Лучшая зарубежная научная фантастика - Страница 4

— Это тебе решать, — улыбнулся он. — Но Орлята для нас — новая категория существ. Это тебе не встреча инков с испанцами, когда имелся лишь технологический разрыв. И те и другие были людьми. А вот мы можем обнаружить, что мост через пропасть, разделяющую нас и Орлят, нельзя будет перебросить никогда. Помнишь, как папа читал нам «Путешествия Гулливера»?

Я вспомнил и улыбнулся.

— Те говорящие лошади пугали меня до смерти. Уж они точно были умнее нас. И как на них реагировал Гулливер? Они внушали ему благоговейный страх. Он пытался им подражать, и даже после того, как они его выгнали, он презирал людей, потому что они были не столь хороши по сравнению с лошадьми.

— Месть мистера Эда, — сказал я. Но подобный юмор он всегда понимал с трудом.

— Может быть, нас тоже ждет такой путь — мы станем подражать Орлятам или бросать им вызов. А может быть, уже само знание, что существует раса, которая умнее нас — это смерть.

— Все это публично известно?

— О, да. Мы считаемся филиалом NASA, а они четко соблюдают политику открытости. К тому же наш институт дырявый, как решето. Нет смысла даже пытаться о чем-то умолчать. Но мы выдаем новости постепенно и трезво. И они становятся почти незаметными. Ты сам, например, много об этом знаешь?

— А что ты думаешь про сам сигнал? Это нечто вроде суперэнциклопедии?

Он фыркнул:

— Может быть. Оптимисты контакта лелеют на это надежду. Но когда европейские колонисты высаживались на новых берегах, первым делом они раздавали не энциклопедии или учебники истории, а…

— Библии.

— Да. Но сигнал может быть и чем-то менее подрывным. Огромным произведением искусства, например. Зачем они вообще его послали? Может быть, это их предсмертное послание. Или гробница фараона, полная сокровищ. Мол, посмотрите: мы здесь были, и вот какими хорошими стали.

— Так чего ты хочешь от меня?

Он уставился на меня. Я подумал — ясно ведь, что он старается придумать, в своей обычной неуклюжей манере, как бы заставить меня сделать то, что ему хочется.

— Ну, а ты как думаешь? По сравнению с этим сигналом, перевод с самых малопонятных человеческих языков — пара пустяков, а Розеттского камня у нас нет. Послушай, Джек, наши средства обработки информации в институте теоретически очень умны, но они ограниченны. Потому что работают на процессорах и с хранилищами памяти лишь чуть получше этого. — Он показал свой наладонник. — В то время как программные монстры, которые делают для тебя обработку данных, на несколько порядков мощнее.

Программы, которые я разработал и обслуживал, обрабатывали бесконечные потоки данных, собираемые на каждого жителя страны, начиная с ваших поминутных перемещений на частном или общественном транспорте, и кончая тем, какую порнуху вы качаете и как прячете ее от супруга или сожителя. Мы отслеживали структуру вашего поведения и отклонения от этой структуры. «Террорист» — понятие широкое, но подходящее для описания современного феномена, которое мы искали. Террористы — иголки в стоге сена, в котором все прочие — соломинки.

Эта непрерывная обработка данных в режиме реального времени требовала чудовищных по объему хранилищ данных и соответствующих вычислительных мощностей. Несколько раз мне доводилось бывать в центральном офисе и видеть эти большие компьютеры в бункерах под Новым Скотланд-Ярдом: гигантские сверхпроводящие нейронные сети, подвешенные в таких холодных помещениях, что от мороза там перехватывало дыхание. Ничего подобного ни в частном секторе, ни в науке не имелось.

Поэтому, как я понял, Уилсон и пришел сегодня ко мне.

— Ты хочешь, чтобы я пропустил твой инопланетный сигнал через мои системы обработки данных, так ведь? — Он мгновенно подцепил меня на крючок, но я не собирался в этом признаваться. Пусть я и расстался с академической жизнью, но любопытство одолевало меня столь же сильно, как и Уилсона. — И как, по-твоему, мне получить на это разрешение?

