Лучшие страхи года - Страница 5

— Вы говорите о Норме в прошедшем времени. Я прихожу к выводу, что в конце концов она все-таки свела счеты с жизнью, — сказал доктор Грин.

— А, да. В этом она преуспела. Спрыгнула с крыши отеля в Тендерлоине.[6] Оставила записку, гласившую, что они с Лесли больше не могут выносить тяготы жизни. Копы, как всегда проявившие чудеса сообразительности, пришли к выводу, что Норма с Лесли договорились совершить двойное самоубийство. Но тело Лесли так и не нашли. Копы решили, что она на дне залива или гниет где-то в лесном овраге. Но я сомневаюсь, что это так.

— Вы подозреваете, что она жива?.

— Нет, Лесли умерла при таинственных и неприятных обстоятельствах. В прессу просочилось, что копы обнаружили у нее дома признаки убийства. Кровь или что-то такое на простыне. Говорили, что засохшее пятно имело форму человека, свернувшегося в позе эмбриона; кто-то упоминал выжженные силуэты жертв Хиросимы. Но это был не просто отпечаток, след был глубоким, будто тело с силой вдавили в матрас. Все, что от нее сохранилось: часы, диафрагма,[7] пломбы, — ради Христа, слипшийся сгусток, как плацента, остающаяся после рождения. Конечно, это все бред, пища для городских сплетен. Пара фотографий в «Газетт», пустой треп в нашей жалкой компании невротиков и страдающих депрессией. Весьма неприятно, но, к счастью, столь же неправдоподобно. — Дэнни пожала плечами. — Хотя суть именно в этом. Норма предсказала все. За месяц до самоубийства она посвятила меня в свою тайну. Ее подруга Лесли, эта жутковатая дама, неоднократно видела Бобби. Тот являлся к ней по ночам, просил пойти с ним. И Лесли так и собиралась сделать.

— Ее муж, — произнес доктор Грин. — Тот, что погиб на Аляске.

— Он самый. Поверьте, при этом известии я засмеялась — немного нервно. Не могла решить, поддакивать ли Норме или бежать от нее сломя голову. Мы сидели в шикарном ресторане в окружении важных шишек в шелковых галстуках и костюмах от Армани. Как я сказала, Норма была вполне обеспеченной особой. Выйдя замуж, она породнилась с очаровательной сицилийской семейкой, ее супруг был занят экспортом и импортом, если вы понимаете, о чем я. Но при этом от души поколачивал Норму, что определенно внесло вклад в ее заниженную самооценку. Прямо посреди обеда, между хвостами омаров и эклерами, она нагнулась ко мне и поведала эту историю про Лесли и ее покойного мужа. Призрачного любовника.

Доктор Грин протянул Дэнни еще одну сигарету. И сам закурил, изучая пациентку сквозь голубой дымок. Дэнни размышляла, так ли сильно ему хочется выпить, как ей самой.

— Так как же вы отреагировали на эту информацию? — спросил он.

— Осталась невозмутимой, притворилась безразличной. Это было нетрудно. Большую часть времени я была укурена в хлам. Норма утверждала, что существует определенная степень горя, настолько абсолютная, чистейшая в своем трагизме, что она звенит на весь мир, находя отзвук от ада до небес. Живое, кровоточащее эхо. Ключ к своего рода чистилищу.

— Лагерштетт. — Доктор лизнул большой палец и пролистал бумаги в коричневой папке. — Как сланцы Берджесс-Шейл, смоляные ямы Да Бреа. Ваши друзья увлекались палеонтологией?

— «Лагерштетте» по-немецки — место упокоения, и я думаю, что она имела в виду именно это.

— Впечатляющий выбор мифа.

— Люди делают все, чтобы держаться. Наркотики, секс до самоуничтожения, религия — все что угодно. Наделяя именем необъяснимое, мы пытаемся овладеть им, с ним справиться.

— Верно.

