоткровенничалась. Тем более об одном из самых одаренных детей, в котором он совершенно не чувствовал никакого подвоха. Во всяком случае, при изучении этим «ребенком» преподаваемой им математики.

– Понимаете, как бы это сказать… Все эксперименты сводятся к одному – стремлению как-то использовать результаты в нашей повседневной жизни.

– Но это хорошо, милая вы моя! – Виктор Львович утробно хохотнул, незаметно для химички сыто рыгнул и сразу успокоился. – В конечном итоге наука должна работать на нас с вами. На человечество! А не оседать грудами бумаги в шкафах исследовательских институтов.

– Это понятно, все понятно, – она брезгливо морщилась в его сторону, конечно, заметила его отвратительное рыганье и готова была сделать замечание, если бы не тема, сильно ее тревожащая. – Да, наука должна работать на человечество, но во благо!

– Разумеется! – поддержал он, смущенно потупив взгляд: он понял, что она заметила.

– А тут-то все не так!

– В смысле? – Он отвлекся, пытаясь сильно сжать зубы, чтобы не оплошать вторично.

– В случае с этим ребенком все не так! Его гениальность стопорится на желании… на желании сотворить зло! – Ее голос затих на зловещей ноте.

– Ну-у-у, вы скажете тоже! – он благополучно избежал промашки и теперь радовался и страхов химички совершенно не разделял. – Злой гений, хотите сказать?

– Именно!

– И это в восьмом-то классе?

– Самый опасный возраст, Виктор Львович, – возразила она, не отнимая ладоней от тетради с отличными работами. – В этом возрасте происходит становление личности, вам ли не знать?!

– Согласен. И что? Прямо все так безнадежно с этим ребенком? – ядовито улыбнулся он. – Прямо-таки хотите сказать, что его гений работает только на зло!

– Я хочу сказать, что… – она вдруг сильно побледнела. – Что сама гениальность была порождением зла.

– Как пафосно! – Он скептически скривил рот. – Зло, породившее гения! Это… Вам не кажется, что это перебор?

– Как!.. – Ее бледность сделалась сизой. – Как это вы правильно сказали, Виктор Львович!! Боже, не ожидала от вас, честно! Но боюсь, что вы, как никогда, правы. Этот ребенок… Да, вы правы. Это зло, породившее гениальность!!

Рождественская сказка, обещанная отцом Кириллу и маме, запомнилась. Она не могла не запомниться. Ее не смогли сгладить из памяти дни, недели, месяцы, годы. Даже наоборот! Чем больше проходило времени, тем четче и ярче становились картинки того дня. Будто какой-то злой гений водил невидимой кистью в его сознании, оживляя краски, пробуждая в ужасных воспоминаниях все новые и новые подробности.

– Сюрприз удался! – с сарказмом выдохнула бы мама, будь она теперь рядом. – Это так на тебя похоже…

Ее оборвавшейся жизнью закончился тот страшный день, который отец планировал устроить для них ярким, красивым, запоминающимся. Целый месяц он ходил, загадочно улыбаясь и прячась от них со своим телефоном. Кому-то звонил, с кем-то шептался и все обещал и обещал им великолепный праздник.

– Милые мои, вы даже не догадываетесь, что я для вас придумал! – воскликнул он утром шестого января за завтраком.

Утро было свежим, морозным. Он проснулся, выглянул в окно и обнаружил занесенный снегом их дворовый каток. Досадно! Собирались с ребятами погонять шайбу после завтрака. Теперь лед надо чистить. А кто станет?

В квартире вкусно пахло каким то бытовым освежителем. Это домработница Люся уже успела прибраться. Пирогами не пахло. Мама не любила готовить. Люся не готовила, потому что ей за это не платили.

Он умылся, надел тонкий спортивный костюм, в котором всегда ходил дома, и пошел в кухню.

Отец болтал без умолку, сидя за столом в одних трусах, хотя мама и ругала его за это всегда. Он считал свой торс великолепным и не считал нужным его прятать. Светловолосый, высокий, голубоглазый, отец выглядел бы очень симпатичным, если бы не постоянная затравленность в глазах. Почему она там жила, он – его десятилетний сын – не знал.

У отца не было трудного детства. Он вырос в благополучной, вполне обеспеченной семье. У него были отличные друзья, его любила такая шикарная женщина, как мама. Почему тогда? Почему ему – его сыну – всегда казалось, когда он смотрел на отца, что тот постоянно чего-то боится? Или ждет чего-то плохого? Может, он заранее, за много-много лет предвидел, что в его жизни случится ужасная трагедия? Может, предвидел и каждый день ждал исполнения страшного приговора?

Эту черту он в отце ненавидел. Особенно, когда тот вздрагивал от громких звуков. Вздрагивал и морщился. Хотелось напрямую спросить: «Пап, ты трус?» Но отец не был трусом, он это точно знал. Он однажды врукопашную справился с тремя хулиганами, вооруженными битами, возжелавшими отобрать у него кошелек и мобильник.