Локальный конфликт - Страница 2

– У-у, – протянул он зачарованно, – Зарахаев.

– Вот и я говорю, что он, но некоторые сомневаются, – усмехнулся один из егерей. У него были капитанские нашивки на рукавах.

– Не-е, точно он. Откуда вы его взяли?

– Он, бедный, заблудился, не знал, куда идти, плакал от страха, и тут мы случайно на него набрели, пришлось брать с собой. Время-то знаешь какое – опасное. Пропадет он один, бедолага, – капитан, изменив тон со снисходительного на серьезный, резко закончил: – Нам надо побыстрее доставить его куда следует.

– В зоопарк, что ли?

– Шутник, – улыбнулся капитан, – правильно догадался. Очень редкой породы зверь. В природе почти вымер. В зоопарке от посетителей отбоя не будет.

Пленник понимал речь, но злился молча, боясь сказать что-нибудь в ответ, видимо, хорошо уже знал, что за этим может последовать.

– Машина у меня старая. Постоянно ломается. Из-за этого и в дороге подзадержались, – сказал водитель.

– Ну, милый, какая есть. Поехали.

– Поехали. Вот только мест в салоне на всех нет. Десантники там у меня.

– Ну, хоть бедолагу-то нашего приютите? – капитан кивнул на пленного.

– Думаю, да.

– И на том спасибо. Только смотрите, не придавите в темноте. Эй, десант, слышите меня, – заговорил погромче капитан, – я бы его и сам придавил, но очень с ним хочет поговорить руководство.

– Хорошо. Хорошо, – послышалось из трюма машины. – Поехали побыстрее.

– А мы как-нибудь на броне ночь коротать будем. Не в обиде. Лучше сидеть на броне, чем топать к базе пешком.

Война в Истабане перешла в партизанскую стадию. В таком виде она могла продолжаться не месяцами, а десятилетиями. Опыт такой известен еще с XIX века. С той поры изменилось только вооружение враждующих сторон. Боевиков осталось немного, но никто не питал надежд на то, что они побросают оружие, вернутся к мирной жизни, станут обрабатывать давно заброшенные поля, которые за последние годы пахала разве что артиллерия.

На левом крыле бронемашины виднелась вмятина. Ее немного выпрямили, чтобы она не задевала гусеницу, да заменили поврежденный взрывом каток и траки. К счастью, никто тогда на броне не сидел. Тем взрывом немного оглушило экипаж и водителя. Его голову сейчас плотно облегал шлем. Водитель мог услышать лишь переговоры по рации, а проклятия, которыми осыпали его сослуживцы, доставались ветру…

Веки липли одна к другой. Как только глаза закрывались, тут же сон подбрасывал в сознание точно такие же картинки, которые должны были видеть глаза: ночь, звезды, дорогу, снег. Но как только Кондратьеву казалось, что теперь пришло время подбросить в сознание что-то отвлеченное, водитель наезжал на очередную кочку и все просыпались.

Так они ехали минут двадцать.

Двигатель взвыл. Из выхлопной трубы вырвалось слишком большое облако отработанных газов, оставив позади БМП нечто напоминающее дымовую завесу. Ветер тут же погнал ее обратно и накрыл едким газом егерей. Те зажали рты ладонями не очень расторопно и успели наглотаться этой гадости. Но это была последняя вспышка жизнедеятельности двигателя, после которой он, очевидно растратив слишком много сил, заглох. В недрах БМП еще несколько секунд работали какие-то механизмы, издавая звук, очень напоминающий тот, что получается, когда водишь ершиком по металлической трубе. Вскоре и они затихли. Чуть раньше БМП остановилась, совсем как упрямый ослик, который расхотел отчего-то идти дальше. Что же показать ей, чтобы она опять пошла? Не морковку же. Может, канистру с дизельным топливом?

Еще какое-то время егеря оставались на броне. Им забыли объявить, что поезд дальше не идет и надо его освободить. Лишь когда из люка выбрался водитель, скатился по броне и стал внимательно оглядывать машину, будто диковинку, которую никогда прежде не видел, они, чертыхаясь, стали слезать с насиженных мест, прыгали в снег, проваливаясь почти по колено. Их было семь. Ботинки еще не промокали, но ногам сразу же становилось зябко и неприятно. Люди слишком рано поверили в то, через час доберутся до базы, где их ждут горячая еда и постели. Размечтались. Всегда нужно готовиться к худшему варианту развития событий. Тогда любой другой исход может показаться удачным.

