Ложь во благо, или О чем все молчат - Страница 15

Когда я смывала водой из ведра помидорный сок с рук, на дороге появилась Нонни. Она очень торопилась и едва касалась земли своей клюкой. Ну и перепугалась я! Самого дня смерти отца я не помнила, но то чувство, которое у меня тогда было, всегда оставалось со мной. Горячечное, паническое чувство. Вот и сейчас при виде приближающейся Нонни я испытала примерно то же самое.

Я выронила помидор и бросилась ей навстречу, помня синюю мордашку Уильяма во время ночного приступа кашля. В это время дня он всегда был с Нонни, но сейчас она пришла одна.

Нонни остановилась и поманила меня.

– Что случилось? – крикнула я на бегу. – Что-то с малышом Уильямом?

– Я видела машину миссис Веркмен, – сказала запыхавшаяся Нонни, останавливаясь неподалеку от меня. – Значит, ей подавай тебя и твою сестру.

– Это все? – Я тоже остановилась. Из густого табака прямо перед моим носом вынырнул малыш Уильям. Я хотела его шлепнуть за то, что он меня напугал, хотя взбучка полагалась бы Нонни, нерадивой надсмотрщице. – Я уже решила, что стряслось что-то ужасное.

– Лучше поторопимся. – Она схватила мою липкую руку своей толстой потной ручищей.

– Напрасно ты бежала, – сказала я. – И напрасно отпустила Уильяма в поле. Помнишь, что было в прошлый раз?

И двух недель не прошло с тех пор, как он потерялся в табаке. Хватились – нет его! Все стали его искать. Мэри Элла – та со страху ревела. Нашел его Эли: малыш сидел на грядке с перепачканной мордашкой и играл с огромным, страшным табачным червем. Увидев Эли, выносящего с поля ее ребенка, Мэри Элла с рыданием повалилась на землю.

– А тебе давно пора домой, – огрызнулась Нонни. – Где Мэри Элла?

– Не знаю. – Я не желала этого знать. – У Мэри Эллы своя жизнь.

С миссис Веркмен мне нужно было поговорить о необходимых нам вещах: о пеленках, о нижнем белье и одежде для нас с Мэри Эллой. Но больше всего мне хотелось оконный вентилятор. Некоторые хвастались в церкви, что заимели такой, и утверждали, что это лучшее на свете изобретение. Миссис Веркмен привозила нам все больше мелочи: одежду, пеленки. Хотя попросить все равно не мешало.

Нонни так вцепилась мне в руку, что вонзила ногти в ладонь.

– Ничего не говори миссис Веркмен про хозяйские гостинцы! – сказала она.

– Нашла дуру! – фыркнула я и мысленно поправилась: «Разве я так глупа?» Если мы проболтаемся, то миссис Веркмен вычтет стоимость гостинцев мистера Гардинера из суммы нашего пособия. В последнее время он был очень щедр: бывало, отправлял Мэри Эллу домой с целой половинкой окорока. Я делала вывод, что дела у него на ферме идут совсем неплохо.

– Я спрятала ветчину, как только увидела машину, – продолжила Нонни. – А потом побежала искать тебя и твою никчемную сестрицу.

– Она не никчемная, – возразила я. Правильное слово для определения Мэри Эллы не приходило мне в голову, но это явно не годилось. Уж больно хорошо у нее получалось успокаивать малыша Уильяма. Так она его любила – прямо загляденье!

Миссис Веркмен я помнила столько же лет, сколько саму себя. Она занялась нами, когда у нас случились страшные события, и, как фокусник, предоставляла нам все необходимое. Самый непостижимый свой фокус она выкинула тогда, когда прознала про аппендицит у Мэри Эллы еще до того, как той занеможилось! Была у нее такая сила, а это пугает – знать, что кто-то обладает властью над твоей жизнью. Деньги, на которые мы жили, появлялись благодаря ей, поэтому с ней надо было держать ухо востро. Лишь бы не сморозить лишнего, это могло бы дорого нам обойтись. Когда миссис Веркмен навещала нас в прошлый раз, Мэри Эллы тоже не было, вот я и опасалась, как бы она не решила, что у сестры появилась настоящая работа и что она зарабатывает больше, чем мы говорим.

Малыш Уильям метнулся было обратно в табак, но я поймала его и взяла на руки, не обращая внимания на вопли, опасные для барабанных перепонок. Оглянувшись напоследок на навес сушильни, я высмотрела там Генри Аллена. Как ни далеко было до него, я увидела, что он смотрит нам вслед. Не будь рядом с ним его папаши, он бы помахал мне рукой. Я довольствовалась переглядыванием с ним через все поле. Иногда приходится обходиться только этим.

