Лучшее за год XXV/II: Научная фантастика. Космический боевик. Киберпанк - Страница 29
— Боже мой, госпожа, вы же мне ребеночка спалите!
— Ну вот, неразумная смертная, погляди, что ты наделала! Чары разрушены…
— Мне нельзя, потому что я владычица Авернийская, — объяснила Персефона. — Негоже мне налево ходить, ежели я замужем за Владыкой Мертвых и все такое. Повяжи себе набедренную повязку, будь хорошим мальчиком, ладно? Я понимаю, тебе кажется, что так нечестно, раз уж его лордство и все прочие блудят направо и налево. Понимаешь, мы же ради мистера Уайтхеда стараемся.
— А, — сказал Льюис, смаргивая слезы, пока Персефона помогала ему прилаживать набедренную повязку, а потом накидывала на голову белое покрывало.
— Бедный старичок того и гляди концы отдаст, — объясняла Персефона. — А ведь такой славный джентльмен. Вот интересно, почему самые славные как раз и помирают? А если так, ему, понимаешь, будет уже не страшно…
— …воздвигнет мне хрраа–а–а–ам, и тогда мой божественный гнев уйме–е–е–ется! Мало того! Я дарую ему вечную жизнь за то, что он исполняет мои священные обряды!
— Благодарим тебя, милосердная богиня!
Затем послышался диалог между женским голосом и мужским хором:
— Что вы делали?
— Мы услаждали плоть, мы пили кикеон!
— Умерщвляли, а не услаждали, — машинально поправил Льюис.
— Что вы сделаете теперь?
— Мы возьмем отсюда то, что нужно!
— Что вы с ним сделаете?
— Мы положим его, куда нужно!
— Так идите же, смертные, взирайте на Священное Пламя! Умрите в пламени моих объятий — и живите вечно!
— Э–ге–ге–ге–гей!
— Вот повезло, что не придется на это смотреть, — заметила Персефона, усаживаясь на крышку саркофага. — Между нами, миссис Дигби уже совсем не девочка, и чуть представишь себе, как она лежит на алтаре, задрав коленки, так сразу волосы дыбом, правда?
— Полагаю, да, — отозвался Льюис и сел рядом.
По туннелям разнеслись звуки яростного плотского веселья. Персефона вертела большими пальцами.
— А откуда это ты знаешь про древних богов и все такое? — спросила она.
Льюис уставился в темноту сквозь зыбкую муть из красных букв и воспоминаний.
— Я найденыш, меня подбросили в одеяльце к подножию статуи Аполлона, — ответил он. — В Акве–Сулис.
— Это где?
— То есть в Бате. Это в Бате. Меня вырастили… — Льюис задумался, как бы объяснить, что такое корпорация, основанная в двадцать четвертом веке, члены которой способны путешествовать во времени и собирать брошенных детей, чтобы делать из них киборгов–оперативников. — Вырастили в семье одного состоятельного ученого, который не принадлежал ни к какой церкви. Но мне всегда были симпатичны древние боги.
— Ну и ну, — сказала Персефона. — А миссис Дигби все заучила со слов его лордства. Говорит, это такое утешение для бедных трудящихся девушек.
— Не надо тебе этим заниматься. — Льюис взял ее за руку. — Ты достойна лучшей жизни. Если бы я тебе помог — ну, начать собственное дело или…
— Все это пьяные обещания, голубчик, — перебила его Персефона, но голос ее звучал мягко. — Господи помилуй, да ты же всего–навсего наемный слуга, у тебя и денег–то своих нету. И жизнь у нас не то чтобы плохая, у миссис Дигби, знаешь ли, все по высшему разряду. Уж получше, чем судомойкой где–нибудь служить.
— Как жалко… — прошептал Льюис.
— Да ничего, ведь мы для этого и на свет появились, так ведь? — продолжала Персефона. Она склонила голову и прислушалась к буре, бушевавшей в комнате с алтарем. — Ага, вроде как пора гранат есть.
Она вытащила из корзины гранат и руками разломила его. Отколупнула зернышко и сунула в рот.
Льюис беспомощно глядел на нее. Она протянула плод ему.
— Хочешь?
— Да, — ответил Льюис. — Да, ради тебя. Хочу.
Он взял горсть рубиновых зерен и съел их, и кисло–сладкий сок потек у него по подбородку. Персефона вытерла его уголком своей вуали. Они прижались друг к другу, чтобы согреться на холодной крышке саркофага.
