Лосось сомнений (сборник рассказов, писем, эссе,а так же сам роман) - Страница 9

Мы принялись коллекционировать все новые и новые слова и понятия, и понемногу до нас со всей очевидностью стало доходить, насколько далек от совершенства «Оксфордский словарь». Он, что называется, в упор не видит огромных участков человеческого опыта. Вроде той ситуации, когда входишь на кухню и не знаешь, зачем ты в нее вошел и что тебе в ней нужно. Подобное случается сплошь и рядом, но поскольку для определения подобного состояния не было или нет подходящего слова, то человек считает, что подобное происходит только с ним, и выходит, что он глупее тех, кто его окружает. Приятно осознавать, что остальные такие же идиоты, как и ты, и что все мы, пришедшие в кухню непонятно зачем, просто «водим носом».

Вскоре в нижнем ящике письменного стола Джона Ллойда скопилась целая куча библиотечных карточек с подобного рода определениями. Любой, кому было о ней известно, обычно вносил свой вклад в сие достойное дело, и коллекция неуклонно пополнялась.

Она — коллекция — впервые была извлечена на свет божий, когда Джон Ллойд взялся за составление «Некалендаря 1982 года» и возникла необходимость чем-то заполнять нижнюю часть листка (а также верхнюю его часть, а иногда и серединку). Тогда он выдвинул нижний ящик своего письменного стола, извлек оттуда десяток-другой карточек с лучшими новыми словами и вставил их в книгу под названием «Бестолковый словарь». Коллекция оказалась одной из самых популярных частей «Некалендаря 1982 года», однако успех нашего замысла в этом скромном масштабе подсказал вероятность создания книги, посвященной этой теме, и в результате появился «Смысл жиздни» — результат труда целой жизни по изучению человеческого поведения и составлению его хроник.

«Пэн Промоушен Нъюс», № 54

Октябрь 1983 года

У моей матери нос был длинный, а у отца — широкий. Я же унаследовал от них нос, сочетающий обе эти характеристики. Нос у меня велик. Единственный известный мне человек, нос которого мог бы потягаться с моим, это один учитель из моей подготовительной школы. У него также были малюсенькие глазки и практически отсутствовал подбородок. А еще он был чрезвычайно тощ. Он напоминал помесь фламинго и какого-то старинного сельскохозяйственного орудия и с трудом передвигался на сильном ветру. И был ужасно скрытным.

Мне тоже хотелось спрятаться. Когда я был мальчишкой, меня нещадно дразнили за мой огромный нос. В один прекрасный день я случайно разглядел в зеркалах трельяжа собственный профиль и был вынужден признаться самому себе, что фактически он и впрямь забавен. С этого самого момента меня перестали дразнить за мой нос и вместо того принялись немилосердно высмеивать за то, что я употреблял в речи словечки вроде «фактически», от которых не могу избавиться и по сей день.

Одна из наиболее примечательных особенностей моего носа состоит в том, что он никоим образом не пропускает воздух. Это трудно понять и не менее трудно в это поверить. Первопричина восходит к дням моего далекого детства, когда я маленьким мальчиком жил в доме бабушки. Бабушка моя работала в организации, занимавшейся выхаживанием животных-инвалидов. А значит, ее дом был постоянно полон получивших серьезные увечья собак и кошек. Нередкими гостями в нем бывали и барсуки, и голуби, и горностаи.

Некоторые из братьев наших меньших имели увечья физические, некоторые получили серьезные психические травмы, однако и те и другие оказали на меня одинаково серьезное воздействие, заключавшееся в том, что я получил травму внимания — и с тех пор стал страшно невнимательным. Поскольку воздух в доме был густо насыщен шерстью животных и пылью, нос мой был постоянно воспален и тек. Кроме того, каждые пятнадцать секунд я с точностью часового механизма чихал. Любая мысль, которую я не успевал исследовать, развить и довести до логического завершения в течение пятнадцати секунд, таким образом, насильно удалялась из моей головы вместе с изрядным количеством секрета из моей слизистой оболочки.

