Ловцы человеков - Страница 1

Владимир КРУПИН

ЛОВЦЫ ЧЕЛОВЕКОВ

Рассказ

.....Станислав Юрьевич Куняев, главный редактор журнала "Наш современник", сотрудник журнала Вячеслав Морозов и я, грешный, летели в низовья Печоры ловить рыбу. В низовьях, значит, поближе к Ледовитому океану, подальше от Москвы. Летели долго, почти два часа. Если учесть, что до этого мы больше суток ехали на поезде, то надо себе представить, в какую даль мы забрались. Да ещё, добавлю, назавтра, с утра, надо было лететь на вертолете на рыбную "хариусную" реку. Нас сопровождала Галина Васильевна, писательница, тоже редактор журнала писателей Севера.

Багажный отсек самолета был забит сумками и коробками. Коробки, некоторые очень тяжелые, содержали в себе продовольствие нашей экспедиции. Оставлю в секрете имена благодетелей, организовавших для нас такое счастье жизни, скажу только, что летел я с радостью и ожиданием: никогда не был в этих местах. Да даже и вырваться из Москвы, еще теплой, душной, суетливой, и прилететь в белый холод и одиночество - это ли не подарок судьбы.

- Ты сможешь переночевать у костра в тундре? - спрашивал Стас. - Без палатки. - Стас, в отличие от меня, рыбак всю жизнь страстный.

- А зачем?

- Я попрошу забросить поглуше, подальше. У меня спальник есть, тебе мешок найдут. Сможешь у костра ночевать?

- Я же вятский, Стас. Прижмет, и ночую. Но если есть какая избушка, зачем мешок? А вообще, и рыба-то зачем? Вон нам сколько еды загрузили, самолет еле взлетел. Поживем в тундре, поедим и обратно.

- Да, - говорил Стас, - по бороде ты - Лев Толстой, а по уму мужик простой. Да, столько коробок. Так я еще не рыбачил, с такими наворотами.

- Спасибо тебе, что я по уму мужик, а не Лев Толстой. Был бы по его уму, гневно бы писал: "Это насильственное вырывание живого существа из естественной среды обитания, это так называемое рыболовство есть ничто иное, как варварство так называемых интеллигентов, использование ими физического и технического превосходства...

- ... над хладнокровными, - закончил за меня и за Толстого Стас. - Рыба не умирает, а засыпает, рыба, пусть не вся - постная пища. Охотиться, да, другое дело. У него кровь охолодала, значит, и другим нельзя.

- Как писали в тогдашних пародиях: "Молоко лакал босой, обожравшись колбасой" - вспомнил я.

Бортпроводница, женщина в годах, проносила по проходу конфетки двух сортов: карамель и леденцы. Мы подсластились.

- Стас, - сказал я, так как я всю жизнь преподаю, то не могу оставить мысль незаконченной. О Толстом. Вот опять его авторитет взвинчивают, неспроста же. Это же снова поощрение антиправославной струи. Визжат: церковь отлучила. Кто его отлучал, кроме него самого? Сам отошел от церкви, отбежал с криком проклятий: не надо мне причастия, не надо отпевать, не ставьте мне креста! Это же всё его завещания и слова. Для любого в церкви, для любого оставлено покаяние. Священник к нему приехал из Оптиной, мог бы причастить, пособоровать, не пустили, да и сам не захотел. Бог его простит. Разбойник первым вошел со Христом в рай, разбойник. А Толстой хуже разбойника, продолжает убивать. Я в Туле недавно был, там аж кафедра педагогического мастерства Толстого. "Евангелие" его печатают, ужас! У нас Личутин додумался, называет Толстого пятым евангелистом.

- Может, он себя шестым считает? - засмеялся Стас. - Я с ним на Мегре рыбачил, на Мезени, вроде тебя, ничего не понимает в рыбалке.

- Гадость какая, - сказал я про карамель, - изжогу схвачу, и выплюнуть некуда. А, бывало, летишь на "боинге"...

- Воду несут, - утешил Стас.

- Так вот, у нас и вся литература делится не на цветных и белых, не на традиционалистов и консерваторов, не на русских и евреев, а на тех, кто идет или за Толстым или за Достоевским. Вспомни их смерти, труды последних десятилетий...

- Напиши для нас статью, - сказал Стас. Он передал мне пластмассовый стаканчик с водой.

