ЛОУРЕНС АРАВИЙСКИЙ - Страница 24

Дела, казалось, шли благоприятно, и нам пришлось назначить трех слуг готовить кофе для посетителей, которые начали стекаться к Насиру, принося присягу Фейсалу и арабскому восстанию и обещая повиноваться Насиру и следовать за ним со всеми их отрядами. Кроме настоящих подарков, каждый из них ронял на наш ковер неприметный, побочный дар в виде вшей, и задолго до захода солнца мы с Насиром были в лихорадке от укусов последних. У Ауды одна рука не сгибалась, что являлось следствием старой раны в локтевом суставе, и поэтому он не мог свободно почесываться. Но печальный опыт научил его засовывать за спину палку, и, скребя ею ребра, он, казалось, успокаивал зуд быстрее, чем мы успевали достичь того же своими ногтями.

Прошло уж пять недель со дня нашего отъезда из Ваджха, мы уже истратили почти все деньги, которые захватили с собой, дали возможность верблюдам отдохнуть или заменили их новыми. Отъезду ничто не препятствовало. Новизна ощущений заранее вознаграждала нас за все, а Ауда накануне нашего выступления дал прощальный пир в своей огромной палатке, на котором присутствовали сотни людей. Этот пир превосходил все предыдущие.

Во время пира Ауда, указывая на Мохаммеда, спросил нас:

– Не хотите ли вы, чтобы я рассказал вам, как в течение 15 дней Мохаммед не спал в своей палатке?

Все захихикали от восторга, и Ауда рассказал, как Мохаммед купил нитку жемчуга в Ваджхе и не дал его ни одной из своих жен. Все они перессорились, но сошлись на том, чтобы отвергнуть его.

Этот рассказ был, конечно, чистым вымыслом – лукавый юмор Ауды обострился вследствие восстания, и злополучный Мохаммед, который уже две недели гостил то у одного, то у другого соплеменника, призывал Аллаха и меня в свидетели, что Ауда лжет. Я торжественно откашлялся. Ауда призвал к спокойствию и просил меня подтвердить его слова. Я начал с традиционной фразы каждого рассказа:

– Во имя милосердного и человеколюбивого Аллаха. Нас было шестеро в Ваджхе. Это были: Ауда, Мохаммед и Заал, Гасим эль-Шимт, Муфадди и бедный человек (я сам); однажды ночью, перед самым рассветом, Ауда сказал: «Пойдемте побродить по базару». И мы сказали: «В добрый час», – и пошли; Ауда в белой одежде и красном головном покрывале. Гасим в заплатанным сандалиях, Мохаммед в шелковой тунике «семи королей» и босиком, Заал… я забыл, как был одет Заал. Гасим был в бумажном платье, а Муфадди в голубом полосатом шелку с вышитым головным покрывалом. Ваш покорный слуга был одет, как теперь.

Я сделал паузу среди всеобщего изумления. Это была пародия на эпический стиль Ауды. Я также подражал его жестикуляции, его голосу и тем модуляциям, которые подчеркивали остроты или то, что он считал остротами в своих неостроумных рассказах. Хавейтаты сидели тихо и молчали, как убитые, жадно впиваясь глазами в Ауду; они все узнавали оригинал, а пародия была неведомым доселе ни ему, ни им искусством. Муфадди, слуга, беглец из Шаммара из-за убийства, сам характерный тип, забыл подбрасывать ветки терновника в костер, – так внимательно он слушал рассказ.

Дальше я рассказал, как мы вышли из палаток и пошли по направлению к деревне, причем описывал каждого верблюда и каждую лошадь, которую мы встречали, каждого прохожего и горы, лишенные пастбищ, так как эта страна была бесплодной.

– Иногда мы останавливались, чтобы выкурить папироску, и при малейшем шуме Ауда останавливался и говорил: «Друзья, я слышу что-то…» А Заал прибавлял: «Клянусь Аллахом, вы правы». И мы останавливались послушать, но ничего не слышали, и я говорил: «Клянусь Аллахом, я ничего не слышу». И Заал повторял: «Клянусь Аллахом, я ничего не слышу». И Мохаммед сказал: «Клянусь Аллахом, я ничего не слышу. И Ауда: «Клянусь Аллахом, вы правы».

