Лондонские поля - Страница 5

Мы вошли во вторую парадную дверь и поднялись по широкой лестнице. Думаю, мы были в равной мере впечатлены роскошью и благоустроенностью квартиры. В ней, должен признать, сочеталось все на свете. Этакий богатый притон. Проведя здесь несколько недель, даже великий Пресли начал бы изнывать по элегантной простоте своего «Грейсленда»[5]. Кит окинул все, что там было, жестким, но профессиональным взглядом грабителя. Во второй раз за это утро я бесстрастно рассматривал перспективу быть убитым. Через десять минут Кит выйдет отсюда, неся на плече мою сумку, полную самых разных дорогих вещиц… Но вместо этого он спросил, кто обитает в этой квартире и чем таким он занимается.

Я сказал ему. Кит посмотрел на меня скептически. Вообще-то это и не было верным.

— Главным образом, для театра и ТВ.

Теперь ему все стало ясно.

— Для ТВ? — переспросил он восторженно.

По какой-то причине я добавил:

— Да я и сам на ТВ подвизаюсь.

Кит кивнул, и лицо его в значительной степени прояснилось. В нем даже появилось что-то смиренное, и, должен сказать, меня тронул этот его смиренный взгляд. Конечно (думал он), все телевизионщики знают друг друга; они летают из одного огромного города в другой и одалживают друг у друга квартиры. Здравый смысл! Да, позади всей внешней озабоченности ярких глаз Кита явно крылось лелеемое им видение некоей небесной элиты, рассекающей тропосферу то в одну сторону, то в другую — наподобие телевизионных спутников, поверх всего, поверх всего этого.

— Да… Что ж, я и сам появлюсь на телевидении. Во всяком случае, надеюсь. Через месяц-другой. Так, игра в дартс.

— Дартс?

— Угу, дартс.

Тогда-то это и началось. Он пробыл у меня три с половиной часа. Люди поразительны, правда же? Они расскажут вам обо всем, дайте им только время. А я всегда был превосходным слушателем. Я был слушателем одаренным. И мне действительно хотелось обо всем этом услышать — уж не знаю, почему. Конечно, на той стадии это меня еще совершенно не занимало; я понятия не имел, что происходило, что готовилось произойти прямо у меня перед глазами. Через пятнадцать минут я уже услышал (и с самыми шокирующими подробностями) об Энэлайз — и об Игбале, и о Триш, и о Дебби. Лаконично, но ничуть не смущаясь, он поведал мне о жене и о дочери. А потом всю эту историю о преступлениях, связанных с насилием, и о Чике Пёрчесе. И о Нью-Йорке. Я, правда, не скупился на выпивку — пиво, немецкое пиво в изобилии громоздилось в холодильнике Марка Эспри, словно бомбы, уложенные в бомбометатели. В конце концов он взял с меня 25 фунтов за свои услуги (возможно, это особая такса для телевизионщиков) и подарил мне шариковую авторучку в форме дротика, которой я сейчас и пишу эти строки. Кроме того, он сказал мне, что его можно найти каждый полдень и каждый вечер в пабе под названием «Черный Крест», что на Портобелло-роуд.

И я найду его там, совершенно верно. Так же, как найдет его там дама.

Когда Кит ушел, я тотчас отправился на боковую. Не очень-то активное участие я принял в обсуждении его дел. Двадцать два часа спустя я снова открыл глаза, и меня встретило отнюдь не желанное зрелище, весьма меня удручившее. Я сам, собственной персоной, отраженный в зеркале на потолке. У изголовья тоже было зеркало, как и на противоположной стене. Там была целая комната зеркал, настоящий зеркальный ад… Я взглянул — и нашел, что выгляжу нехорошо. Я, казалось, о чем-то молил, просил о чем-то самого себя. Доктор Слизард говорит, что мне придется мириться с этим месяца три, а потом все переменится.

С тех пор я несколько раз выходил из дому и бродил по окрестностям; да, совершил несколько робких вылазок. Первая же вещь, которую я заметил на улице (я едва на нее не наступил), поразила меня как нечто, что я принял было за квинтэссенцию Англии: промокшая в луже булка белого хлеба, похожая на мозги животного, гораздо более тупого, чем любая овца. Пока, однако, мне не кажется, что здесь все так уж гадко, как утверждают некоторые. По крайней мере, все более или менее понятно. Уезжал я на десять лет, и что здесь происходило? Десять лет Относительного Упадка.

