Ловчий - Страница 47

— Боюсь, Димка, что тут я полный профан. — Рад бы, но… А про Таджикистан я знаю только из телепередач. Помнишь, я говорил, что восточнее Золотого кольца не бывал?

— Помню. Но я не о том.

— Так о чем же? — Он пребывал в полнейшей растерянности.

— Тут имеется своя предыстория, которой я сейчас касаться не буду. Короче. Где-то в середине восьмидесятых в газетах прошла крупная шумиха по поводу некоего Мирзоева, директора агрообъединения из тех самых мест…

— Так-так, что-то припоминаю…

— Может быть, — пойми, я спрашиваю на всякий случай, нет, так нет, — может быть, кто-нибудь из ленинградских журналистов писал об этом Мирзоеве? Или же есть журналист, знающий Таджикистан тех лет? Или этих? Ты не помнишь?

С минуту он молчал.

— Нет, Димка, — ответил наконец. — Так сразу не припомню. Но я попробую что-нибудь раскопать. Откуда звонишь?

— Из гостиницы.

— Ты меня поймал прямо у порога. Я уже собрался в редакцию. Давай так. Звякни мне часика через три. В редакцию. Договорились? Ну, пока!

Гарик позвонил сам через два часа. На сей раз у порога поймали меня.

— Димка, полная виктория! — ворвался в трубку его ликующий голос. — Есть такой Волотов Виктор Андреевич, в тот период он работал в «Ленправде» и что-то такое шпарил об этом типе. Сейчас он на пенсии, но подрабатывает в бульварных газетенках. Запиши: Во-ло-тов, через «л», Виктор Андреевич, телефон…

— Гарик, погоди. Ты его хорошо знаешь?

— Поддавали на презентациях пару раз.

— Что он за мужик?

— Нормальный, не считая парочки бзиков.

— То есть?

— Страшно раздражается, когда искажают его уникальную фамилию.

— А в чем уникальность?

— Ну, «Волотов» — от древнеславянского «волот», что значит «богатырь». А всяк новый человек воспринимает ее как «Воротов», притом что обладатель слегка картавит.

— Ясно. А второй бзик?

— Ни в коем случае не называй издания, где он подрабатывает, газетенками, тем более бульварными. Не то — несмываемая обида. Но учти, сам он запросто пользуется таким термином. Не поддавайся на провокацию. Если не сделаешь этих двух ошибок, запросто сможешь его раскрутить. Правда, заводится он трудновато, но после не остановишь.

— Ясно. Спасибо, что предупредил. Извини, а нельзя ли привести его с собой? В Домжур. Мне это очень важно. Я с ним потолкую, а позже мы с тобой смотаемся ко мне в гостиницу, посидим в ресторане. Я приглашаю, вечер у меня свободный. Последний вечер, Гарик, завтра я уезжаю.

— Уезжаешь?

— Дела. Поэтому и прошу устроить это рандеву.

— Ты хочешь говорить с ним тэт-а-тэт?

— Помилуй, какие секреты! Пообщаемся в тесном кругу. Водку он пьет?

— Как лошадь. Ладно. Я его вытащу.

— Ну, до встречи?

— Пока!

Несмотря на определенную дебелость, Волотов больше смахивал не на «волота», а на постаревшего крупного барбоса: вытянутая к мясистому носу багровая физиономия, обвислые щеки, жесткие, будто проволочные, усы.

За столик он уселся с видом человека, которому не привыкать к угощению за чужой счет.

— Волотов. — Протянув мне вяловатую ладонь, он затаенно выжидал.

— Просто Дима. — Глядя в его свинцовые глазки, я широко улыбнулся. — У вас редкостная фамилия. От древнеславянского «волот», так?

— Да-а… Приятно встретить в наше прагматическое время знатока древнеславянских терминов, — грассируя, ответил он.

— Вы мне льстите, — добродушно отозвался я. — Просто у меня был знакомый по фамилии Волотко. Всякий раз ему приходилось объяснять, что он никакой не «Володко», а именно — «Волотко», от «волота». Как тут было не запомнить!

— Волотко, говорите? Интересно… Люди с такой фамилией мне лично не встречались. Волотов, Волотовский, просто Волот — да, а Волотко — нет…

Гарик за его спиной едва сдерживался, но, подавив, наконец, смешок, заметил:

— Послушай, Витюша, мы же не в Англии, чтобы называть друг друга по фамилиям, тем более в приятные часы досуга.

— Кто бы спорил… — пробурчал тот, выбирая с блюда самый аппетитный бутерброд.

Я разлил по бокалам водку:

— За знакомство!