И мы шли и шли, и страна была бесплодна, и мы ничего не слышали. Направо от нас появился негр, верхом на осле. Осел был серый с черными ушами и одной черной ногой, а на его плече было клеймо, и его хвост двигался и его ноги также. Ауда увидел это и сказал: «Клянусь Аллахом, вот осел и раб». И Мохаммед сказал: «Великий Аллах, это осел и раб». И мы пошли дальше. Дальше была гора, небольшая гора. И мы пошли к горе, и она была голая. Эта страна бесплодна, бесплодна, бесплодна. И мы шли дальше. Потянулись опять горы, и мы подошли к тем горам и поднялись на них, и там ничего не было, и вся страна выгорела, и мы поднялись на те горы и пошли до самого верха. Клянусь Аллахом, клянусь моим Аллахом, клянусь истинным Аллахом – над нами вставало солнце.

Так я закончил рассказ. Каждый из присутствовавших двадцать раз слышал рассказ Ауды о восходе солнца, с его бесподобным пафосом. Ауда часами тянул его. Тривиальность конца была подчеркнута мной, что делало рассказ похожим на рассказ Ауды. Все катались по полу от смеха.

Ауда смеялся больше и громче всех, так как он любил, когда над ним подшучивали, а бессмысленность моего повествования показала ему его собственное мастерство описания. Он обнял Мохаммеда и признался, что выдумал историю с ожерельем. В знак благодарности Мохаммед пригласил весь лагерь к завтраку. Нас угостили верблюжонком, сваренным в кислом молоке женами Мохаммеда.

Мы выступили 19 июня 1917 г. за час до полудня. Нас вел Насир, верхом на своем Газале, великолепном верблюде, похожем на античный корабль и возвышавшемся на добрый фут над остальными животными, но, тем не менее, восхитительно пропорциональном.

За Насиром следовали Ауда и я. Наш отряд, включивший представителей северных племен, сейчас насчитывал в целом более пятисот человек, и зрелище этой веселой толпы бесстрашных, самоуверенных северян, дико гоняющихся по пустыне за серной, мгновенно развеяло все наши опасения о печальном исходе всего нашего дела.

Все старшины племени абу-тайи пришли поужинать с нами. Мы сели на коврах вокруг горячей золы костров, дававших приятный жар в прохладе этой нагорной северной страны, и начали болтать, перескакивая с одного предмета на другой.

Насир улегся на спину с моим телескопом в руках и начал изучать звезды, громко называя одно созвездие за другим; он громко кричал от неожиданности, когда открывал маленькие светила, не видимые невооруженным глазом.

Ауда подсел к нам, чтобы побеседовать о больших телескопах, о том, как люди за 300 лет так далеко ушли вперед от первых попыток, что теперь строили тысячи неизвестных звезд. А звезды – что это такое? Мы перешли на тему о солнцах, превосходящих наше, о величинах и пространствах, непостижимых нашему разуму.

– Что будет теперь с этой наукой? – спросил Мохаммед.

– А мы возьмемся за нее, и ученые и умные люди, собравшись вместе, соорудят настолько более мощные телескопы, чем наши, насколько наши сильнее галилеевских. Сотни астрономов будут распознавать и вычислять тысячи доселе невиданных звезд, отмечать их на карте и давать каждой из них название. Когда мы их все увидим, не будет более ночи на небесах.

– Почему люди Запада всегда хотят захватить все? – лукаво спросил Ауда. – За нашими немногими звездами мы видим Аллаха, которого нет за вашими миллионами.

– Мы хотим знать, где кончается мир, Ауда.

– Но мир – создание Аллаха, – жалобно сказал Заал, начиная сердиться.

Мохаммед не хотел упускать интересовавшую его мысль.

– Живут ли люди в этих больших мирах? – спросил он.

– Аллах ведает.

– А имеет ли каждый из них Пророка, небо и ад?

Ауда набросился на него:

– Друзья, мы знаем наши округа, наших верблюдов и наших жен; бесконечность и слава принадлежит Аллаху. Если верх мудрости состоит в том, чтобы открывать новые звезды, то наша тупость нам приятна.

Потом он заговорил о деньгах и отвлек их мысль в другом направлении, так что они зажужжали все разом. Немного погодя он зашептал мне на ухо, что я должен достать ему богатый подарок от Фейсала, если он захватит Акабу.

Мы выступили на заре, и Ауда тут же заявил мне, что он едет вперед к Баиру, и спросил, не хочу ли я его сопровождать. Мы помчались и через два часа внезапно выехали к Баиру, лежащему у вершины холма. Ауда спешил вперед, чтобы посетить гробницу своего сына Аннада, которого из засады убили пятеро из его родичей в отмщение за Абтана, их лучшего бойца, убитого Аннадом на поединке. Ауда рассказал мне, как Аннад дрался с ними один против пятерых и умер славной смертью.