LSD. Галлюциногены, психоделия и феномен зависимости - Страница 120

В любой жизненной ситуации, в любом общении и тем более в любом конфликте ищи, в чем перед другими виноват ты сам.

А вот как это упражнение описывает сам Ильин: «Всякое само-оправдание скрывает за собой потребность доказать другим людям, а может быть, и себе самому, что чувство вины, таинственно шепчущее в глубине оправдывающейся души, — «неосновательно» и «имеет право» угаснуть. Однако такая потребность не заслуживает удовлетворения. Духовный рост человека требует не самооправдания, а самообвинения. Даже там и тогда, где чужая неправота по отношению ко мне и моя «правота» по отношению к другим очевидны, надо исходить от того, что и я был не прав. Пусть эта моя неправота в данном случае «минимальна», «ничтожна», едва уловима; но религиозно-нравственная мудрость состоит в том, чтобы исследовать с величайшей тщательностью не чужую «очевидную» и «вопиющую» вину, а именно свою, «ничтожную» и «едва уловимую». При этом исследовании человек нередко и быстро убеждается в том, что его собственная вина была совсем уж не так ничтожна и что неуловимость ея была кажущаяся. Стоит ему только вооружиться совестно-нравственным «увеличительным стеклом», и он удостоверится, что нравственная ткань человеческой души, подобно материальной ткани тела, гораздо сложнее, утонченнее и деликатнее того, что видится на первый взгляд. Человек, вооружающийся совестною «лупой» впервые, может быть просто потрясен и подавлен тем зрелищем сложно-утонченной мотивации и динамики каждого отдельного поступка, которое ему предстанет в нем самом. Он вдруг убедится, что он до известной степени желал того и втайне готовил то, чего он явно опасался; что он в известном смысле не хотел того, о чем мечтал и о чем, может быть, даже молился; что какие-то струи его жизни текут в направлении, обратном тому, которое он считает главным и решающим в своей жизни; что в тончайших ответвлениях его души укрываются оттенки зависти, ревности, жадности, зложелательства, честолюбия, тщеславия, ненависти, мстительности — страстей, которыя он считал в себе преодоленными и «вычищенными» и которыя, может быть, и в самом деле были ослаблены до того, что уже не могли подвигнуть его на самостоятельно — и цельно — мотивированный поступок; но искоренены они не были. И он вынесет впечатление, будто его религиозно-нравственный катарсис еще не начинался».

Как врач автор убедился в том, что поиск ощущения вины перед другим человеком, поиск собственной совести в любом случае приводит человека к укреплению онтологической уверенности.

Надо только помнить, что Ильин пишет не об огульном самообвинении, которое является лишь очередной ловушкой и в конечном итоге способом самооправдания.

Он говорит о непрестанном анализе смысла собственного поведения с точки зрения другого человека. Это и есть единственный способ понимания другого… А все понять — значит все простить.

Это сложное упражнение. Но те наши пациенты, которых удавалось убедить, что это и есть единственный путь к себе, через некоторое время испытывали подлинное преображение. Они становились мудрее, чего автор хочет искренне пожелать каждому своему читателю.

Тем людям, которым упражнение Ильина покажется глупым и не заслуживающим внимания, нам хотелось бы рассказать старинную французскую сказку, которую любил вспоминать английский писатель и философ-анархист Гилберт Кит Честертон:

«Сказка эта — про отчаявшегося поэта, который решил утопиться. Пока он спускался к реке, чтобы покончить с собой, он отдал свои глаза слепому, уши — глухому, ноги — хромому и так далее. Читатель уже ждет его неминуемого конца, однако, вместо того чтобы броситься в воду, бесчувственный, слепой и безногий поэт присаживается на берегу и, поняв, что жив, радуется жизни. Только глубоко вникнув в смысл сущего, может быть, только в глубокой старости начинаешь понимать, сколь правдива эта история».

