Литума в Андах - Страница 1

Увидев остановившуюся в дверях индеанку, Литума догадался, о чем она собирается рассказать. Об этом она, похоже, и поведала, шамкая и брызгая слюной, пузырившейся в уголках ее беззубого рта. Но на кечуа.

– Что она говорит, Томасито?

– Я плохо разбираю, господин капрал.

Молодой полицейский обратился к женщине тоже на кечуа, помогая себе жестами, и попросил говорить медленнее. Женщина все так же не разборчиво повторила свои слова, которые показались Литуме варварской мешаниной звуков. Его вдруг охватило беспокойство.

– О чем она толкует?

– У нее пропал муж, – шепотом ответил его подчиненный. – Кажется, четыре дня назад.

– Это уже третий, – пробормотал Литума, чувствуя, как на лице выступает пот. – Чертовщина какая-то.

– Что теперь будем делать, господин капрал?

– Возьми у нее показания. – По спине Литумы пробежал холодок. – Пусть расскажет тебе все, что ей известно.

– Что здесь творится, подумать только! – воскликнул молодой полицейский. – Сначала был немой, потом Альбинос, а теперь вот бригадир с дорожного строительства. Но это невозможно, господин капрал!

Возможно или невозможно, но такое происходит уже в третий раз. Литума представил себе, с какими замкнутыми лицами и пустыми глазами будут слушать его жители Наккоса – пеоны из рабочего поселка, индейцы из общины, когда он будет выспрашивать у них, что случилось с мужем этой женщины; он вспомнил ощущение беспомощности и безнадежности, которое испытывал, допрашивая их о других пропавших, вспомнил эти покачивания головой, односложные ответы, ускользающие взгляды, нахмуренные лбы, поджатые губы. И на этот раз будет то же самое.

Томас уже начал расспрашивать женщину, ее показания он записывал в блокнот плохо отточенным карандашом, то и дело смачивая его слюной.

«Значит, опять объявились террористы, чертовы терруки, чтоб им… – размышлял Литума. – Теперь они могут нагрянуть в любую ночь». У него были показания еще одной женщины, заявившей о пропаже альбиноса Касимиро Уаркаи, она была то ли его женой, то ли матерью, тут никогда толком не разберешь. Он шел на работу или, может быть, с работы и не дошел до места. А немой Педрито спустился в поселок, чтобы купить бутылку пива, да так и не вернулся обратно. Никто не заметил, чтобы перед исчезновением Альбинос и Педрито были больны или напуганы. Прошло уже три недели после случившегося, а капрал Литума и его подчиненный – рядовой полицейский Томас Карреньо – пребывали в таком же неведении, как и в первый день расследования. Вот именно что чертовщина, мать твою. Литума вытер ладони о брюки.

Начался дождь. Крупные капли забарабанили вразнобой по гофрированной жестяной крыше. Не было и трех, но затянутое тучами небо потемнело, казалось, что наступила ночь. Вдали загрохотал гром, покатился по горам, смешиваясь с глухим ворчанием, поднимавшимся из земных недр, населенных, как считали здешние горцы, быками, змеями, кондорами и духами. Неужто они и вправду верят в это? Конечно, господин капрал, они даже молятся им и делают подношения. Разве вы не видели тарелки с едой, которые они оставляют в ущельях Кордильеры? Когда Литуме рассказывали о таких вещах в погребке Дионисио или на футбольном матче, он не мог понять, говорили это всерьез или просто разыгрывали его как чужака – жителя побережья. Время от времени то на фоне открытой двери, то в окне мелькала золотистая змейка, в стремительном броске пробивавшая тяжелые тучи. Горцы, наверное, так и думают, что молния – это небесная ящерица. Водная завеса скрыла бараки, бетономешалки, катки, джипы, хижины индейцев, разбросанные среди эвкалиптов на склоне горы напротив. «Будто все исчезли», – пронеслось в голове у Литумы. На строительстве дороги работало около двухсот пеонов, все они были пришлые – из Аякучо, Апуримака, особенно много людей пришло из Уанкайо и Консепсьона, что в провинции Хунин. С побережья же, напротив, не было ни души, по крайней мере, он никого не знал. Даже его помощник был не из прибрежной зоны. Правда, хотя Томас родился в Сикуани и говорил на кечуа, он больше походил на креола. Кстати, это он привел в Наккос немого Педрито Тиноко, того самого, что исчез первым.

