Лось в облаке - Страница 3
Вадим почти бегом устремился в дом. Взлетев на второй этаж, он толкнулся в одну дверь, потом в другую, не в состоянии вспомнить, куда и зачем шел. Обрывки мыслей, как яркие вспышки, мелькали в мозгу:
«Саня! Жив! Как же такое может быть? А если это однофамилец? Нет, таких совпадений не бывает».
Он вдруг застыл на месте, пораженный страшной догадкой: «Отец! Конечно, это он. Ему ничего не стоило подделать извещение о смерти. Какой же я идиот, жалкий глупец! Мне давно следовало догадаться!»
В смятенной памяти всплыло участливое лицо отца, прозвучал его исполненный боли и сочувствия голос: «Смирись, сынок. Это его право и его выбор. Никто не гнал Саню в Афганистан. Он сам решил свою судьбу и погиб, как герой».
Вадим застонал, прижавшись лбом к стене:
– Пятнадцать лет! Как-то он встретит меня теперь? Может, не захочет со мной разговаривать. Или будет обращаться ко мне на «вы»?
От этой мысли ему стало до смерти нехорошо.
– А вдруг это все-таки не он?
Вадим снова взялся за телефон.
– Игорь, посмотри, какого он года рождения.
– Шестьдесят пятого.
– Где родился?
– Поселок Свирица, Ленинградской области.
– А как выглядит?
– Очень светлый, глаза синие, рост примерно сто восемьдесят.
Вадим передохнул.
– Хорошо, где вы сейчас?
– Выезжаем на кольцевую.
– Ты смотри там, без лихачества. Машину не гони, понял? Головой мне за него отвечаешь.
Он переоделся в свободные брюки и рубашку, вышел к воротам и принялся в нетерпении расхаживать вдоль ограды, мучаясь оттого, что надо ждать. Охранники, привыкшие не выражать эмоций, обменивались удивленными взглядами: Березин часто гневался, сотрясая воздух раскатами своего густого голоса, либо говорил сухо и кратко, если был спокоен; в хорошем настроении мог даже перекинуться парой шуток со своими служащими, но никогда еще, ни при каких обстоятельствах, не выказывал волнения.
Часть первая
Банальная история
Глава 1
Вадим спал на чердаке, зарывшись лицом в душистое сено, и никак не мог проснуться. На заре прокричал петух, и сразу же откуда-то издалека, с другой стороны канала, донесся ответный клич. Прямо под сеновалом, в теплом хлеву, шумно фыркала и переступала копытами корова Рябушка. Вадим слышал сквозь сон, как заскрипели дверные петли, мягко звякнули подойники. Бабушка ласково говорила с Рябушкой, словно ручей журчал. Корова уже не топталась, а стояла смирно. Днище ведра гулко пело под тугими струями молока. Вадим снова уснул под эти мерные звуки и спал крепко, без сновидений, пока неугомонный петух не вздумал заново прочистить свое луженое горло.
Вадим перекатился к маленькой чердачной дверце и высунул наружу взлохмаченную голову с застрявшими в волосах желтыми соломинками. Бабушка, помахивая гибкой хворостиной, гнала Рябушку со двора сквозь белый пар, наплывающий с болот. Они были чем-то похожи друг на друга – обе степенные, дородные, крутобокие. Рябушка – черная со светлыми подпалинами, на бабушке – темное длинное платье, поверх синяя кофта, на голове – белая, в крапинку ситцевая косынка.
Вадим снова завалился в сено, сладко пожимаясь и бездумно глядя в потолок.
Когда он проснулся в третий раз, из маленьких отверстий в крыше струились прямые лучики солнца, высвечивая золотом разбросанное по чердаку сено. В лучиках кружились и плавали мириады светящихся пылинок.
Вадим распахнул дверцу чердака и сел, свесив ноги, озирая двор и огород. Бабушка шла от реки с ведром воды.
– А, проснулось, дитятко, – сказала она, – давай-ка иди молочка попей. Мать уже давно встала, тебя дожидается.
Вадим спустился по приставной деревянной лестнице, пробежал босыми ногами по влажной траве на теплое сухое крыльцо и, с трудом отворив тяжелую дверь, очутился в просторной горнице с дощатым полом и русской беленой печью в углу. У входа, на стене, висел эмалированный рукомойник, под ним – лавка с ведром и тазиками. Мать сидела за столом у окна. Перед ней стояла крынка, доверху налитая парным молоком. Рядом лежал батон белого хлеба. Вадим потянулся к банке с черничным вареньем.
– Подожди, не начинай со сладкого, – предупредила мама, – иди умойся, пока мы с бабушкой накроем на стол.
– Мам, не хочу, и руки у меня чистые, – скороговоркой выпалил Вадим, густо намазал вареньем ломоть хлеба, отпил молока прямо из крынки и вприпрыжку побежал к двери. – Пойду погуляю, – бросил он от порога с набитым ртом.
– Далеко не уходи и не смей купаться! Вадим, ты меня слышишь? Смотри, будешь самовольничать, завтра же уедем обратно в Ленинград.
– Хорошо, не буду, – донеслось со двора.
– Лариса, куда ты его отпустила без завтрака? – сказала бабушка, входя из сеней. – Мальчонка худой, как жердь, кожа да кости. И ростом не вышел, не пойму в кого. Петя у тебя богатырь, и сама ты видная, статная. Не кормите вы его, что ли?
– Так ведь не ест ничего. Я с ним совсем измучилась.
– Говорю тебе, – оставь его мне на все лето, осенью не узнаешь. Станет как яблочко наливное на свежем воздухе, да на пирогах с молоком.
– Что ты, мама! Петя не позволит. Я бы с радостью – сама вижу, как он здесь ожил. В городе он из дому не выходит, с ребятами не дружит, в школе у него тоже нелады – обижают его мальчишки, недомерком дразнят. Он мне сам рассказывал.
– Ох, Ларочка, неправильно вы сына воспитываете, все дома держите, трясетесь над ним, а ему надо во дворе с мальчишками мяч гонять, может, когда и побитый придет, все польза будет. А он у вас пришибленный какой-то, застенчивый больно, необщительный, глядит по-дикому, чисто звереныш лесной.
– Мама, ты же знаешь Петю. Он считает, что улица дурно влияет на ребенка. Спорить с ним я не смею. Он и на работе начальник и дома командир. Вот и сейчас, уж сколько я его просила – нет, и все тут, всего десять дней разрешил у вас погостить. Он в мальчике души не чает, но держит в строгости и от себя надолго не хочет отпускать. А дома что: опять за книгами будет сидеть, да за пианино ненавистным. Выдумал Петя пытку для ребенка. В школу пешком ходить не разрешает, на служебной машине его возим. Мальчик стесняется, выйдет из машины, голову свесит, сумка за ним чуть не по земле волочится, идет по школьному двору, по сторонам старается не глядеть. У меня каждый раз сердце разрывается, а сделать ничего не могу.
– Жаль, что у тебя не получилось со вторым ребенком. Лечилась бы вовремя, может, сейчас бы у Вади братик был или сестра. И Петя не мучил бы сына чрезмерным вниманием. Пойду покличу, голодный ведь убежал, – удрученно вздохнула бабушка. – Ах ты, господи, что ж за напасть такая!
– Вадя, сыночка, ты где? – позвала она с крыльца.
– Здесь я, на огороде. Ба, можно я морковки подергаю?
– Ну смотри, недолго, и к реке один не ходи.
Бабушка скрылась в доме, и Вадим сразу побежал к реке. Впервые его переполняло головокружительное чувство свободы. В Свирице все казалось ему волшебным, радостным и близким, словно он провел здесь всю жизнь.
Бабушкин дом стоял у основания длинного полуострова, там где Новоладожский канал впадал в Свирь. Перед домом – канал, а сразу за огородом песчаный берег Свири. Река разливалась здесь широко, течение было спокойным, величавым; на дальнем противоположном берегу ровной полосой темнел лес.
Вадим закатал штанины брюк выше колен и вошел в реку. Дно у берега было совсем мелким, песок под водой лежал тонкими полукружьями, словно отражением речных волн. Вокруг сразу засуетились серебристые лупоглазые мальки. Они вставали вертикально, хвостами вверх, и обследовали его ноги сверху донизу. Рядом, на суше, лежала старая перевернутая дедушкина лодка с обшарпанными боками.
Вадим прошлепал по воде вдоль берега, миновал лодку, покосившийся деревянный забор огорода, ржавый остов затонувшей баржи, прибившиеся к берегу толстые бревна, утерянные при лесосплаве, и вышел к поросшему низкими кустами болоту.