Если Лондон — это паб, и вы хотите знать о нем все, то куда вы пойдете? Вы пойдете в лондонский паб. И то краткое, единственное происшествие в «Черном Кресте» привело в движение все повествование. Кит Талант — фигура беспроигрышная. Кит просто великолепен. А я сейчас усиленно изучаю третьего нашего приятеля — призрачного глупыша-голубка, Гая Клинча, который, к ужасу моему, кажется по-настоящему приятным человеческим существом. Оказывается, я наделен поразительной способностью втираться в доверие. Но ничто в этом мире не происходит без участия какой-нибудь девушки. Ни черта я не верю, ничуть не надеюсь на то, что хоть что-нибудь может произойти без девушки. Николь Сикс — просто чудо, она способна дать нам абсолютно все. Она подходит мне как нельзя лучше. И теперь она все возьмет в свои руки.

Англичане, господь их прости, любят поговорить о погоде. Но в наши дни и все остальные на этой земле склонны заниматься тем же. Ведь именно теперь погода каким-то образом перестала зависеть от состояния атмосферы и, в некотором смысле, не поддается даже метеорологии (так можно ли в самом деле именовать ее погодой?). Говорят, что так оно и будет до самого конца лета. Я ничуть не против, но только с одной оговоркой. Не в тот год все это случилось — случилось это в год странного поведения. Меня это настораживает. Погода, если мы по-прежнему будем называть ее так, часто выдается прекрасной, но, кажется, она едва не доводит меня до истерики — как, впрочем, и все остальное, что происходит сегодня.

Черное такси отъедет прочь, навсегда исчезая из памяти. Его шоферу заплатит, прибавив порядочные чаевые, та, чье предначертанье — быть убитой. Она пойдет вниз по тупиковой улочке. Ее будет поджидать тяжелый автомобиль; его фары зажгутся, когда он станет грузно подкрадываться к ней. Он остановится, работая на холостом ходу, и распахнется пассажирская дверца.

Лицо его будет скрыто в темноте, но на пассажирском сидении она увидит разбитые стекла, а у него на коленях — приготовленную монтировку.

— Садись.

Она наклонится вперед.

— Ты, — скажет она с напряженным узнаванием. — Всегда ты.

— Давай садись.

И она заберется внутрь…

Что это за судьба такая, что за состояние (и, возможно, подобно окончанию последнего слова, это состояние женское: ведь в последнем слове женское окончание), что это такое, каково это, что означает: иметь предначертанье быть убитой?

В случае Николь Сикс — высокой, темноволосой, тридцати четырех лет от роду — это связано с длившимся всю жизнь заблуждением, которое само по себе не было непреодолимым. С самого начала, с того мгновения, как мысли ее стали последовательны, Николь осознавала о себе две странные вещи. Второй странностью было то, что она никогда никому не должна говорить о странности первой. Первой же странностью было вот что: она всегда знала, что случится дальше. Не то чтобы все время (она не прибегала к своему дару каждую минуту) и отнюдь не до мельчайших подробностей, но она всегда знала, что произойдет в ближайшем будущем. И с самого начала у нее была подруга — Энола, Энола Гей. В действительности Энолы не существовало. Она появилась изнутри головы Николь Сикс. Николь была единственным ребенком в семье и знала, что так оно всегда и будет.

Можете себе представить, чем это все оборачивалось. К примеру, Николь семь лет, и ее родители собираются взять ее на пикник, куда они отправляются вместе с другой семьей — а что, там ведь будет Доминик, миловидный парнишка, который, возможно, станет ее приятелем, живым приятелем единственного ребенка. Но крошка Николь, углубленная в романтические мысли и вполне счастливая со своей Энолой, не желает никуда ехать (вы только посмотрите, как она вопит, как цепляется за мебель!). Она не желает никуда ехать, ибо знает, что этот день завершится весьма разорительно — кровью он завершится, йодом и слезами. И это оказывается правдой. В сотне ярдов от взрослых (столь недоступных, восседающих вокруг квадратной скатерти в ласковых лучах солнца) Николь стоит на вершине холма рядом со своим новым другом — таким милым Домиником. И Николь, конечно же, знает, что сейчас произойдет: она оступится или замешкается и, чтобы удержать равновесие, взмахнет руками, при этом случайно толкнув своего товарища по играм вниз, на обломки скал, в заросли колючих кустов. Потом она будет бежать и кричать, ехать куда-то в полном молчании, сидеть на больничной скамейке, покачивая ногой и апатично выпрашивая мороженое. Так оно все и произойдет. В возрасте четырех лет она видела по телевизору штормовое предупреждение: концентрические круги возможных разрушений, а в самом центре этой мишени — Лондон, подобный «бычьему глазу». И это, знала она, тоже случится. Это лишь вопрос времени.