LSD. Галлюциногены, психоделия и феномен зависимости - Страница 117
«Смирение и трезвение необходимы человеку для того, чтобы не впасть и в следующий, великий соблазн, ожидающий его на пути единения с Богом. Я разумею соблазн само — обожествления...
…во всех актах, ищущих единения с Богом, бывает высшая степень интенсивности, на которой человек теряет свое самосознание, перестает ощущать свою единичную, субъективную личность и погружается в свой Предмет, переживания Его, а не себя. Это погружение в религиозный Предмет может иметь различные степени полноты и различную степень длительности. Оно имеет свое начало и свой конец во времени. После его прекращения человек возвращается к своему обычному самосознанию и самочувствию и спрашивает себя о том, что с ним было? Он знает, что он «терял» себя ь пребывал в Ином. Но как изъяснить эту «утрату» и это «пребывание»? Утрата может означать, что он не сознавал (или не ощущал) себя, потому что он сознавал (или ощущал) Иное; но она может означать, что он переставал быть собою и сам становился Иным. Не исчезал ли он в Боге? Не становился ли он сам Богом? Не «превращался» ль он в Бога? И если он действительно «превращался в Бога», то он может «превратиться» в Него опять и опять… И не от него ли самого зависит — по желанию «превращаться» в Бога?..
…Не следует ли допустить, что Бог и ныне пребывает в нем? Что между ним и Богом, строго говоря, нет более граней, нет более «разницы», что он — Бог, а Бог — это он сам?
Весь этот ряд вопросов и умозаключений может переживаться человеком не в сознательно-дифференцированной форме, а в виде кратчайших «передач» чувства и самочувствия, в которых вопрос уже равносилен положительному ответу, а вывод оказывается готовым посягани-ем. Наивность сочетается тогда с самомнением, идея Бога катастрофически умаляется, скудеет и мельчает, субъективное самочувствие, напротив, безмерно разрастается, приближаясь к мании величия, — и соблазн овладевает человеком…
Предохранить от этого может только сила трезвения и смирения, особенно если она сочетается с той духовной зоркостью, которая составляет самую сущность ума, и с тою мудрою улыбкою, которая вызывается зрелищем малого существа, посягающего на величие (юмор). Религиозная «мания величия» всегда свидетельствует о низком уровне духовного опыта. Самообожествление человека всегда укрывает за собою особый вид духовной неосторожности и доказывает, что соблазнившийся не совершил необходимого каждому из нас очищения…
…для того, чтобы не впасть в соблазн само-обожеств-ления, он должен — со всем смирением, и трезвением, и духовной зоркостью, и мудростью — блюсти грань между собою и созерцаемым Предметом. Переживаемую им в молитве «самоутрату» он должен воспринимать не как «применение» своей человеческой самосути, но как опытное погружение своего духовного взора в открывающееся ему содержание Предмета. Выражая это в философских терминах, можно сказать: человек, возносящийся созерцанием к Богу, не должен мечтать об онтологическом «пресуществлении» своего человеческого естества, но должен осмысливать свою самоутрату, как состояние сердечно-созерцательное, или «интуитивно-познавательное». Молитвенное общение с Богом не угашает в человеке его человеческой природы; видение Бога не снимает границ человеческой индивидуации; восприятие даров благодати осуществляется его единичной личностью, которая не перестает быть ограниченным и несовершенным человеческим субъектом» (обратите внимание: Ильин пишет о молитве, в сущности, то же самое, что Лосев о музыке, — и то и другое должно увеличивать мудрость отдельной личности. — А.Д.).
Возможно, эта цитата из Ильина и есть самая главная мысль нашей книги.
Ведь именно этот соблазн, только менее явно — на бессознательном уровне, станет движущей причиной превращения обывателя в «экстрасенса» или «целителя». Именно он является причиной извечной гордыни человеческого разума, почувствовавшего себя равным Богу и захотевшей «самодельного», рукотворного преображения.