— Норма вытащила этот странный зазубренный осколок камня из своей сумочки. Нет, не камня — окаменелой кости. Клык или длинный, нехороший скол ребра. Предположительно, человеческий. Я бы сказала — очень старый. Он напомнил мне окаменелых трилобитов, которыми я, бывало, играла. От осколка исходила аура глубокой древности, будто он пережил смену глубочайших геологических эпох. Норме его дала Лесли, а Лесли — кто-то еще. Норма заявила, что понятия не имеет кто, хотя подозреваю, что она лгала. В ее глазах, определенно, было лукавство. Судя по всему, это что-то неосознанное. Она уколола палец об осколок и продемонстрировала капавшую на тарелку кровь. — Дэнни содрогнулась и сжала левую руку в кулак. — Сцена была абсолютно сюрреалистической. Норма сказала: «Скорбь — это кровь, Дэнни. А кровь — путь жизни, который приведет куда угодно. Кровь открывает дорогу». Она сказала, что, если я предложу себя лагерштетту, Верджил сможет прийти и забрать меня в дом снов. Но мне хотелось знать, что это действительно он, а не… подделка. А она спросила: «Неужели это важно?» У меня кожа покрылась мурашками, будто я просыпалась после долгого сна, и меня разбудило нечто ужасное, что-то такое, что мое первобытное «я», узнав, испугалось. Будто огня.

— Вы верите, что кость была человеческой?

— Не знаю. Норма настаивала, чтобы я приняла ее в подарок от них с Лесли. Мне совершенно не хотелось этого делать, но на ее лице было такое упорство!

— Откуда она? Кость, я имею в виду.

— Из лагерштетта.

— Ну разумеется. Так что же вы сделали?

Дэнни взглянула на свои руки — на правой белел зазубренный шрам, врезавшийся в самое мясо ладони, — и глубже, во тьму земли.

— То же, что и Лесли. Я позвала их.

— Вы позвали их. Верджила и Кита.

— Да. Я не собиралась проходить через это. Но я выпила, а в таком состоянии меня часто посещают нелепые мысли. И я совершаю несвойственные мне поступки.

— А… — Доктор Грин обдумал сказанное. — Когда вы сказали «позвала», что конкретно вы имели в виду?

Она пожала плечами и стряхнула пепел с сигареты. Хотя доктор был здесь в то утро, когда накладывали швы на рану, Дэнни хранила секрет ее происхождения с рвением, граничащим с патологией.

Она принесла зловещую кость домой. Однажды, оставшись одна, Дэнни выпила добрую половину бутылки «Мейкерз марк», а затем раскроила ладонь и вымазала кровью входную дверь. Провела вертикальную линию, отделявшую ее бытие от бездны, на штукатурке стены, в футе от кровати. Намалевала инициалы Верджила и Кита и послала в ночь короткую молитву. В маленький глиняный горшочек, принесенный с рынка, она покромсала свое удостоверение личности, кредитки (в основном уже не действующие), социальную карту, прядь своих волос и сожгла все это на сале агнца. А затем, в дыму и мраке, окончательно упилась вдрызг и немедленно отключилась.

Меррилл совершенно не обрадовалась. Дэнни истекла кровью, как пресловутая резаная свинья, промочив насквозь простыню и матрас. Меррилл решила, что подруга не справилась с очередным побегом сквозь Жемчужные врата.[8] Она отвезла Дэнни в больницу, наложить швы, и познакомила ее с доктором Грином. Конечно же Дэнни не призналась в новой попытке самоубийства. И к тому же сомневалась, что признание в совершении темномагического ритуала как-то поможет делу. Она не сказала ничего, просто согласилась снова сходить на несколько сеансов к хорошему психотерапевту.

Доктор был приятным и обходительным, от него не исходило ни малейшей угрозы. Помощи она особо не ждала, но суть была не в этом. Важно было задобрить Меррилл, а Меррилл настаивала на этих визитах.

Когда они пришли домой, Меррилл конфисковала кость, ритуальный фетиш, и выбросила ее в мусорное ведро. А потом, как одержимая, пыталась оттереть пятно. В конце концов бросила и выкрасила всю комнату в голубой цвет.

Через пару дней после того самого, особенного, всплеска возбуждения Дэнни нашла кость в нижнем ящике комода среди носков. Она яростно светилась резким матовым блеском. Подобно обезьяньей лапке,[9] она вернулась, и Дэнни это не удивило. Она завернула кость в шейный платок и заперла в шкатулке с драгоценностями, хранившейся у нее со времени окончания первого университета. И все минувшие месяцы Дэнни молчала о своей находке.

Наконец доктор Грин вздохнул: