Ловчий - Страница 12

Она улыбнулась и прижалась своими губами к моим. Поцелуй был долгий-долгий, я ощутил ее сильный трепещущий язык, проникающий сквозь мои разжатые зубы. Не отрываясь от нее, я подхватил ее на руки и бросил поперек кровати, застланной белоснежным бельем. Она прогнулась, одним движением сбросив с себя юбку, под которой ничего не было. Ловким движением развязала узел блузки, которая сразу же раскрылась, обнажив верхнюю часть тела.

Касаев, КЭП, загадки компромата, завтрашний день, риск, на который я сознательно шел, — все растворилось в тумане.

Ее стоны, ее ногти, чувственно царапающие мои плечи, разжигали огонь. Я потерял представление о времени, что, должен признать, случается со мной в подобных ситуациях нечасто.

Придя наконец в себя, мы лежали рядом.

— Спасибо тебе, милый. — Она приподнялась на локте.

— Тебе спасибо, моя прелесть.

— Ты не уйдешь сегодня вот так, по-английски? Мне бы не хотелось. Я надеюсь, мы еще повторим?

— Не уйду, — пообещал я. — Это ночь наша. Вся.

Тем самым я легкомысленно нарушал свои же правила, которым никогда прежде не изменял. Одно из них гласило: во время работы ночуй только в своей кровати. На первый взгляд, небольшая поблажка, которую я решил себе позволить, никакой бедой не грозила. Но я-то знал неумолимый закон бытия: стоит один раз нарушить правило, пусть даже второстепенное, как следом неизбежно (и незаметно для себя!) нарушаешь другое, более важное, а там и третье, после чего стройная система внезапно рушится.

И все же почему бы в кои-то веки не сделать исключения? Развитие моих отношений с Касаевым сегодня резко продвинулось вперед, я узнал то, на что отводил в своих планах целых три дня. Все идет отлично. В пятницу я доберусь до досье, а затем выясню, где находятся другие копии. В сущности, дело-то простое. Разве я не проводил куда более тонкие и опасные операции?

Значит, могу, черт побери, расслабиться?

(С такой самонадеянностью я рассуждал в ту ночь, лежа рядом с Алевтиной, не догадываясь, как оно обернется на самом деле, хотя поговорку «человек предполагает, а Бог располагает» вызубрил на собственной шкуре задолго до того, как накупил этих сборников.)

— Ужинать-то мы будем? — Ласковый голос Али оторвал меня от раздумий.

— Обязательно! — Я и вправду ощущал зверский голод. В сущности, у Касаевых, да и раньше, в кафе, поглощенный наблюдениями, я почти не прикасался к закускам, и сейчас, в соответствии с одной из поговорок, теленка слопал бы.

Мы уселись за стол, выпили и закусили, как молотобойцы после смены.

— Помнишь, я говорил тебе по телефону, что собираюсь на важную встречу? — спросил я.

— Ну и как? Хорошо повеселился?

— Не язви. Речь идет именно о деловой встрече. Надеюсь, не забыла, что я здесь в командировке? Так вот…

Меня познакомили с неким Касаевым из «Невской радуги». Случайно, не знаешь такого?

— О Господи! — выдохнула она. — Кто же не знает этого зануду?

— Зануду? — искренне удивился я. — Он вовсе не показался мне таким.

— Пообщаешься с ним подольше, тогда и покажется. Касаев… Я два года работала по контракту в «Невской радуге», и большинство моих материалов шло через него. Бр-р-р! Как вспомню, так вздрогну! Ему, видите ли, не нравились «бантики» в моих статьях! Да он просто заплесневелый сухарь!

— Он за тобой приударял?

— Он?! — Алевтина безудержно расхохоталась. — Если он за кем и приударял, то только за рюмкой. Моралист! А по-моему, у него просто машинка не работает.

— С его дочкой, Яной, ты не знакома?

— Она тебе приглянулась?

— Не в том дело. Какие-то странные семейные отношения…

Алевтина взяла бокал и осушила его до дна.

— Краешком уха слышала, что в детстве с ней произошла какая-то неприятность, но подробностей не знаю. Ведь второго такого скрытного типа, как Касаев, поискать! Увидишь его впервые, подумаешь — душа нараспашку! Какой там! Ох и тип! Въедливый, злопамятный… Никогда не забуду, как он доставал меня с этими «бантиками». Ненавижу! Слушай, хватит о нем, а?

— Хорошо. А кто такой Николай Кузьмич?

— Какой еще Николай Кузьмич?

— Я понял так, что он — близкий друг Касаева.

— Димка, опять? — Она капризно надула губки.

— А кто утверждал, что знает питерскую прессу вдоль и поперек? — ввернул я.

— Ладно… Наверное, Пименов. Я просто не знала, что он — Николай Кузьмич. Пименов, да и только. Так его во всех редакциях называют. Личность известная.

— Ну и кто же такой этот Пименов?

— Свободный художник. — Она сделала пренебрежительную гримаску. — В штате нигде не состоит, пристраивает повсюду свои фотографии, коллажи, карикатурки — тем и живет.

— Фотографии?

— Димка, мне ску-учно…

— Что тебе известно о Пименове?

— Зануда!

— Занудой у тебя Касаев.

— Ну, по сравнению с Пименовым Касаев просто душечка. Вот Пименов — это тип! Образцовый зануда! За пять минут усыпит любого… — Она вдруг осеклась и пристально посмотрела на меня. — Почему ты меня расспрашиваешь об этих людях?

Я привлек ее к себе и нежно поцеловал.

— Помнится, я говорил тебе, что мне надо организовать рекламную кампанию моей фирмы.

— Ну да! — Она прижалась всем телом ко мне. — Я даже помню, как ты обещал поручить это дело мне.

— Видишь ли, милая… Выяснилось, что оно сопряжено с массой хлопот. А я не хотел бы утруждать тебя занудными заботами. Пусть ими займутся другие. Но об этих других, дабы они не подвели, я должен иметь достоверную информацию. За нее ты и получишь свои комиссионные, и весьма щедрые, гарантирую. Тебя это устраивает?

— А кроме комиссионных? — Она грациозно устроилась у меня на коленях.

— Мою пылкую признательность!

…Когда Алевтина уснула (как я предполагал, ненадолго), я прошел на кухню, закрыв за собой все двери, и набрал московский номер. Думаю, Алевтина не понесет серьезных финансовых убытков. Контрольный звонок! По крайней мере раз в сутки я обязан выходить на Старика.

Он, как всегда, снял трубку после второго гудка.

— Приветствую, на проводе Питер!

— Здорово! Какие новости?

— Все идет по плану. Сегодня имел плотную встречу.

— Проблемы есть?

— Мелкие.

— Помощь нужна?

— Думаю, пора подключать нашего питерского друга.

— Давай, он предупрежден и ждет.

— Тогда до завтра.

— Бывай!

Ну вот. За содеянное я отчитался. Кажется, нынче я ублажил всех. Теперь самое время поработать на себя.

Я предпринял самый тщательный осмотр квартиры. Собственно, что здесь осматривать: комната, прихожая, коридор, кухня, совмещенный санузел, крохотный балкончик… Иголку здесь, конечно, можно спрятать. А вот более объемный предмет — проблематично.

Наконец мое внимание привлекли грубоватые самодельные антресоли в прихожей, устроенные над входной дверью. Очевидно, «произведение» одного из бывших поклонников Алевтины.

Я принес с кухни табуретку и, взгромоздившись на нее, открыл дверцу. Внутри царил полнейший бедлам. В общую кучу были свалены вещи, которые годами скапливаются в любой квартире: старая обувь, тряпки, картонки, пожелтевшие журналы… На всем лежал толстый слой пыли — видимо, Алевтина не имела привычки заглядывать сюда.

Я приметил, что к боковой стенке прислонено несколько листов толстой фанеры, оставшейся, должно быть, после сколачивания антресолей.

Хм! Если один из этих листов прибить к стене и предварительно сунуть за него тоненький пакет, то эту схоронку вряд ли обнаружат даже при генеральной уборке.

Алевтина, несомненно, оскорбилась бы по-женски, узнай, что я закрутил с ней роман главным образом для того, чтобы иметь в Питере надежный тайник. Но ей об этом знать не обязательно. Впрочем, я не жалею о нашем сближении…

Не зажигая света, я долго стоял у кухонного окна и курил. Глухая ночь. Половина фонарей вдоль проспекта погасла. Накрапывает мелкий дождь. Темные дома словно затаились, тревожно дожидаясь рассвета.

Еще не поздно остановиться, в тысячный раз сказал я себе. Ты играешь не с огнем — с атомным реактором. Если КЭП догадается о твоих истинных намерениях, то от тебя не останется даже мокрого места. На миг мною овладело острое желание раз и навсегда избавиться от навязчивого искушения. От добра добра не ищут.