Лучшая зарубежная научная фантастика: Сумерки богов - Страница 3

— Плохо, — заметил Эразм, — что ты постоянно одна.

Я ему ответила, что не одна, — он ведь со мной? Для инопланетной машины он был просто замечательной компанией. Но это уловка, конечно. Он–то имел в виду, что мне надо тусоваться с людьми.

Я сказала, что мне наплевать, даже если я вообще больше никогда никого не увижу. Что такого хорошего сделало мне человечество?

Он нахмурился — то есть характерно исказил видимые мне черты. Я уже знала, как Эразм выражает неодобрение.

— Это энтропический разговор, Карлотта. Если честно, я очень о тебе беспокоюсь.

— Да что со мной может приключиться? — Здесь, на пляже, где ничего не происходит, подумала я, но говорить этого не стала.

— Ты можешь сойти с ума. Погрузиться в отчаяние. Хуже того — умереть.

— Умереть? А я думала, мы теперь все бессмертные.

— Это кто тебе сказал? Конечно, если говорить с материальной точки зрения, то ты больше не живешь. Ты — метастабильный вложенный цикл, внедренный в коллективное мышление Флота. Но смертно все, Карлотта. И все может умереть.

Я не могла скончаться от болезни или свалиться с обрыва, объяснил он, но мой «вложенный цикл» испытывал нечто похожее на медленную эрозию, и, если вариться в собственном соку слишком долго, процесс распада сильно ускорялся.

В общем, я целый месяц слишком много спала, плавала, а Эразм создавал еду, стоило мне проголодаться (хотя на самом деле пища была мне не нужна), смотрела мыльные оперы на экране его брюха или читала журналы про кинозвезд (также внедренные в коллективную память Флота). Никогда уже не будет свежих серий, номеров или новостей, и я чувствовала себя такой несчастной и в конце концов решила, что мой спутник прав.

— Ты плачешь во сне, — сказал он. — Тебе снятся кошмары.

— Мира больше нет. Может, я в депрессии. Думаешь, встреча с другими людьми мне поможет?

— На самом деле, — заметил Эразм, — ты просто потрясающе справляешься с одиночеством и покрепче других. Но в перспективе это тебя не спасет.

Я решила последовать его совету и нашла других выживших. Было очень интересно наблюдать за тем, что вознесенные сотворили с собой, став частью информационного потока Флота. Эразмы помогли людям со сходным мышлением найти друг друга и создать окружающую среду, которая им подходила. Такие группы часто называли себя кликами, и наиболее успешными становились те, кто имел цель. Она поддерживала в них жизнь. Пассивные группы скоро заражались равнодушием, а гедонистические быстро коллапсировали в плотные оргазмические сингулярности; но если тебя интересовал мир и ты зависал с такими же любопытными, то материалов для мысли находил предостаточно.

В конечном итоге ни одна из клик мне не подошла. О, я, разумеется, завела друзей, кое–чему научилась. Например, как получить доступ к архивным данным Флота. Если ты все делал правильно, то мог подумать о предмете, как будто в «Гугл» залезал, и вся нужная информация тут же появлялась у тебя в голове, словно всегда там находилась. Правда, тут существовала большая опасность: стоило увлечься или проявить излишнее рвение — и можно было затеряться в перегрузке: развивалась настолько огромная и всеохватывающая память, что личность исчезала в ее нескончаемом потоке. Когда такое случалось, смотреть на это было страшно. Какое–то время я зависала с кликой, исследовавшей историю нечеловеческих цивилизаций, которые Флот вознес много эр назад… пока лидер группы, иорданский студент по имени Нури, не нырнул слишком глубоко и буквально не развеялся туманом. На его лице появилось это особенное выражение повышенной концентрации, а несколько секунд спустя тело превратилось в воздушный вихрь, а потом испарилось, как утренняя дымка в солнечном свете. Меня тогда затрясло. А ведь Нури мне нравился — я тосковала, когда он пропал.

