Лучше не бывает - Страница 13

– Еще бы, ты уже достаточно взрослая, чтобы флиртовать с Джоном Дьюкейном!

– Я не говорила, что недостаточно взрослая для чего угодно. И я не флиртую с Джоном Дьюкейном. Мы просто с ним подружились.

– Только посмотри, как ты задрала юбку.

– Я ее не задирала. Просто мне все равно – здесь ты или нет.

– Ты стала маленькой важной персоной, да?

– Я всегда была маленькой важной персоной.

– Хочешь посмотреть гнездо сойки, Барби?

– Нет, ты мне уже три раза говорил об этом гнезде.

– А ты мне уже пять раз рассказывала о своем посещении Шильонского замка.

– Тебе я не рассказывала. Я говорила об этом другим людям. А ты просто слушал. Que tu es bête[6], Пирс!

– Можешь не выпендриваться своим французским передо мной, на меня это не производит впечатления.

– Для меня это естественно. Я не выпендриваюсь, я говорю на этом языке месяцами.

– Не кричи на меня. Ладно, я ухожу. Сейчас отлив. Я пойду искупаюсь в Гуннаровой пещере. Я собираюсь заплыть вовнутрь Гуннаровой пещеры.

Гуннарова пещера занимала первое место в детской мифологии. Она находилась в основании скалы прямо в море, и у нее была репутация пещеры контрабандистов, вход в нее открывался очень ненадолго, только во время отлива. Мэри Клоудир, с ее живым и мрачным воображением, сразу представив себе попадание в ловушку и утопление, давным-давно уже запретила детям заплывать в пещеру. Барбара и близнецы, и без того боявшиеся пещеры, повиновались. Пирс, который очень боялся пещеры, иногда ослушивался ее. Он несколько раз заплывал туда во время отлива, и хотя он не нащупал внутри ничего сухого, ему казалось, что она уходит вверх, в скалу. А если это так, то даже во время прилива там должна была находиться еще одна пещера, недостижимая для воды, – чудесное потайное место для контрабандистов. Пирс не видел другой возможности узнать это, как залезть внутрь пещеры, вскарабкаться как можно выше и ждать, что произойдет. Конечно, если он ошибся и прилив полностью затопит пещеру, тогда он утонет, но это видение хотя и ужасало Пирса, но и странным образом возбуждало. Особенно с тех пор, как Барбара вернулась, он постоянно думал о пещере, представляя ее темноту как род высшего испытания, где найденные сокровища и смерть от утопления соединяются в звенящем водовороте божественной потери сознания. Но все это было лишь в его фантазиях. В реальности он делал только робкие и короткие попытки исследовать пещеру: ненадолго заплывал в ее пасть и сразу же выплывал оттуда, задолго до того, как прилив затопит вход, который открывался только на сорок минут.

– Ладно, иди, если хочется, – сказала Барбара. – Только, я думаю, глупо делать то, чего боишься. Это признак невротизма.

– Я не боюсь, мне интересно. Это пещера контрабандистов. Я бы хотел узнать, не осталось ли там чего-нибудь.

– Откуда тебе знать, что это пещера контрабандистов? Ты даже не знаешь, кем был Гуннар, контрабандистом или кем-то еще. Может быть, его вообще не существовало. Это не то что римляне. Гуннар – выдумка.

– Римляне! Ха-ха! Помнишь римскую монету, что ты нашла в бассейне?

– Да.

– Так вот, на самом деле ты вовсе и не нашла ее… Я подбросил ее туда, чтобы ты нашла. Я ее купил у одного парня из школы.

Барбара села и одернула платье. Она смотрела на Пирса.

– Мне мерзко то, что ты рассказал мне об этом сейчас! Ненавистно!

Пирс встал. Он пробормотал:

– Ладно, я сделал это, чтобы порадовать тебя.

– А сейчас ты говоришь, чтобы сделать мне больно.

Что случилось с нами, думал Пирс. Ведь нам было так хорошо когда-то.

С мягким пушистым звуком Монроз вдруг материализовался на вершине надгробия с парусником и, подобрав лапки, превратился в шерстяной шар, глядя на Барбару надменными узкими глазами. Пирс схватил кота на руки и, вдохнув запах одеколона Барбары, еще остававшийся на его шерсти, кинул кота Барбаре на колени.

Он сказал:

– Я виноват, Барбара, не сердись на меня.

