Литума в Андах - Страница 47

Дионисио настоял, чтобы ему показали могилу. А ночью, когда в доме, где нас приютили, все уснули, он взял меня за руку и привел на могилу Яранги. Накануне днем он был чем-то озабочен, я видела, как он выстругивал что-то своим ножом из толстой ветки ивы. Оказалось, он выстругал мужской член, вот что. Он смазал его свечным салом, воткнул в могилу Яранги, спустил брюки, сел на него – и взвыл. А потом, не обращая внимания, что все вокруг было занесено снегом, сдернул с меня штаны и опрокинул на землю. Он брал меня и спереди и сзади, много раз. И хотя я не была девственницей, я кричала, думаю, еще сильней, чем он. Такая вот была у нас брачная ночь.

На следующее утро он стал учить меня своей мудрости. У меня обнаружились хорошие способности, я научилась распознавать разные ветры, слышать шум внутри земли, могла говорить с сердцем человека, дотронувшись до его лица. Я думала, что умею танцевать, но он научил меня входить в музыку и впускать музыку в себя – так, что я танцевала под музыку, а она под меня. Я думала, что умею петь, но он научил меня отдаваться песне, следовать ее воле, быть ее служанкой. Мало-помалу я научилась читать линии руки, гадать по тому, как упадут на землю брошенные листья коки, находить больное место человека, проводя по его телу живой морской свинкой. Я разъезжала повсюду вместе с ним, время от времени мы спускались на побережье, чтобы обновить запасы писко, выступали на праздниках. Но дороги становились все более опасными, начались убийства, люди закрывались в своих деревнях и волком смотрели на приезжих. Понемногу разбрелись его помешанные, бросили нас и музыканты, разошлись кто куда танцоры. И в один прекрасный день Дионисио сказал: «Настало время и нам пустить корни». Наверное, мы уже постарели. Не знаю, что сталось с Тимотео Фахардо, никогда мне не довелось узнать этого. Что об этом говорили, конечно, мне известно. Пересуды долгие годы следовали за мной как тень. «Это правда, что ты подсыпала ему яд в картофельные оладьи, что ты убила его, чтобы сбежать с этим толстым пьяницей? Его убил этот пьяница, сговорившись с муки? Ты его подарила пиштако? Вы отвели Тимотео на гору, на ваш шабаш, и там помешанные растерзали его? А потом вы его съели, ведь так, ведьма?». Меня уже тогда начали называть ведьмой и доньей.

– Я заставил тебя поволноваться, Карреньо? Не отвечал на твои звонки, не назначал встречу, о которой ты меня просил, – бросил вместо приветствия майор. – Это чтобы ты понял, что ты щенок. И еще я хотел спокойно обдумать, как лучше тебя наказать, сукин ты сын.

– Ага, наконец-то появился знаменитый крестный отец! – воскликнул Литума. – Я давно дожидаюсь его. Он-то меня и интересует больше всего в твоей истории. Рассказывай, рассказывай, Томасито, может, так я скорее забуду о том уайко.

– Да, крестный. – Карреньо потупился. – Конечно, крестный.

Чтобы не встречаться с ним взглядом, толстяк Искариоте уставился в рисовую запеканку с жареным картофелем и яйцами и принялся яростно жевать, запивая ее пивом. Майор был в штатском, с шелковым платком на шее, в черных очках. Его лысый череп смутно поблескивал в полумраке зала, скудно освещенного несколькими люминесцентными лампами. Говоря, он не вынимал изо рта тлевшую сигарету, правая рука покачивала стакан с виски.

– То, что ты убил Борова, я рассматриваю как неуважение ко мне: ведь я послал тебя в Тинго-Марию охранять его. Но больше меня занимает даже не то, что ты сделал, а причина. Ну-ка расскажи мне сам, из-за чего ты его убил, олух.

– Вы, наверно, и сами знаете, из-за чего. Разве Искариоте вам не рассказал?

– Вы сидели в борделе? – с интересом спросил Литума. – С музыкой, с девочками? А твой крестный там вроде как паша?

– Это была дискотека, бар, дом свиданий – все вместе, – пояснил Томас. – Номеров там не было, и мужикам приходилось водить своих ночных бабочек в отель напротив. Крестный, по-моему, совладелец этого заведения. Но я, господин капрал, по правде сказать, ни во что там не вникал, мне было не до этого, у меня тогда душа ушла в пятки.