Он же, следовательно, лежит в основе потребности «интернальной» личности в галлюциногенах. Как вы помните, в основе такой потребности лежит влечение к эго-диастоле — трансценденции, расширении своего «Я». Соблазн обожествления самого себя окажется движущей силой, энергией эгодиастолического влечения, какие бы поведенческие формы оно ни принимало. Эгодиастола — это и есть «посягательство твари на бесконечность», о котором писал еще Анаксимандр. Именно поэтому в жизненном цикле человека она дает о себе знать в гораздо более раннем возрасте, чем защитная эгосистолическая потребность.
Следовательно, и в мистической секте личность будет проходить этапы интеллектуальной зависимости, на сей раз не от наркотика, а от экстатических оргий.
«В свою очередь, душевное возбуждение сектантов в экстазе достигает последней степени, — рассказывает доктор Коновалов, — доводит их, как мы видели, до полного изступления, распада душевного единства (курсив мой. — А.Д.), парализуя высшие задерживающие центры личного сознания и воли. «Бывая вне себя» от экстатической радости, сектанты забывают стыд, в собраниях лиц обоего пола пляшут совершенно нагие, не скрывая своих половых влечений, галлюцинируют, бредят, говорят, что на ум взбредет, иногда совершенно забывая сказанное по миновании приступа (амнезия)».
Читатель легко узнает в этом фрагменте начало «дионисической» диссоциации личности. Обратите внимание: сектантская диссоциация («паралич личного сознания», по Коновалову), как и диссоциация культуры XX века, начинается с «забывания стыда», «наготы» и открытых проявлений «полового влечения», то есть фрейдовского «либидо».
«Паралич личного сознания» — это, собственно, и есть юнговское «понижение умственного уровня» («снижение порога сознания»). В течение экстаза, точно так же, как и во время наркотического опьянения, «понижение порога» способно привести к потере сознания в виде истерического или эпилептического приступа.
«Столь бурная картина экстатического волнения, — пишет Коновалов далее, — оказывается, однако, в полном несоответствии, по своим размерам, с моментом, обусловливающим его наступление. Сектанты приходят в экстаз необыкновенно легко, за исключением лишь редких случаев, когда требуются усилия, чтобы расшевелить их сердца. С современными малеванцами, как сообщалось на недавнем миссионерском съезде, достаточно бывает завести беседу о сошествии Св. Духа на апостолов, и они мгновенно приходят в экстаз: начинают трястись, говорить и писать на разных языках. Особенно легко и быстро экзальтирует сектантов пение духовных стихов. «Песенка, — по их выражению, — к Богу лесенка».
К началу приступа галлюцинации воображения ведет описанная Ухтомским «тренировка доминант». Этот феномен хорошо известен гипнотизерам — человек, который неоднократно проходил через сеансы лечебного сна, гораздо легче, чем новичок, входит в гипнотический транс.
Мы приводим эту аналогию потому, что с ее помощью можно видеть, как «тренировка доминант» приводит к своеобразной внушаемости сектанта. При произнесении «ключевых» слов он, как «запрограммированный» с помощью LSD шпион, впадает в трансовое состояние.
Особенно интересно, с точки зрения нашей книги, отметить эффект действия «духовных песенок» как легкого способа «тренировки» экстатических доминант. Помните, с помощью магической песни шаманы туземного племени управляли действием галлюциногенного напитка аяхуаска?
Именно легкость «тренировки доминант» с помощью «песенок» (мелодий) использовал Боб Марли. Им продолжают пользоваться и творцы современной музыки. Теми же приемами «распевов» пользовалась и изучавшая для ЦРУ методы манипуляции сознанием секта Джонса в Гайяне.
Доктор Коновалов продолжает описание повышенной внушаемости и распада личности сектантов:
«Всматриваясь во взаимное соотношение элементов сектантского экстатического волнения, нельзя не заметить, что совместно они образуют неестественный комплекс. Чувство восторженной радости и блаженного упоения сопровождается с физической стороны множеством конвульсивных и других физиологических спутников, обычно сопрягающихся с мучительными состояниями — страданием, болезнью. Такая извращенность эмоциональной реакции показывает, что волнение перешло нормальную границу, достигло высшего предела, где уже исчезает специфическое различие в выражении совершенно противоположных чувств, где гнев, подобно восторгу, заставляет человека «прыгать и плясать, как разнузданного весельчака», где наслаждение и боль «заставляют нервы вибрировать одинаковым образом», исторгая одни и те же стенания.