Лотерея "Справедливость" - Страница 37

Алекс поднялся и, держась за стены, пошел по офису.

“Прием, начинайте прием!” — кричали снаружи.

Зазвенели разбитые стекла. Он подполз к разбитому окну.

За окном, в пустоте, стоял крошечный лысый человек с камнем и кивал головой: “Это я разбил, я разбил. Зовут меня Александр Петрович, запишите себе, пожалуйста, в ваш главный компьютер. Александр Петрович, легко запомнить, почти как Пушкина...” Пятился, кланялся, отходил от окна.

Алекс, стоя на четвереньках, медленно выглянул в разбитое стекло.

Вся улица была в людях, больших и маленьких.

Кто-то даже лез на фонарный столб. Алекс узнал: это была беременная женщина-киллер. Живот свисал со столба, она кричала, что киллеров надо пускать вне очереди. Кто-то с ней снизу спорил и доказывал, что пенсионер — уважаемей, чем киллер, и если все пенсионеры мира вот сейчас в нее плюнут, то она на своем столбе улетит...

Но Алекс смотрел не на них.

К разбитым окнам подходили люди, которых он помнил.

Вот подошла его школьная учительница и стала поднимать очки, пытаясь увидеть что-то, что доступно только старым школьным учителям:

— Пенсию... Стыдно говорить такое, не могу на эту пенсию жить. Дети, подайте, кто сколько сможет вашей первой учительнице!

Вот приблизилась его первая девушка, та самая, у которой он обтирал сырые подъездные стены:

— Вышла замуж, почти счастливо... Муж в бизнесе, трое детей. Потом мужа посадили, какие-то налоги не туда платил. Как жили потом? Все продавали. Так и жили. Сегодня проснулась, а продавать больше нечего...

Вот подошла Ольга Тимофеевна; постояла, повертела портретом Марата, наклеенным на палку. Отошла. Вот машет рукой еще кто-то.

Звенели стекла; прибывавшая толпа требовала начать прием.

Кто-то выпускал в небо разноцветные воздушные шары, исписанные жалобами. “При-ем! При-ем!” Алекс сполз на пол. Над толпой поднялось огромное чучело: ведьма с завязанными глазами и базарными весами в руках. Ведьма мотала весами и кричала писклявым мужским голосом.

Кто-то выбивал дверь офиса.

Трясясь, Алекс добрался до своей сумки и стал двигаться к выходу.

“Спра-вед-ли-вость! Ад-алат! Ад-алат!”

— Ад... ад... — разлеталось эхо.

“Я только переводчик, — хрипел Алекс. — Господи, я ведь только переводчик”. Чиркнула спичка. Руки подхватили Алекса и вынесли к толпе.

— Я — Лотерея Справедливость! — закричало мужским голосом чучело с весами и загорелось.

Над толпой повалил дым.

— Вот он! Вот он... Видите, сумку держит, там у него все и есть. Что все? Да книга, книга, как правильно судить надо... Чтобы никто обижен не был... Доллары у него там, доллары... Доллары меняю по курсу, российские, золото, серебро... Вчера из тюрьмы привезли...

— Ой, горю, горю! — визжала ведьма; из дымящейся руки падали весы.

Кто-то смотрел на ведьму, кто-то на Алекса, кто-то стягивал трусы и показывал шрамы от побоев. Кто-то ел лепешку, тыча ею в ухо, но ухо не могло откусить лепешку: “Все зубы из уха выбили, сволочи... Беззубым стало ухо...”. Кто-то плакал.

Алекс посмотрел на толпу. Улыбаясь, достал из сумки маленькую металлическую колбу. Колба сверкнула на солнце. Он хотел что-то сказать о том, что сейчас произойдет. Что он похитил для людей у богов Любовь. Что он всего лишь переводчик.

Губы не слушались его. Язык не слушался его. Горло не слушалось его. Ложные друзья переводчика. Алекс пытался открыть колбу. И пальцы не слушались его.

Колба вырвалась из рук и полетела на землю.

Как яйцо. Как жетон. Как железный кокон.

Зазвенело по асфальту. Еще раз яростно блеснуло на солнце. Кто-то засмеялся.

— Ой, там у них говорящий компьютер, — закричал кто-то из окна офиса. — Всем судьбу говорит!

Алекс сполз на ступени. Над его лицом замелькали ноги.

Подбежал человек с догоревшей ведьмой и бросил ее туда, куда укатилась колба. А может, и не туда.

