Лондон. Биография - Страница 15

Рассказ Фицстивена примечателен тем, что в нем постоянно подчеркиваются энергия, живость и напористость горожан. Каждый вечер в полях за городской околицей устраивались футбольные матчи, и молодых игроков подбадривали криками их учителя, родители и товарищи-подмастерья; каждое воскресенье в то же время проводились потешные турниры, участники которых, вооружившись щитами и копьями, пытались сбить друг друга с коня. Даже развлечения лондонцев носили агрессивный характер. На Пасху посреди Темзы устанавлили дерево и вешали на нем мишень, после чего туда быстро неслась гребная лодка, в которой стоял юноша, вооруженный пикой. Если удалец промахивался, целясь в мишень, он падал в реку к вящему удовольствию зрителей. В самые холодные зимние дни, когда замерзали Мурфилдские болота, любители забав садились на большие глыбы льда, а друзья катали их, толкая эти глыбы перед собой; кое-кто мастерил из берцовых костей животных коньки. Но и здесь присутствовал дух соревнования и агрессии: конькобежцы сшибались, «покуда один или оба не падали, порою не без телесных повреждений», и «весьма часто нога или рука упавшего соперника» оказывалась сломанной. Даже уроки и споры школьников были проникнуты боевым духом и велись «с градом насмешек и нападок». То был мир, где развлекались травлей медведей и петушиными боями (это вполне созвучно сообщению Фицстивена о том, что тогдашний Лондон мог собрать армию в 80 000 человек), мир, где насилие и смех сочетались с тем, что Фицстивен именует «житейским изобилием, неутомимостью в делах, громкой славой и великолепием».

Итак, это была пора достатка и процветания. В порту кипела работа – его отстраивали, расширяя бассейн для стоянки судов, чтобы там могли свободно бросить якорь фламандские, французские и ганзейские купцы, а также их коллеги из Брабанта, Руана и Понтье; в городе торговали мехами, шерстью, вином, тканями, зерном, лесом, скобяными изделиями, солью, воском, сушеной рыбой и сотней других товаров, необходимых для того, чтобы кормить, одевать и обслуживать его постоянно растущее население. Большая часть этого населения и сама активно занималась коммерцией: свой товар непрерывно выбрасывали на рынок скорняки с Уолбрука и ювелиры с Гатранс-лейн, мясники Истчипа и сапожники Кордуэйнер-стрит, торговцы шелками с Уэстчипа и торговцы рыбой с Темз-стрит, свечники с Лотбери и торговцы древесиной с Биллингсгейта, торговцы скобяными изделиями с Олд-Джури и продавцы ножей с Попс-Хед-элли, изготовители четок с Патерностер-роу и виноторговцы с Винтри.

Тогда в городе было гораздо больше шума, чем сейчас, – на его улицах не смолкали крики носильщиков и водовозов, гремели телеги, звонили колокольчики, стучали молотками кузнецы и те, кто изготовлял оловянную посуду, перекликались мастеровые, плотники и бондари, работающие бок о бок на тесных пятачках. Не меньше, чем шума, было и запахов: их источали сыромятни и пивоварни, бойни и лавки, где продавали уксус, харчевни и мусорные кучи, и ко всему этому добавлялась еще вонь помоев, сливаемых в канавы посреди узеньких улиц. В результате получались такие густые миазмы, что их не мог разогнать даже самый сильный ветер. Кроме того, пивовары, пекари и кузнецы все чаще жгли уголь, и это также не улучшало атмосферы.

В этот же период город постоянно строился и перестраивался: в нем не было ни одного района, где не появлялись бы новые магазинчики и крытые рынки, церкви и монастыри, каменные и деревянные дома. В почвенных слоях, относящихся к этому периоду, обнаружены фундаменты и выгребные ямы из известняка, арки из райгитского камня (по названию города Райгит в графстве Суррей), булыжник, буковые сваи, дубовые балки и бревна, а также остатки стен, канализационных стоков, полов, погребов, колодцев, мусорных ям и строительных опор. Все это говорит об интенсивной и непрерывной созидательной деятельности.