– Что у тебя стряслось? – лениво спросил у водителя капитан Кондратьев, возглавлявший отряд егерей и оказавшийся в этой группе, которая помимо егерей состояла еще и из пяти десантников, самым старшим по званию. Если, конечно, не брать в расчет пленного, носившего в армии сепаратистов звание полковника.

– Не знаю. Говорил я, что машина старая. Почти двадцать лет. Постоянно что-то летит.

Водитель мог добавить еще и то, что запчасти для такой старой машины достать трудно. В основном их приходится снимать со списанной техники, а состояние этих деталей тоже далеко от идеального. Они очень быстро изнашиваются. Чтобы запастись ими в избытке, наверное, надо совершить налет на музей. Ближайший из них находился в соседней губернии.

В голосе водителя не было ни злости, ни причитаний. Он с грустью стал подумывать о том, что ему, возможно, не удастся своими силами исправить поломку и тогда придется связываться с базой, ждать, пока оттуда придет ремонтная мастерская, привезет сломавшуюся деталь или, в худшем случае, возьмет БМП на буксир и поволочет за собой. Это значит, что им еще как минимум два-три часа придется побыть на морозе, а у многих и без того зуб на зуб уже попадал не всегда. Они окоченели. Не дай бог придется рыть окопы и прочие фортификационные сооружения, чтобы переночевать в относительной безопасности.

Вгрызаться в твердую землю, похожую на ту, что лежит в зонах вечной мерзлоты простыми саперскими лопатками – работа трудная и непроизводительная. Лопатки обязательно вскоре затупятся. Небольшую ямку дай бог выроешь к утру, когда необходимость в укрытиях отпадет. Вот подрывать землю гранатами – более прогрессивный метод. Жаль только, что он очень шумный.

Можно пойти искать селение Юлай-юрт и попроситься на ночлег у местных жителей. Но те пугливы и неприветливы. Услышав, что кто-то бродит за оградой, с хлебом-солью встречать на порог не выйдут, а скорее организуют прием при помощи салюта из всех имеющихся в арсенале видов оружия. Обычно в таких домах не обходятся гладкоствольными ружьями, место которым в историческом или краеведческом музее. Припрятывают что-то более существенное.

– Плохо ты за машиной следишь, – у егеря было добродушное лицо; маленький и подвижный, он отчего-то наводил на ассоциацию с каким-то юрким насекомым, которое все никак не удается прихлопнуть тапкой. – У меня дома «мерседес». Ему тоже двадцать лет. Он меня не подводит.

– Ты, наверное, его холишь и лелеешь, держишь в теплом гараже и в сроки загоняешь в автосалон. ТО делаешь? – егеря не представлялись водителю. Он не знал, как их зовут.

– Конечно. Как же иначе? Я же не хочу застрять на дороге в самый неподходящий момент.

– А в Россию когда пригнали твой «мерседес»?

Егерь задумался. На лбу у него от трудных размышлений наморщилась кожа, а губы стали шептать какие-то цифры.

– Шесть лет и четыре месяца, – наконец произнес егерь.

– Ну вот видишь. Всего-то шесть лет и четыре месяца, – с издевкой сказал водитель, – а до этого твой «мерседес» по чистым и ухоженным автобанам катался. Там он и до пенсионного возраста без проблем дожил бы. Да не до собачей пенсии, когда год – за шесть, а до человечьей. Представляешь, купил себе машину к совершеннолетию и катайся на ней всю жизнь. Иногда подмажешь там, подделаешь что-то, резину еще поменяешь по сезону. Вот и всех забот, – он сделал небольшую паузу, потом резко продолжил: – А БМП эту эксплуатировали и в хвост и в гриву, не особенно заботясь, сколько она протянет. Она давно уже должна была сдохнуть, как загнанная лошадь. Да ты знаешь, что она в Афгане уже духов молотила, когда ты еще в пеленки писался. Подгузников тогда еще не было. Писался?

– Откуда я помню, – пробурчал егерь.

– Писался, писался. Не увиливай.

– Может быть, но с арифметикой у тебя плохо. Мне двадцать семь. Следовательно, когда эта БМП только вышла за ворота завода, мне уже было семь, а я, извини, пеленок тогда уже не носил – в штанишках бегал.