Долго же мне придется учиться, чтобы начать здесь ориентироваться! Подходила к концу среда, мой третий полный день с Шарлоттой, а я все еще не различала здешние дороги: акры и акры зеленого табака, кое-где табакосушильни да беленькие фермы. Правда, когда Шарлотта свернула на проселок, ведший к ферме Гардинеров, я узнала красневшую вдали крышу.

Денек выдался насыщенный. Мы навестили мальчугана с раздувшимся от недоедания животом, отвезли младенца с высокой температурой в больницу, потому что не дозвонились окружной медсестре. Одного из наших подопечных, слепого мужчину, мы застали без сознания, на полу под лестницей. Кто знает, как долго он там пролежал? Я ежилась от мысли, что с ним стало бы, если бы не наш приезд. Никогда еще я не чувствовала себя такой нужной.

А теперь нас ждало посещение семьи Харт. Шарлотта рассказала мне о них по пути.

– Отец Айви и Мэри Эллы, Харви, погиб в результате несчастного случая на ферме, когда они еще были маленькими детьми. Вайолет, их мать, теперь пациентка больницы Дикс, – говорила она, медленно ведя машину. – У нее шизофрения, обострившаяся после гибели мужа. С тех пор за девочками смотрит бабка, но она сама маргиналка.

Я попыталась представить, смогу ли когда-нибудь с такой же легкостью пользоваться этим жаргоном.

– Мэри Эллу выгнали из школы, когда она забеременела в четырнадцать лет, – продолжила Шарлотта. – Забеременела – все, образованию конец.

– Это в четырнадцать-то лет?

– В пятнадцать, когда родила.

– Кто отец ребенка? – спросила я.

Шарлотта замялась.

– Сомневаюсь, что он известен самой Мэри Элле. У меня есть подозрения, не более того. Сама Мэри Элла настоящая блондинка, а у малыша очень темные и очень курчавые волосики. Хотя кожа светлая, не придерешься.

– О!.. – только и вымолвила я, не зная, как это понимать.

– Не отражайте этого в ваших записях, – предупредила она. – Этой девушке совершенно ни к чему, чтобы ее заподозрили в шашнях с цветным. Будьте уверены, любители суда Линча быстро разобрались бы, кто это был. Или просто угадали бы, а это еще хуже. Я не сказала о своих подозрениях даже евгенической комиссии.

– Евгеническая комиссия? Разве и это к ней относится? Ее тоже стерилизуют?

– Уже. Она слабоумная. Ее IQ – всего семьдесят. Но она про стерилизацию ничего не знает. Мы с ее бабкой договорились, что лучше сказать ей, что это было удаление аппендикса.

Я широко разинула рот. Шарлотта серьезно на меня взглянула.

– Иногда приходится придумывать творческие способы помощи, Джейн, – проговорила она.

– Но это так… бесчестно, – прошептала я.

– На самом деле это сама доброта. Скоро вы сами поймете. Это соответствует ее пониманию, а рожать снова для нее совершенно исключено. Она не поддается контролю. Я беспокоюсь, не пойдет ли и Айви по ее стопам. Мэри Элла очень хорошенькая, Айви попроще и покрупнее. Без лишнего веса, но не такая гибкая, как сестра.

Я сразу прониклась к Айви сочувствием. Я знала, что значит быть «проще» сестры.

– Айви еще учится в школе, – продолжила Шарлотта, – и моя цель – теперь это ваша цель – довести ее до выпуска. Главное – не позволить, чтобы она тоже родила, потому что это положило бы конец ее образованию.

– Айви тоже… слабоумная? – спросила я. Я редко употребляла это слово.

– У нее IQ порядка восьмидесяти, – ответила Шарлотта. – Тоже низкий, но это еще не слабоумие. Жаль, иначе было бы проще замолвить за нее словечко перед евгенической комиссией.

– Вы намерены и ее стерилизовать? – спросила я.

Шарлотта утвердительно кивнула.

– У нее слабая форма эпилепсии, хотя в последние годы, кажется, обходилось без припадков. Но низкий IQ вместе с эпилепсией и с отклонениями в поведении – уже тяжелая артиллерия. Я еще не подавала заявку. Этим займетесь уже вы. Всегда задавайте себе вопрос, будет ли у ребенка шанс выжить в своем доме, в своей семье. Если этот шанс полностью отсутствует, то есть выход – евгеническая комиссия.