Так же бурно развивались и «пригороды», то есть районы, прилегающие извне к городским стенам. В XII столетии появились крупные монастыри Сент-Джон и Сент-Бартоломью в Кларкенуэлле и Смитфилде, а в XIII веке – церкви Остин-Фрайарс и Сент-Клер, Сент-Хелен и Аур-Леди-оф‑Бетлихем. Был перестроен собор Св. Павла и основана больница для бедных при монастыре Сент-Мэри. С промежутком менее чем в двадцать лет закончили возведение своих крупнейших монастырей на западе города белые и черные монахи. В этой части Лондона делались самые капитальные вложения: свободная земля продавалась под обязательство немедленной застройки, а дома и прочая недвижимость сдавались по частям, что приносило более высокий доход. Однако объектом самого грандиозного строительства стал Лондонский мост. Его сделали каменным и превратили в важнейшую торговую и коммуникационную магистраль, которая остается на одном и том же месте почти девять сотен лет.

Сейчас южный конец моста украшают сидящие по обе его стороны мифические птицы – грифоны, раскрашенные в серебряный и красный цвета. Это городские тотемы, которые можно увидеть у многих лондонских дверей и порогов, и они очень подходят городу. Грифон был чудищем, охранявшим золотые копи и спрятанные сокровища; теперь он вынырнул из классической мифологии, дабы охранять город Лондон. Главным божеством этого края всегда были деньги. Так, Джон Лидгейт написал о Лондоне в XV веке: «Не имея денег, разве смогу я процветать?» Александр Поуп вторит ему в XVIII веке, говоря: «Вот он, глас Лондона: давайте денег, да поживей!»

«У Лондона нет иных изъянов, – утверждает Фицстивен, – кроме неумеренного пьянства отдельных глупцов да частых пожаров». В этом он столь же точен, сколь и прозорлив. Впрочем, другие наблюдатели, писавшие в том же XII веке, но чуть позднее, были настроены более критично. Один йоркширский автор, Роджер Хауденский, сообщает, что сыновья богатых горожан собирались по ночам «в большие шайки», чтобы грабить и обижать всех, кто проходил мимо. Винчестерский монах Ричард Девизесский был менее сдержан в своих инвективах: для него Лондон – гнездилище зла и порока, куда стекаются не только отечественные пустозвоны и сводники, но и отребье всех прочих национальностей. Он описывает переполненные трактиры и харчевни, где постоянно играют в кости и бьются об заклад. Интересно, что он упоминает также theatrum – театр; это позволяет предположить, что для утоления любви лондонцев к зрелищам уже не хватало мистических и «чудесных» представлений в Кларкенуэлле («первые» театры 1576 года, «Театр» и «Куртина», наверняка образовались из зародышей, сведения о которых утрачены). Кроме того, у Ричарда имеется любопытное описание городского населения, включавшего «смазливых мальчиков, неженок, педерастов». Их сопровождали «знахари, танцовщики, колдуньи, вымогатели, ночные бродяги, чародеи, мимы» – здесь перед нами встает пестрота городской жизни, которую чаще воспевали, нежели проклинали такие разные авторы последующих столетий, как Джонсон и Филдинг, Конгрив и Смоллетт. Иными словами, она была присуща Лондону испокон века.

Уильям Фицстивен заметил, что «город поистине великолепен, когда у него хороший правитель (governor)». Само это слово может быть переведено как «руководитель» или «хозяин»; употребляя его, обычно имели в виду короля. Но в годы, следующие непосредственно за написанием хроники Фицстивена, оно стало приобретать и другие значения. Пришло время – в последнем десятилетии XII века, – когда по улицам прокатился клич: «Лондонцы не потерпят над собой иного короля, кроме мэра!» Эти возмущения были прямым результатом отсутствия короля, отправившегося в крестовый поход, в Европу и Палестину. Ричард I явился в Лондон на коронацию, происшедшую в первое воскресенье сентября 1189 года – «в день, отмеченный в календаре как несчастливый»; и действительно, «таковым он и оказался для лондонских евреев, загубленных в сей день». Эти загадочные слова относятся к массовой резне – Ричард Девизесский называет ее «холокостом», – о которой историки, в общем, рассуждать не любят. Часто говорилось, что верховодили в ней должники евреев, и тем не менее трудно переоценить неистовость лондонской толпы – это были свирепые и безжалостные люди, которых не зря сравнивали с роем растревоженных пчел. Автор труда XVI века «Достопримечательности града Лондона» называет местное население «хлопотливыми пчелами»; согласно Томасу Мору, который писал в тот же период, стоявший на лондонских улицах гомон был «ни громок, ни внятен, но более всего походил на гудение пчелиного роя». В день коронации Ричарда эти пчелы зажалили евреев и их семьи до смерти.