Безумное чувство нежности к этим бегущим людям на секунду мелькнуло в Алексе. И нахлынула тьма. Он только слышал, как о вечной любви запела милицейская сирена. Как побежали люди.

Как загорелось дерево перед офисом, и с него стали падать птичьи гнезда.

Как, раздвигая темноту фарами, подъехало такси и двое мужчин и одна женщина бросились к Алексу, схватили его и потащили в машину.

Как мужской голос спросил: “Куда его, в больницу?”.

Как теплые слезы летели на щеки Алекса:

“Алешенька... Сыночек... Как мы успели...”

Алекс приоткрыл глаза; увидел мать, отца и серое лицо В.Ю.

И закрыл глаза.

Родители в сумерках

Родителей вызвал Владимир Юльевич.

Еще две недели назад, после какого-то разговора с Алексом.

Что-то в голосе Алекса испугало его; ночью он ходил по комнате, громко шаркая тапками, а утром позвонил родителям. С ними он уже пару раз общался, пока жил у Алекса и отвечал на редкие звонки...

Родители как раз хотели приехать по каким-то своим делам. Их брак уже давно был непонятным для них самих, рыхлым, то распадался, то вдруг склеивался. Отец стал деревенским человеком, даже в постели у него мать находила крошки чернозема. Мать сделалась окончательной москвичкой, с однокомнатной в Выхине и знакомыми из мира искусства. Иногда она ездила к отцу в Озерки. Иногда он приезжал к ней с дарами природы; что-то чинил, заматывал изолентой, или просто осторожно обнимал жену, шепча комплименты ее нестареющей фигуре.

После звонка Владимира Юльевича родители съехались на семейный совет. Для проверки ситуации решили позвонить Алексу и наткнулись на Соат. Выслушав восторженные признания и любовные рулады, мать повесила трубку, стерла с лица улыбку и посмотрела на мужа: “Юрочка, какая-то сучка хочет там заполучить нашего сына и нашу квартиру”. Следующий звонок был в авиакассу.

Родители приземлились в то самое утро; в аэропорту их ждал Владимир Юльевич. Он уже побывал ночью около офиса, но не смог пройти сквозь оцепление. О том, что Алекс внутри, он каким-то образом знал.

“Быстрее, быстрее”, — торопил он водителя, когда они неслись по городу к офису. Мать сидела с каменным лицом и щелкала застежкой сумочки.

Около оцепления их машину остановили. Владимир Юльевич схватился за голову. В этот момент толпа внутри качнулась, люди брызнули во все стороны; машина успела вписаться в живой коридор и найти в конце него Алекса.

Что-то горело; из офиса вылетали компьютеры; выносили какие-то вазы с цветами, выбрасывая на ходу цветы. Догорал труп Лотереи-Справедливости.

Владимир Юльевич помог донести Алекса до машины и бросился обратно к офису. “Там опасно!” — кричали ему из машины. “Езжайте, езжайте!” — махал им руками Создатель бомбы и протискивался в офис...

Алекс лежал у себя в детской.

Тьма постепенно рассасывалась. Приходил врач, советовал отвезти в больницу. Смотрел на Алекса, водил ледяным фонендоскопом по его худым ребрам. Алекс молчал. Тело еще не вернулось к нему. “Что вы хотите, — говорил врач, принимая от родителей коробку конфет, — нервное потрясение. Сильнейшее нервное потрясение”.

Алекс снова проваливался в темноту. Температура не падала; распахивались дверцы шкафа, оттуда вылетала бабочка моли. Падало яйцо. Родители медленно шли к диванчику, на котором лежал Алекс. Родители были огромными, добрыми и испуганными.

Отец переворачивал его на живот, спускал пижаму; пахло спиртом. “У меня там рубцы, — кричал Алекс, — меня били”. “Успокойся... Где тебя били?” — говорил отец, вводя иглу. “В башне”, — хрипел Алекс и замолкал.

“Нет, нет и нет... — шептала мама и вращала глазами. — Никакой больницы. Они там психа из него сделают...”.

На четвертый день температура стала спадать.

“Мама”, — сказал Алекс, увидев ее, и потянул к ней руки.

Медленно возвращалось тело. Предметы вокруг, до этого легкие, наливались тяжестью. Родители приобрели плотность. У них появился шум шагов; звук холодной воды, которой моржевал себя отец; двойной подбородок.