— Давай–давай, Пол!
— Браво, Уайтхед! Вот это я понимаю!
— Улюлю!
— Вот так, голубок, вот так, о–о–о! Боже, сколько в нем жизни–то! Во–от так. Дай я тебя обниму, отдохни, мой сладкий. Бояться нечего. Подумай о Елисейских полях… мой миленький, мой славненький…
— Хоп! Хо! Ха! Дух Уайтхеда воспарил в небеса!
— Хоть бы они не всю ночь резвились, — немного сердито сказала Персефона. — А чтоб меня, холодно–то как!
Она снова порылась в корзине и вытащила фляжку. Откупорив ее, она сделала изрядный глоток, вздохнула и вытерла губы тыльной стороной руки.
— Ничего нет лучше, чтобы прогнать озноб, — заявила она и передала фляжку Льюису.
Тот рассеянно отпил и вернул фляжку.
— Ой, — произнес он. — Это же был джин! По туннелям раскатилось радостное пение.
— А? Что ж еще?! Кажется, нам скоро пора…
— По–моему, джин плохо сочетается с теобромином, — слабым голосом проговорил Льюис.
— С чем, с чем?
Персефона повернулась к нему. Он завороженно смотрел, как она превращается в тень, потом в витраж, пронизанный солнцем. Она что–то ему говорила, она поднималась и брала его за руку, оставляя за собой размытый радужный след…
Он почувствовал легкий удар по затылку и прилив невыносимой радости. Он летел по туннелю и нес Персефону в объятиях, и преграда реки, переливающаяся нежными красками, мгновенно осталась позади. На лету он горланил древний гимн и слышал, как в Раю ему подпевает бессмертный хор.
— Эвоэ! Эвоэ! Иакх! Эвоэ![42]
Он оказался в пещере с алтарем, но теперь там сиял свет, царило лето и было уже вовсе не холодно, а, наоборот, жарко.
— Я вкусила зерно — и видите, что я вынесла на свет! — объявила Персефона.
Смертные попадали на колени, подползли ближе, плакали, смеялись, хватали его за руки.
— Божественный Иакх, подари нам надежду!
— Иакх! Мальчик Иакх явился!
— Иакх! Избавь нас от страха!
— Даруй нам бессмертие, Иакх!
Деметра с Персефоной радостно приветствовали друг друга, изысканно раскрывая объятия и выражая восторг, и Персефона сказала:
— Вот мой сын — Жизнь, порожденная Смертью!
— Прошу тебя, Иакх! — (Он посмотрел вниз в молящее лицо старика Уайтхеда, измученное, залитое потом.) — Не дай мне потеряться во тьме!
Несчастье смертного тронуло Льюиса до слез, он коснулся щеки старика и наобещал ему с три короба, он всем им наобещал с три короба и наговорил разной утешительной чуши, он болтал, что в голову взбредет. Он хотел коснуться Персефоны, но она куда–то делась, растворилась в золотом море лиц. Все было золотое. Все таяло в золотой музыке.
Льюис открыл глаза. Он посмотрел вверх, посмотрел вниз, посмотрел по сторонам. Предпринимать что–то более отчаянное ему пока не хотелось.
Он лежал в постели в комнате, которую отвел ему сэр Фрэнсис. Кто–то уложил его аккуратно, словно статую святого на гробницу, и по грудь укрыл стеганым одеялом. Кроме того, на него надели одну из его ночных рубашек. Видимо, было утро.
Льюис снова закрыл глаза и запустил самодиагностику. Тело достаточно определенно сообщило ему, что он вел себя крайне глупо. Оно намекнуло, что, если с ним еще хотя бы раз обойдутся так жестоко, Льюису придется залечь в регенерационный резервуар как минимум на полгода. Затем оно заявило, что ему сию секунду требуются сложные углеводы, а также по меньшей мере два литра жидкости, насыщенной кальцием, магнием и калием. Льюис снова открыл глаза и огляделся, нет ли поблизости чего–нибудь, соответствующего таким требованиям.
Лучше всего подходила вода на столике у кровати — в хрустальной вазе, где также находились несколько веток шиповника. Вода была дивно мокрая на вид. Льюис стал раздумывать, не удастся ли вытащить из вазы цветы и выпить воду, не учинив вопиющего беспорядка. Тело заявило, что на беспорядок ему наплевать. Льюис застонал и изготовился сесть.
Тут он услышал приближающиеся шаги — шли двое. Шаги сопровождались негромким звяканьем фарфора.