Он отмахнулся от вопроса, как от мелкой технической проблемки, не представляющей интереса:

— То, что мы ищем — это структуры, заложенные в этих данных, на много слоев вглубь, любую начальную зацепку для расшифровки всего сигнала… Очевидно, что программы, созданные для поиска структуры в том, как я пользуюсь карточками для оплаты проезда, придется адаптировать для поиска полезных корреляций в сигнале. Это будет беспрецедентный вызов. В каком-то смысле, это хорошо. Наверняка уйдут десятилетия на полную расшифровку, если такое вообще удастся — как у европейцев эпохи Возрождения ушли поколения, чтобы понять наследие античности. Сам фактор времени будет профилактикой от культурного шока. Так ты нарушишь правила ради меня, Джек? Давай, старина, решайся. Вспомни, что сказал папа. Решать такие загадки — это для нас. Ведь мы с тобой вместе ели яблоки Тьюринга…

Все-таки он не был полностью лишен коварства. И знал, как переманить меня на свою сторону. Однако насчет культурного шока он ошибся.

Два вооруженных полицейских проводили меня через здание института. Большая стеклянная коробка была совершенно пуста, если не считать меня, полицейских и их собаки. За окнами был солнечный и холодный весенний день, а ясное голубое небо находилось бесконечно далеко от последней безумной выходки Уилсона.

Он сидел в офисе проекта «Кларк» перед экраном, на котором мелькали окошки с данными. На поясе у него были закреплены крупные бруски пластиковой взрывчатки, а в руке он сжимал какой-то взрыватель — из тех, что срабатывают, если его выпустить. Мой брат в конце концов опустился до трафаретного бомбиста-самоубийцы. Полицейские остались за дверью, на безопасном удалении.

— Мы наедине. — Уилсон огляделся. — Они могут нас видеть, но не могут слышать. В этом я уверен. Мои компьютерные брандмауэры… — Когда я шагнул к нему, он поднял руки. — Ближе не подходи. Я ее взорву, клянусь.

— Господи, Уилсон. — Я остановился, замолчал и заставил себя успокоиться.

Я знал, что мои парни, сейчас уже подростки, будут следить за каждым моим движением по каналам новостей. Может быть, нас никто и не слышит, зато у Ханны, теперь прелестной одиннадцатилетней девочки, много друзей, умеющих читать по губам. Об этом Уилсон никогда бы не подумал. И если мне суждено умереть сегодня, на пару с чокнутым братцем, то я пойду на что угодно, лишь бы мои парни не запомнили отца, сломленного страхом.

Я сел как можно ближе к Уилсону — насколько он подпустил. Голову я старался держать опущенной, а когда говорил, то еле шевелил губами. На столе я заметил упаковку из шести банок теплой газировки. Думаю, теплая газировка будет всегда ассоциироваться у меня с Уилсоном. Я взял банку, вскрыл и глотнул, не почувствовав вкуса.

— Хочешь?

— Нет, — отрезал он. — Располагайся поудобнее.

— Ну ты и гребаный идиот, Уилсон. Как ты вообще до такого дошел?

— Сам должен знать. Ты же мне помогал.

— И, богом клянусь, я давно об этом пожалел! — рявкнул я в ответ. — Ты меня подставил, кретин. А после Франции мы стали мишенью для каждого психа на планете, я и мои мальчики. Мы живем под надзором полиции.

— Не вини меня. Ты сам сделал выбор и решил мне помочь.

Я уставился на него:

— Это называется верность. Качество, которое ты, будучи полностью его лишен, видишь только как слабость, которую можно эксплуатировать.

— Как скажешь. Какое это сейчас имеет значение? Послушай, Джек, мне нужна твоя помощь.

— Это уже превращается в систему.

Он взглянул на экран.

— Мне нужно, чтобы ты выиграл для меня время. Дал мне шанс завершить этот проект.

— А почему меня должен заботить твой проект?

— Это не мой проект. И никогда им не был. Уж это ты наверняка понимаешь. Его запустили они…

Все изменилось за три года, с того дня, когда я начал анализировать послание Уилсона на больших компьютерах под Новым Скотланд-Ярдом — тайком от моих боссов, которые никогда бы пошли на такой риск и не стали бы подвергать драгоценные сверхпроводящие мозги воздействию столь неизвестных факторов. Что ж, Уилсон оказался прав. Мои программы быстро выявили повторяющиеся сегменты, куски организованных данных, отличающиеся лишь деталями.