Пусть человек, не поверивший нам, закроет глаза и попробует отнять у себя машину, жену, работу, глаза, руки и т. д. — снять с себя, по очереди, свои оболочки-идентификации. Останется ли у него хоть что-нибудь после этого «вычитания?

Может быть, тогда он перечитает сказку Честертона и поймет, что поэт смог остаться самим собой потому, что все, что у него было, он по дороге отдал другим.

Книга отобрала у меня год жизни. Это был безумно тяжелый год. Я — практический врач и поэтому не мог себе позволить что-то вроде творческого отпуска. Вся книга написана в свободное от приема больных время. Я прошу у читателей прощения, если в ней остались «темные» места, которые так и не удалось прояснить.

Почти каждая глава все время хотела превратиться в отдельную книгу'. Мне приходилось бороться с собственными мыслями за то, чтобы работа не растянулась в бесконечность. Надеюсь, что читатель для расширения полученных знаний прочтет и другие книги, которые цитируются или упоминаются в нашей.

Эта книга, целиком, является для меня экспериментом, ведь я пытаюсь в ней одновременно говорить с читателем на всех мировоззренческих «языках», с которыми знаком, — психиатрическом, психоаналитическом, философском и религиозном.

Целью такого «смешения языков» было показать читателю, что все мы, в сущности, говорим об одном, только разучились слушать и понимать друг друга.

Коллеги, которым я показывал рукопись, говорили мне: «Не мечите бисер перед свиньями!», «Вы пишете о слишком сложных проблемах и вас никто не будет читать!».

Пусть читатель простит автору сложность этой книги. Но я принадлежу к числу людей, которые считают, что поддаваться соблазну упрощения духовных проблем нельзя ни в науке, ни на бумаге.

Мне кажется, что ученые и издатели считают «среднего читателя» гораздо глупее, чем он того заслуживает. Я исходил из того, что люди, которые все еще читают книги, давно устали от «детективов» и «ужастиков» в мягких обложках.

Человеческий ум напоминает мышцу — если его не тренировать, он атрофируется.

Более того, я не стал бы даже браться за перо, если бы не видел, что проблемы, поставленные в книге, волнуют моих пациентов. Они хотят понять, что с ними происходит, но в их распоряжении нет духовного, мировоззренческого языка, который позволил бы им хотя бы объяснить врачу, что именно болит в их душах.

Я не говорю уже о тех пациентах, которые принадлежат к числу российских «искателей эзотерической истины». Чаще всего проблемы, с которыми они обращаются за помощью, заключаются не в зависимости от наркотиков, а в психологической диссоциации, обусловленной тем, что личность окончательно запуталась в мистических и религиозных теориях, «учителях» и иллюзиях.

Уровень знаний, которого диалог с ними требует от врача или психолога, показывает жизненную необходимость обсуждения сложнейших проблем человеческого бытия.

Для того чтобы успокоить свои сомнения в том, что эта книга найдет своего читателя, я поставил еще один эксперимент. В Московском центре непрерывного образования взрослых автор однажды получил возможность 8 (!) часов подряд читать врачам и учителям лекцию на темы близкие к изложенным в этой книге.

Вместо ожидавшегося мной возмущения — слишком много теории! — я увидел неослабевающее внимание в глазах и услышал обращенные к себе слова благодарности за то, что «хотя бы кто-то пытается вернуть цельный взгляд на мир». Я очень благодарен слушателям из этой группы. Если бы не их поддержка, у меня, возможно, так и не хватило бы сил дописать книгу.

В заключение мне хотелось бы сказать, что проблема человеческого развоплощения затрагивает нашу жизнь в гораздо большей степени, чем это удалось описать в книге.

Мы теряем традиционные ценности, с которыми раньше мог себя идентифицировать растущий человек. Обесценивается, например, такое традиционное для нашей культуры понятие, как «дом» или «семейное гнездо». Частая смена мест жительства входит в моду и усиливает детское чувство неуверенности. Я не говорю уже о стабильности самой семьи и появляющемся непостоянстве таких понятий, как «папа» и «мама».