Он был прямой, бесхитростный, дружелюбный парень, этот Томас Карреньо, немного, правда, малахольный. По вечерам он любил рассказывать о себе. Вскоре после того, как он явился на пост, капрал сказал ему: «Такой, как ты, Томасито, вполне мог бы родиться и на побережье. И даже в Пьюре,[1]». – «Я понимаю, как много значат такие слова, если их говорите вы, господин капрал». Без него жизнь в этой глуши была бы совсем невыносимой. Литума вздохнул. Что я делаю здесь, в этой пуне[2] среди угрюмых, подозрительных горцев, которые убивают друг друга из-за политики, а теперь еще и похищают людей? Почему я не в родных краях? Он представил, что сидит за заставленным пивом столиком в Рио-бэре среди закадычных – на всю жизнь – друзей темной пьюранской ночью, с ее звездами, вальсами, запахом коз и рожкового дерева.

– Готово, господин капрал, – прервал его мысли помощник. – Правда, этой сеньоре мало что известно, да к тому же она умирает от страха, вы заметили?

Литума изобразил улыбку и жестом показал индеанке, что она может идти. Та не пошевелилась и продолжала смотреть на него, не меняя выражения лица. Это была маленькая женщина неопределенного возраста, с хрупкими, как у птицы, костями, очень худенькая, несмотря на бесчисленные юбки, в потертой, почти потерявшей форму шляпе. Но в ее лице, в спрятанных в морщинистых веках глазах чувствовалась спокойная обреченность.

– Похоже, она ждала, что с ее мужем что-то стрясется, господин капрал. Говорит, это должно было произойти. Но о террористах, о милиции сендеристов[3] вроде бы ничего не знает и никаких разговоров о них не слышала.

Не кивнув и не сказав больше ни слова, женщина повернулась и вышла под проливной дождь. Она направилась в сторону рабочего поселка, и через несколько мгновений ее фигура растворилась в свинцовой пелене.

Капрал и его помощник помолчали, а когда Томас заговорил, в его голосе тоже прозвучала обреченность:

– Знаете, что я вам скажу, господин капрал: нам с вами не уйти отсюда живыми. Нас обложили со всех сторон и только ждут случая, чтобы захватить врасплох.

Литума пожал плечами. Обычно он первым падал духом, а помощник подбодрял его, но сегодня они поменялись местами.

– Не распускай нюни. А то, когда они и впрямь нагрянут, застанут тут двух хлюпиков, которые даже постоять за себя не смогут.

Ветер загремел листами жести на крыше, наполнил помещение водяной пылью. В доме была всего одна комната, перегороженная деревянной ширмой. Снаружи он был окружен оградой из камней и мешков с землей. В одной половине дома располагался полицейский пост с письменным столом – доской на двух козлах – и сундуком, в котором хранились регистрационный журнал и различные бумаги, в другой половине стояли две раскладушки, из-за недостатка места придвинутые вплотную друг к другу. Обе клетушки освещались керосиновыми лампами. Кроме того, там имелся еще приемник на батарейках, который, если не было сильных атмосферных помех, принимал Национальное радио и радио Хунина. Капрал и его подчиненный проводили около него долгие часы, пытаясь днем или ночью поймать новости из Лимы или Уанкайо. На полу, застеленном циновками, бараньими и овечьими шкурами, стояли примус, спиртовка, глиняные миски и кружки, чемоданы Литумы и Томаса. Еще там был шкаф без задней стенки, служивший арсеналом: в нем хранились карабины, патронташи и пулеметы. Револьверы они всегда носили при себе, а ночью клали под подушки. Сидя под выцветшим изображением Сердца Иисуса – рекламы Инка-колы, Литума и Томас слушали шум дождя.