– Я хочу услышать обо всем от тебя самого, рассукин ты сын! – майор решительно рубанул воздух ладонью.

– Я убил Борова, потому что он избивал ее, ни за что ни про что, просто для своего удовольствия, – еле слышно сказал Томас и низко опустил голову. – Но вы же все знаете. Искариоте вам рассказал.

Майор не засмеялся. Он сидел все с тем же серьезным видом, рассматривая Томасито сквозь черные очки и постукивая о стол стаканом с виски в такт сальсе. Неожиданно он схватил за руку проходившую около стола женщину в пестрой блузке, притянул ее к себе и спросил в упор:

– Тебе понравится, если твои кобели будут тебя бить, да или нет?

– Все, что сделаешь со мной ты, мне понравится, – засмеялась женщина и ущипнула его за усы. – Хочешь, потанцуем?

Майор повернул ее лицом к танцевальной площадке и легонько шлепнул. Потом придвинул голову к замершему Карреньо:

– Женщинам нравится, когда их немного наказывают в постели, сосунок. Ты этого еще не уразумел? – Его лицо выразило отвращение. – Но что больше всего задевает меня в этой истории, так это то, что я положился на такого болвана. Тебя следовало бы убить, и не за Борова, а за твою собственную дурость. Ты хоть раскаиваешься?

– Я очень виноват, что подвел вас, человека, которому мы с мамой стольким обязаны, – пробормотал Карреньо. Но, помолчав немного и собравшись с духом, твердо добавил: – А в том, что я сделал с Боровом, крестный, извините меня, я не раскаиваюсь. Если бы он воскрес, я бы убил его снова.

– Вот как? – удивился майор. – Ты слышишь, что он тут мелет, Искариоте? Тебе не кажется, что он и последнего ума решился? Подумать только, так возненавидеть беднягу Борова, и из-за чего? Только из-за того, что он отвесил пару шлепков своей девке.

– Она не была его девкой, просто знакомая, крестный. – Голос Карреньо звучал теперь просительно. – Не говорите, пожалуйста, о ней так, я вас очень прошу, потому что она моя жена. Вернее, скоро будет женой. Мы с Мерседес женимся.

Майор какое-то время молча смотрел на него, потом расхохотался.

– И тогда у меня душа вернулась на место, господин капрал. По его смеху я понял, что хотя он и поносил меня последними словами, но в душе уже был готов простить.

– Он ведь тебе не просто крестный отец, Томасито? – спросил Литума. – Сдается мне, он твой настоящий отец.

– Я сам себе много раз задавал этот вопрос, господин капрал. Меня с детства мучило подозрение. Но все-таки, кажется, нет. Моя мать проработала служанкой в его доме больше двадцати лет, сначала в Сикуани, потом в Куско. Она одевала, умывала и кормила с ложечки мать крестного, та была инвалидом. А с другой стороны, кто его знает, может, он и впрямь мой отец. Моя старушка никогда не говорила, от кого забеременела.

– Ясно, от него, – сказал Литума. – Ведь он не должен был тебя прощать за то, что ты сделал. Ты мог крепко подвести его, впутать в историю с нарко. А если он тебя после этого простил, значит, он твой отец. Такие вещи можно прощать только детям.

– Согласен, я поступил не очень хорошо по отношению к нему, но я также оказал ему и услугу, – сказал Томас. – Благодаря мне он улучшил свой послужной список, ему даже какую-то медаль повесили на грудь. Он стал известным, все считают, что это он разделался с наркодельцом.

– Судя по тому, как ты влюбился, у этой Мерседес задница должна быть величиной с дом, – все еще смеясь, сказал майор. – Ты ее уже попробовал, Искариоте?

– Нет, не пришлось. Да она уж и не такая особенная, как можно подумать, если послушать Карреньито. Он фантазер и приукрашивает ее. Смугляночка с хорошенькими ножками, вот и все.

– Ты ведь куда лучше разбираешься в еде, чем в женщинах, Толстяк, – тут же отреагировал Карреньо. – Так что ешь свою запеканку и молчи. Не обращайте внимания на его слова, крестный. Мерседес – самая красивая девушка в Перу. Вы-то меня поймете, ведь вам приходилось влюбляться.