Некоторые уверяют, что я думаю и пишу короткими, рублеными фразами, как в телеграмме. И если в подобной критике есть хотя бы доля истины, подобная привычка, смею признаться, родилась именно тогда, когда я обитал в бабушкином доме.

Сбежать из него мне удалось лишь благодаря тому, что меня отправили в школу-интернат, где впервые в жизни я смог дышать свободно. Блаженная, вожделенная свобода продолжалась добрых две недели, до тех пор, пока я не научился играть в регби. В первые же пять минут матча — первого в моей жизни — я ухитрился сломать нос о собственное же колено, что, хотя само по себе будучи несомненно выдающимся достижением, возымело на меня тот же эффект, что и смещение горных пород на цивилизации в романах Райдера Хаггарда, — то есть надежно, надолго и всерьез отгородило меня от всего окружающего мира.

Многочисленные отоларингологи в разное время предпринимали серьезнейшие и одновременно отчаянные попытки провести спелеологические исследования моих носовых проходов, однако большинство из них возвращалось оттуда несолоно хлебавши. Те исследователи, что проявили большую отвагу и мужество, не вернулись из этих опасных экспедиций вовсе и в настоящее время являются скорее частью проблемы, а не частью ее решения.

Единственное, что заставляло меня попробовать кокаин, это категорическое предупреждение врачей, что-де сей белый порошок разъедает носовую перегородку. Поверь я, что кокаин действительно способен пробурить проход сквозь непреодолимую преграду, я бы с превеликой радостью засыпал себе в ноздри целые ведра, позволив сколь угодно долго разъедать мою носовую перегородку. Однако от этого шага меня отвратило мое собственное наблюдение — те из моих друзей, кто буквально ведрами сыпал себе в ноздри это белое вещество, были во сто крат невнимательнее, чем я.

Таким образом, в настоящее время приходится констатировать, что мой нос выполняет скорее декоративную, нежели функциональную роль. Подобно космическому телескопу Хаббла, он являет собой внушительное инженерное сооружение, но фактически ни для чего полезного не пригоден, разве что для плоских шуток.

Журнал «Эсквайр»,

лето 1991 года

1. Название:

«Слепой часовщик»

2. Автор:

Ричард Доукинс

3. Когда вы в первый раз прочли ее?

Как только она вышла в свет, примерно в 1990 году, если не ошибаюсь.

4. Почему она произвела на вас столь сильное впечатление?

Это было сродни тому, как распахиваешь окна и двери темной и душной комнаты. Сами знаете, с какой кучей полупереваренных идей мы обычно живем, особенно те из нас, кто имеет гуманитарное образование. Нам кажется, что мы «типа» понимаем, что такое эволюция, хотя в . душе полагаем, что существует в ней и нечто большее. Некоторые из нас даже считают, что существует нечто «типа» бога, который заботится о нас, что мне почему-то кажется крайне маловероятным.

Доукинс обрушивает на нас поток света и свежего воздуха, демонстрируя всю ослепительную ясность эволюционной структуры. Стоит ее уразуметь, как просто дух захватывает. А если мы ее не видим, то как нам знать, кто мы и откуда появились на свет?

5. Вы перечитывали ее? Если да, то сколько раз?

Да, один или два раза. Кроме того, я часто просматриваю ее.

6. Вы воспринимаете ее так же, как и при первом прочтении?

Да. Труды по эволюции так часто противоречат нашим обычным интуитивным предположениям о мире, что всегда возникает новый, свежий шок от понимания.

7. Вы можете порекомендовать ее другим читателям или же это ваше личное пристрастие?

Я бы порекомендовал эту книгу всем и каждому.

Должен сразу оговориться: я не состою ни в каких формальных отношениях ни с одной собакой. Я не кормлю собак, не предоставляю им ночлег, не ухаживаю за ними, не подыскиваю для них конуру, когда уезжаю из дому, не борюсь с блохами, не настаиваю на насильственном удалении у них внутренних органов, если те вызывают мое неудовольствие. Короче говоря, собаки у меня нет.