Барбара повернулась и, стоя на коленях во мху, прижала Монроза к своему лицу. Пирс встал на колени напротив нее и, вытянув палец, коснулся ее обнаженного колена. Они в замешательстве смотрели друг на друга, почти со страхом.

– Я тоже виновата, – сказала она. – Думаешь, мы стали плохими?

– Что значит – плохими?

– Ну, знаешь, когда я была моложе, я читала в газетах и книгах о мерзких, по-настоящему плохих людях. Но при этом я чувствовала себя хорошей и невинной, я чувствовала, что эти люди совсем другие, чем я, и что я никогда не стану плохой и не буду вести себя всерьез плохо, как они. Ты чувствуешь то же самое?

– Я не знаю, – сказал Пирс, – я думаю, мальчики всегда больше знают о плохом. – Но он не был уверен.

– Хорошо, – сказала Барбара, – боюсь, что все оказывается гораздо сложнее, чем я предполагала.

– Октавиен, дорогой, ты никогда не ляжешь спать?

– Сейчас иду, дорогая. Слышишь, сова!

– Да, как мило. Между прочим, Мэри решила арендовать пони для Барбары.

– Хорошо. Кейт, дорогая, зубная паста кончилась.

– Там новый тюбик на столике. Не споткнись о карты и путеводители.

– Дорогая, я думаю, у нас не получится поехать в Ангкор.

– Знаю. Я уже передумала насчет Ангкора. Я решила, что хочу в Самарканд.

– А ты знаешь, дорогая, что это в Советском Союзе?

– Неужели? Что ж, они нас не съедят.

– Там будет очень жарко.

– Самарканд у моря?

– Нет. Боюсь, что нет. Не поехать ли нам лучше на море?

– Да. Мы, вообще-то, думали о Родосе, конечно…

– Надо расспросить Полу о Родосе. Помнишь, она ездила туда в круиз. Между прочим, что такое с Полой? Мне кажется, она выглядит ужасно подавленной и взволнованной.

– О, это просто конец учебного года. Она так ответственно относится к экзаменам.

– Дьюкейн навестил Вилли, да?

– Да, Дьюкейн видел его, а потом и Мэри тоже.

– Вилли в порядке?

– С ним все прекрасно. Он сказал Мэри, что Дьюкейн сильно взбодрил его.

– Дьюкейн так мил.

– Он такой хороший…

– Для Вилли он точно хороший.

– Он для всех нас хороший. Октавиен…

– Да, дорогая?

– Я целовалась с Дьюкейном в буковом лесу.

– Как тебе повезло! Ему понравилось?

– Он был очень мил.

– Не влюбляй его в себя слишком, дорогая. Я имею в виду, это может причинить боль.

– Нет, ему не будет больно. Я слежу за ним.

– Он очень умен на самом деле, и к тому же он очень порядочный человек.

– Да. Забавно, что он никогда не был женат.

– Не нужно строить по этому поводу догадки.

– Не знаю. Не думаешь ли ты, что он педик, хотя бы на бессознательном уровне? Я никогда не слышала ни о каких его связях с женщинами.

– Это потому, что он дьявольски скрытен, он как устрица.

– Да. Он как устрица. Ты знаешь, он мне так и не рассказал, что ему поручили это расследование.

– Он очень нервничает по этому поводу.

– Тем более меня сердит, что он не рассказал мне! Кстати, он думает, нам лучше не рассказывать Вилли об этом бедном парне, как бишь его зовут, Рэдичи.

– Он совершенно прав. Мне не приходило в голову.

– Он думает обо всем. Рэдичи ведь не мог быть шпионом или кем-то в этом роде?

– Конечно нет. Я предполагаю, что Джона нервирует мысль о копании в чужой жизни.

– А я нашла бы это увлекательным!

– Кажется, это пугает его. Он боится, что откроет нечто… странное.

– В сексуальном смысле?

– Да. Он же старый пуританин, ты знаешь.

– Знаю, и меня это приводит в восторг. Как ты думаешь, он думает о том, чем мы занимаемся?

– Он об этом вообще не думает.

– Октавиен, поторопись. Я уверена, что Дьюкейн теперь мне все расскажет, я имею в виду – насчет женщин, о своем прошлом. Он расскажет теперь.

– Ты собираешься расспрашивать его?

– Да, я не боюсь Дьюкейна.