Лосось сомнений (сборник рассказов, писем, эссе,а так же сам роман) - Страница 6

Мы никогда не утруждали себя размышлениями о том, какое сумасшедшее это место, — наша вселенная, сколь полна она самых разных противоречий и как смешны и глупы в ней мы сами. Не задумывались до тех пор, пока Дуглас не продемонстрировал нам это в своей ненавязчивой, парадоксальной и игривой манере, которая лишь сильнее оттеняет его ум.

Я только что вышел из ванной, где, между прочим, обнаружил, что кусок мыла, что отель кладет для своих гостей (наглухо запечатанный в совершенно дурацкую пластиковую обертку, которую не разорвать зубами, а разорвав, не уничтожить), теперь уже и не мыло вовсе, а Миндальное Очистительное Средство для Лица. Рука так и чешется накропать Дугласу е-мейл — ответ пришел бы мгновенно! Но, увы, больше не придет, по крайней мере не в этой жизни. Не сомневаюсь, он бы так рассмешил меня, что я бы еще добрых полчаса носился волчком по номеру, хохоча и напевая себе под нос.

Было немало сказано о том, — особенно в те печальные несколько недель, что последовали за безвременным уходом писателя, — какой Дуглас был непревзойденный комик, сколь широк был круг его интересов, впрочем, и поклонников тоже. Эта книга призвана показать нам, что он был и непревзойденным учителем. Точно так же, как закатам уже никогда не быть такими, как встарь, после того, как на них взглянул Тёрнер, так и лемур и чашка чая никогда больше не будут для нас прежними после того, как на них на мгновение задержался острый и наблюдательный глаз Дугласа.

Несправедливо, когда тебя просят написать вступление к книге, которая включает самое блестящее предисловие из когда-либо написанных на тему написания предисловий. Еще более несправедливо, когда тебя просят написать вступление к посмертной публикации одного из самых выдающихся юмористических авторов нашего времени, когда книга, для которой оно предназначено, уже сама содержит предисловие к посмертной публикации одного из самых выдающихся юмористических авторов, а именно написанное Дугласом предисловие к книге Вудхауса «Закат в Блэндингсе». Как метко подметил на заупокойной службе литагент Дугласа, Эд Виктор, это предисловие само по себе не что иное, как точнейшее описание литературного дарования самого Адамса. Конечно, сам Дуглас, когда писал знаменитое предисловие, меньше всего думал об этом.

Нет, он не был по-английски до противности скромен, но это еще не значит, что он был тщеславен, что любил выставить свои таланты, прихвастнуть ими. Зато хорошо известна его страсть делиться идеями, его энтузиазм, с которым он мог поймать вас по телефону, за обеденным столом или в туалете и не отпускать, пока не выговорится.

В этом смысле — надеюсь, читатель не сочтет мои слова за неуважение к писателю — разговаривать с Дугласом tâte a tâte, с глазу на глаз, это ужасно изматывающее занятие, которое может утомить любого, кто неспособен следить за резкими поворотами его мысли, вечными перескакиваниями с темы на тему. Его манера письма сравнима с блестящими пируэтами, и, поверьте мне, не много найдется в этом мире представителей рода человеческого, способных выполнить сложнейшие пируэты, не разнеся при этом в щепки мебель, а вкупе с ней и надежду тех, кто оказался рядом, остаться живыми, как то умел Дуглас Адамс.

То был писатель. Есть такие, что сочиняют время от времени, и при этом неплохо, и есть писатели. Дуглас — и нет особой необходимости это объяснять или анализировать — родился, вырос и прожил всю свою — увы, столь недолгую — жизнь, от первого дня и до последнего, как Писатель. В последние десять лет, даже когда он перестал сочинять романы, он все равно ни на секунду не переставал быть Писателем, и «Лосось сомнений» — яркое тому подтверждение. Готовился ли он к лекциям, сочинял ли материалы для газет и журналов, в том числе на научные и технические темы, прирожденный дугласовский дар облекать свои мысли в слова, складывать слова в предложения — с тем чтобы затем будить, будоражить, восхищать, развлекать, смешить, просвещать читателя — никогда не покидал его.

Его стиль начисто лишен самолюбования, и каждая фигура речи, каждый художественный прием используется тогда, и только тогда, когда того требует целостная идея произведения. Надеюсь, что когда вы будете читать эту книгу, то поразитесь откровенной (и совершенно обманчивой) простоте его стиля. Возникает ощущение, что он разговаривает с вами словно на бегу. Но, как и Вудхаус, эта легкость и кажущаяся гладкость, с которой работает писательский мотор, на самом деле результат огромных трудов по отладке и смазке всех этих невидимых нашему глазу винтиков и гаек.

У Дугласа немало общего с другими самобытными талантами (с тем же Вудхасом). Их роднит умение создать у читателя впечатление, будто автор обращается к нему, и только к нему. Подозреваю, что именно этим объясняется и страстная, неуемная любовь почитателей (терпеть не могу это слово!) к его книгам. Когда смотришь на картины Веласкеса, слушаешь Моцарта, читаешь Диккенса или хохочешь над выходками Билли Конноли, — называю наугад хотя бы некоторых (а ведь известно, что нет ничего мучительнее, чем наугад называть имена, призванные служить в качестве примера или аргумента), — начинаешь понимать: то, что они делают, они делают для всего человечества; результат же получается непревзойденный.

Когда же любуешься творениями Блейка, слушаешь Баха, читаешь книги Дугласа Адамса или смотришь выступление Эдди Лизарда, кажется, будто все это предназначено только тебе, будто ты единственный, кому дано понять их до конца, во всей их глубине. Я выдвигаю это как гипотезу. Разумеется, творчество Дугласа не сопоставимо ни с высотами Баха, ни с напряженным внутренним космосом Блейка. И тем не менее, смею утверждать, что моя теория верна. Это сродни чуду любви. Стоит наткнуться в тексте на свежую, неизбитую фразу или меткое дугласовское словцо, которое моментально засядет к вам в голову, как возникает желание похлопать по плечу первого встречного, чтобы поделиться с ним вашей радостью. Этот первый встречный наверняка рассмеется, по достоинству оценив остроумие автора, и все равно подспудно в вашей душе укрепится мысль, что никому, кроме вас, не дано до конца прочувствовать мощь и красоту его стиля. Точно так же, как ваши друзья (слава Богу!) вряд ли влюбятся в избранницу вашего сердца, хотя вы и готовы часами рассказывать им о ее достоинствах.

Перевернув пару страниц, вы погрузитесь в мудрый, дразнящий, игривый, душевный и манящий мир Дугласа Адамса. Не надо пытаться заглотить его сразу, целиком. Как и столь любимая Дугласом японская кухня, поначалу он может показаться вам непритязательным и легким, но на самом деле он гораздо тоньше и гораздо питательнее, чем на первый взгляд.

Обычно, чтобы не навредить славе недавно скончавшегося писателя, нижний ящик стола остается заперт на прочный замок — так лучше для его имени. Но в случае с Дугласом Адамсом — и я думаю, вы со мной согласитесь, — нижний ящик стола (или, точнее, папки на жестком диске) достойны того, чтобы стать известными городу и миру.

Крис Огл, Петер Гуззарди, жена Дугласа Джейн и его помощница Софи Остин сделали великое дело. В отличие от мира, где есть Дуглас Адамс, мир без Дугласа Адамса скучен и пуст. Так пусть же резвые прыжки «Лосося сомнений» развеют нашу меланхолию после его неожиданного, преждевременного ухода.

Дорогой издататель!

Пот стекал по моему лицу и капал мне на колени. Моя одежда сделалась совершенно мокрой и липкой. Я сидел, и расхаживал, и смотрел. Я сидел и отчаянно дрожал, не сводя глаз с узкой щели, и все ждал, ждал. Когда я сжимал руки в кулаки, мои ногти впивались в мякоть ладоней. Я проводил рукой по мокрому, разгоряченному лицу, по которому струился пот. Напряжение было просто невыносимым. Я кусал губы, пытаясь унять терзающую меня дрожь. Неожиданно щель приоткрылась, и в нее забросили почту. Я вожделенно вцепился в моего долгожданного «Орла» и сорвал с него упаковочную бумагу.