Не знаю, какую именно подготовительную работу провел Гарик, но Волотов не стал изводить меня лишними расспросами.

Единым духом осушив бокал, он проглотил бутерброд, взял второй и задумчиво произнес:

— Да-а, Мирзоев… Сделали из него козла отпущения… А ведь, в сущности, это был прирожденный бизнесмен. Хозяин. Сейчас он развернулся бы! Но тогда… Впрочем, и тогда он долго удерживался на гребне волны. Его хозяйство считалось образцово-показательным, а опыт рекомендовалось пропагандировать на самом высоком уровне…

(Даже так? Этот аспект ускользнул от меня. Миша выдал неполную информацию. Но это моя вина: я ведь спрашивал только о «деле Мирзоева».)

— Ежегодно на базе объединения проводились так называемые школы передового опыта, — продолжал Волотов, — куда приглашали и журналистов, как правило из ведущих газет со всего Союза. Однажды и ваш покорный слуга удостоился такой чести. — Он вздохнул: — Да-а, было времечко… Когда-то мои статьи ложились на стол министров, по ним принимались постановления… А сейчас вот сотрудничаю с бульварными газетенками: скандальчики, секс, полтергейст, экстрасенщина, интервью с писклявыми певицами, которым сидеть бы в сортире да кричать «занято!».

— Но ведь эта пресса пользуется популярностью у читателей, — возразил я. — Тем более важно, чтобы ее делали не халтурщики, а маститые зубры с богатым жизненным опытом.

Гарик, заслонившись от Волотова ладонью, ободряюще подмигнул мне.

— Конечно, — с важностью кивнул Волотов, поглядывая на бутылку. — В материале должна быть душа, даже если пишешь о навозной куче.

— В которой сокрыто жемчужное зерно! — хмыкнул Гарик.

Видя, что разговор начал отклоняться от магистральной линии, я быстро наполнил бокалы.

— Лично с Мирзоевым вам приходилось общаться?

— Разумеется. Я ведь брал у него интервью. Типичный азиатский раис. Невысокий, пузатенький, бритоголовый. В тюбетейке, несмотря на европейский костюм. Однако не глуп. Весьма не глуп. Хозяйство он создал высокорентабельное — без малейшей натяжки. Что дисциплина была строгая — это да. А как же без дисциплины? Все под контролем держал. И хлопок, и виноградники, и отары, и консервные цеха, и рыбные пруды… Всякую мелочь пускал в дело. Отходы перерабатывал… Конечно, что-то прилипало к рукам. Его побаивались. Не только дехкане, но и районные власти. Однако же, как мне позже рассказывал один человек, которому можно верить, Мирзоев за всю свою жизнь не произнес ни единого слова против Советской власти — ни на партсобрании, ни в кругу приближенных. — Заметно расслабившийся Волотов пристально посмотрел на меня: — А что вас, собственно, интересует?

— Я слышал о его причастности к наркобизнесу.

Волотов выпил, затем долго крякал и чесал затылок, наконец произнес:

— Расскажу вам один случай, о котором даже не заикался. Сначала, если по-честному, боялся, а после стало как-то ни к чему, да и забылось. Так вот…

Разместили нас, полтора десятка журналистов, большей частью москвичей, в уютном доме посреди прекрасного сада. Надо сказать, что на Востоке отношение к гостю особое. В каждом мало-мальски зажиточном доме есть специальная комната для гостей — обязательно лучшая, а в хозяйствах — гостевой домик, как правило в тенистом саду. Дом, в котором нас разместили, напоминал интуристовскую мини-гостиницу, сад же казался бескрайним. И это на фоне безжизненных, выжженных солнцем гор, представляете? Принимали нас великолепно. Каждый день — плов, шашлыки, горы фруктов и овощей, вино — рекой. А дынями — величиной с годовалого кабанчика — мы буквально обжирались.

До падения Мирзоева оставалось еще три года.

Но вот мероприятие закончилось, и народ начал разъезжаться по домам. Естественно, рейсы у всех были в разное время, и так получилось, что в последнюю ночь я остался в доме один. Не считая обслуги. А обслуживали нас почему-то молодые, крепкие, как на подбор, парни. А вот садовник, что присматривал за клумбами перед входом, был древним стариком — в темно-синем стеганом халате, подпоясанном многократно свернутым платком, в тюбетейке, будто пропитанной потом, с пергаментным лицом, состоящим из тысячи морщин. Дни напролет он махал кетменем, то пропуская воду в бороздки, тщательно спланированные им же, то снова перекрывая ее. И все это — под палящими лучами, когда даже асфальт прогибался как резиновый. Старик почти не говорил по-русски, но с первого же дня между нами двоими возникла некая общность.