- Понял, - ответил я, запил сладкую гадость карамели, засунул стаканчик в карман спинки переднего кресла и стал смотреть на облака, и уже про себя, подчиняясь профессии, подумал фразу: "И теперь, когда он все чаще, сидя в кресле самолета и пересекая часовые пояса, смотрел на облака сверху, он все реже вспоминал себя самого, мальчишку, лежащего на зеленой земле и смотрящего на облака снизу вверх. Их разделяли облака и тучи, которые измерялись не толщиной, а десятилетиями...".

- Смотри, - обратил мое внимание Стас, - смотри, Галина Васильевна, это же машина. Как взлетели, открыла папку и работает. Я тоже набрал всякого чтения, а! Единственное, что люблю читать по своей воле - письма читателей. Мы их печатаем. Это лучшее, пожалуй, изо всего.

- Еще бы, - поддел я, - в них сильно тебя хвалят.

- А ты последний роман Проханова читал? Прочитай. Он набирает обороты, перевел Стас на прозу.

- Он их всю жизнь набирает, он же авиационный закончил.

- А Морозов дрыхнет, - оглянулся Стас, - очень нужный для журнала человек. Знает всех и все его знают. Вдобавок его полюбила то ли жена миллионера, то ли сама миллионерша, журнал завален коньяками и закусками. Никакой Сорос никакой "Новый мир" так не снабжает.

Объявили о снижении. В рваных, мохнатых провалах серых туч начало трясти. Защелкнули ремни.

- Раз в Магадан летели, - вспомнил я, - отец Ярослав, он был у вас в редколлегии, тоже летел. Над Таймыром так стало валять и покидывать, что ой-ёй. А это был "Ил-86"-й. В ямы хлопались, чуть не до земли. В Магадан прилетели трезвехоньки.

Под облаками оказалось низкое ржавое пространство с факелами нефтяных вышек. Сели.

- Вот Россия, - восхищенно сказал Стас, - сколько ехали, как от Москвы до Кишинева, да летели, как от Москвы до Тбилиси, вот и попробуй совладай с нами.

- Уже перестают мечтать. Уже начинают копать иначе.

Нас встречали. Юноши в униформе ловко таскали ящики и коробки в иностранную машину, в которую сели и мы. Понеслись по бетонным плитам. Сопровождающий молчал. Подкатили к какому-то сооружению из стекла, пластмассы и рифленого белого железа. Отъехали в сторону ворота, предварительно попищав и помигав. У здания нас встречал высокий мужчина в камуфляжной форме, в высоких ботинках, представился Юрой, сказал, что летит завтра с нами. Сопровождающий спросил, выгружать ли багаж или завтра прямо грузить в вертолет.

- Возьмем что-то для ужина, - решил Стас, - остальное в вертолет.

- Ужин готов, - сказал Юра.

- Тогда в вертолет.

Сопровождающий отъехал, Юра повел нас внутрь. Там тоже все были в униформах, с телефончиками. Нас снабдили карточками, объяснили, что мы занесены в компьютер, что по этим карточкам нам будут тут и двери открываться, и все остальное тоже по карточкам: ужин, завтрак, сауны, всякие биллиарды, а также открывание комнаты отдыха и включение телевизора.

- Ну от этого всего мы карточку избавим, - сказал Стас и решительно называя Юру на ты, спросил: - Юра, скажи честно, тебя приставили и велели вернуть писателей из тундры живыми или ты все-таки не робот, а хотя бы рыбак?

- Ловлю иногда, - отвечал Юра. - Завтра карабин захвачу. Там, в общем-то, и медведи, и рыси. А у медведя начальная скорость девяносто километров, убежать от него невозможно.

Мы на немножко разошлись в указанные каждому номера и пошли на ужин. Коридоры были безжизненны как на космической станции.

- Тут мы, Юра, без тебя заблудимся.

- Нет, такое исключено. Везде контрольные блоки, приложите контрольную карточку, вам ответят.

Двери открывались бесшумно и мягко, но только после прикладывания карточки к панельке около ручки. И вход в столовую был по карточкам. В столовой все сверкало еще сильнее, резкий белый бесцветный свет непонятно откуда заполнял пространство с лакированными столами, никелированными прилавками, отделявшими кухню от зала. Но изнутри вышли не роботы, а живые женщины. Выбор блюд был обилен. Названное нами было протянуто нам с улыбками, но без слов.