Но общими усилиями мы умудрились узнать немало интересного. (Думаю, Эразмы нам бы и так все сказали, но мы просто не знали, как правильно спрашивать.) Например, хотя все виды после вознесения могли умереть — и умирали, превращаясь в дымку, как несчастный Нури, — было и несколько реальных долгожителей. Я имею в виду индивидуумов, переживших своих сородичей и сумевших сохранить чувство идентичности в гиперсложном разуме Флота.

Мы спросили Эразмов, можно ли встретиться с этими созданиями.

Те ответили, что нет, это невозможно. Старейшины, как назвали их Эразмы, существовали в другом временном ритме. Так и уцелели: устранившись из течения реального времени.

Как оказалось, внутри Флота не было необходимости жить последовательно, от одной секунды к другой. Ты мог попросить отключить тебя на день или на неделю, а потом снова включить. Момент активного восприятия назывался саккадой, и ты мог расположить их как угодно друг от друга. Хочешь прожить тысячу лет? Легко, просто надо выбрать по одной секунде из каждого проходящего миллиона секунд. Конечно, субъективно все прошедшее тысячелетие как таковое не ощутишь, но оно пройдет, а возраст на тебе не скажется. Примерно так старейшины и поступали.

И мы тоже так можем, сказал Эразм, если захотим. Но у всего есть цена. Хроноскольжение могло унести в непостижимо далекое будущее, которое никто предвидеть не мог. На нас постоянно нападал Невидимый враг, и Флот мог потерять целостность, и на стабильность виртов ему бы не хватило сил. В таком случае долгой жизни не получится, а мы невольно совершим самоубийство.

— Так ты никуда не идешь, — подытожил Эразм. — По сути, просто быстро бежишь на месте. Если честно, я бы не рекомендовал.

— А я разве просила у тебя совета? В смысле, ну кто ты такой? Всего лишь крохотный фрагмент Флота, которому приказали присматривать за Карлоттой Будэн. Кибернетическая нянька.

Клянусь, он обиделся. И я услышала боль в его голосе.

— Я — часть Флота, которая о тебе заботится, Карлотта.

Большинство из группы не решилось отправиться в путь. Люди не слишком–то приспособлены для хроноскольжения. Но для меня оно стало непреодолимым соблазном.

— Ты не можешь приказывать мне, Эразм.

— Тогда я пойду с тобой, — ответил он. — Если ты не возражаешь.

Мне даже в голову не пришло, что он может остаться. От одной мысли стало страшно, но я виду не показала.

— Конечно, думаю, так будет хорошо.

Враги тоже тут, замечает Карлотта. Целое небо врагов. Как наверху, так и внизу. Словно на той старой картинке из древней книги — какое там у нее название? «Utrisque cosmi». Забавно, что человек помнит. Девочка, а ты слышишь, как плачет твоя мать?

Юная Карлотта беспокойно металась в спутанных простынях.

Обе Карлотты хорошо знали историю своей матери. Но только старшая могла думать о ней без смущения и ярости. Там все было старо как мир. Мать звали Эбби. Она забеременела, ее выкинули из школы, девочка покинула тоскливый родительский дом в Южной Каролине и отправилась на запад с двадцатилетним парнем, а тот бросил ее где–то под Альбукерке. Эбби родила в калифорнийском отделении скорой помощи, нянчила Карлотту в подвальной комнате дома пенсионеров, которые приютили ее в обмен на работу уборщицей, пока беспрестанное нытье малышки не достало даже стариков. После этого Эбби зацепилась за очередного парня, тот работал на энергокомпанию и растил марихуану на чердаке, просто так, для карманных расходов. Отношения длились пару лет, возможно, протянули бы и дольше, но Эбби имела слабость к «запрещенным препаратам» — так те фигурировали в протоколах — и в среде, где свободно ходили кокс и мет, сдерживать себя не могла. Пару раз Карлотта попадала в интернат, в то время как Эбби Будэн проходила предписанное судом лечение или уходила в запой. В конце концов мать все–таки забрала десятилетнюю дочь из–под опеки государства и, пытаясь спастись от правосудия, уехала в другой штат.

— Мы больше никогда не расстанемся, — сказала она, и голос ее звучал как-то напряженно, то ли Эбби была слегка под кайфом, то ли хотела быть. — Никогда! Ты никогда не покинешь меня, малышка. Ты моя, и только моя.