Литерный эшелон - Страница 20

И снова были сброшены сходни, на берег сходили кони, скатывались телеги. Затем пошли отвыкшие от солнца и твердой суши под ногами – арестанты.

– Телеги сразу бросьте. Тут дорог нету, не пройдут. – заметил Грабе. – Ну что Пахом, веди.

Пашка пристроился за Быком, хотелось быть к нему поближе, когда тот начнет драпать.

Но тот не спешил. Свою часть ноши нес безропотно, впрочем, оглядываясь на окружающие деревья.

Те были высокими, чуть не до самого неба, крона листвой застилала небосвод

Впереди колонны, как водиться, ехал Пахом. Немного сзади двигался бывший градоначальник, Грабе и есаул. Далее, гремя кандалами, в окружении казаков, шли арестанты.

Оглядываясь на кандальных, Спиридон обмолвился:

– Это славно, весьма славно, что Его Величество в своей милости даровал своим подданным прощение. Все же они тут пользы принесут гораздо более чем на эшафоте.

– Одно другому не мешат… – сболтнул есаул. – Пользу принесут – и в расход. В капусту.

– Неужели так можно? – ахнул Спиридон.

Есаул посмотрел на Грабе, ожидая поддержки. Но тот смотрел только вперед, оставляя казаку возможность выкручиваться самому.

И есаул действительно пустился в тяжкое:

– А что тут такого? Народец тут как на подбор, один к одному: насильники, убийцы – хватай любого и вешай. Не ошибешься, есть за что…

– И что же потом? Всех их пустят в расход? Может быть меня? Или вас? Или вот его?

И тут Грабе решил сыграть отступного:

– Да вряд ли кого пустят. Широка матушка Россия. Всегда есть где человеку сгинуть. А если и кто провинится, то можно и в расход, что за печаль… На «столыпинский галстук» тут все наработали.

И они шли дальше – скованные одной цепью.

Бывало, в лесу трещали деревья, ночью кто-то выл. За кустами и деревьями будто бы что-то мелькало. Сомнительно было, что лесные жители интересовались людьми в каком-то разрезе, кроме кулинарного.

Кандальные перекликались:

– Хотел бы я знать… Куда нас тащат… Куда нас гонят? – твердил Пашкин спутник.

– Вестимо куда. На убой. – начинали спорить где-то сзади.

– Хотели бы убить – уже бы и закопали.

– Так они нам смертушку, верно, лютую нашли. К ней в пасть и гонють!

– А я вот где-то слышал… – начинал Рундуков. – что в Сибири открыто месторождение минеральной водки. Залежей хватит, чтоб вся Россия пила беспробудно двенадцать лет. Но преступный режим скрывает правду от народа.

– Брехня… – отзывались сзади, и тут же раздавалось. – Твоюмать!

– Ты под ноги-то смотри, а не лясы точи!

Действительно – шли тяжело, без дорог. Иногда звериными тропами, а чаще и без них.

Порой приходилось перелазить через поваленные деревья, высокие словно холмы, столь длинные, что не видно было им ни конца, ни края.

От лошадей тут было мало толку. Всадники не могли ехать из-за низких веток, лошади дрожали и нервничали из-за бродивших где-то рядом хищников.

Ночью останавливались на привал, ели сухари, пили чай из котла.

Что-то большое и страшное выло где-то совсем рядом.

– Страшно? – спрашивал Пашка сидящего рядом Быка.

– Да чого мени лякатися? Я и сам страшный. Була справа – три губернии в страхе тримав.

Кандальные укладывались спать.

Но самой страшной тварью здесь были не волки, не медведи. Надоедала мошкара. Она не мешала заснуть, сон превращала в мучение, а утром любой непокрытый кусок кожи пух и чесался от укусов.

От этого страдали все. Но почесаться времени не было – по крайней мере арестантам. Чтоб почесаться – надо было остановиться, положить ношу на землю…

Но Грабе торопился, гнал колонну вперед, только вперед.

Привалы были только на самое необходимое – краткий отдых, перекус и снова в дорогу.

Имелась полевая кухня, ее, матерясь, толкали сзади колонны казаки. Но пока были в пути – ни разу ее не топили, ели сухари, запивая негорячим же чаем.

И вдруг, в один день за следующим холмом закончился лес. Его срезало словно ножом. Сам этот «нож» лежал рядом. Пашке из-за спин остальных показалось, что это железная стена.

– Тарелка. Железная тарелка – проговорил Рундуков. Он был повыше Пашки, потому видел он больше.

Было ясно, что тарелка здесь недавно. Она стояла на боку, приваленная многовековыми елями.

От нее шел след: несколько деревьев выворотило с корнем, срезало подлесок, где-то выжгло почву. Но где-то посредине поляны оный след сходил на нет.

Все присутствующие словно по безмолвной команде посмотрели на плывущие вверху облака. Взяться здесь этой громаде кроме как с небес было некуда.

– Тут! – постановил Грабе. – Привал – и за работу! Время не ждет.

После обеда есаул распорядился:

– Рубите лес. Будем строиться.

– Чего будувать-то будем? – спросил Бык.

– Наверное, барак… Надо же нам где-то спать. – предположил студент, убивший семью.

– Тебе-то? Да держи карман шире. Под кустом заночуешь – и за то спасибо. А барак-то для господ.

– Баню, – предположил контрабандист. – Всякое дело лучше начинать чистым. По крайней мере, телом.

– Во-во, – откликался кто-то. – Только энто будет церковь. Православному арестанту без церкви невозможно быть.

Но нет, срубив совсем немного деревьев, есаул дал новый приказ: части арестантов приступить к постройке первого человеческого сооружения в этой совершенной глуши. Сие сооружение известно с младых ногтей каждому россиянину, и тем обиднее было, что никто него не угадал. За сим, далее работали молча.

– Не слишком ли рано?.. – спросил Грабе.

– А чего? Усегда сгодится! Пущай знают, что я не шуткую.

Наконец, последняя перекладина легла на место. Посреди поляны возвышалась простая русская шибеница.

– Хороша шибеница, – заметил есаул. Прям любо-дорого смотреть. Надобно обновить. Ваше благородие, дозвольте парочку повесить? Для пущей воспитательности?..

– Нет. Мы не для того их за тридевять земель тащили, чтоб на первой березе повесить. Впрочем, распорядитесь-ка собрать здесь всех…

Звание есаула относилось к восьмому классу табеля о рангах, и его владельца надлежало называть не иначе как «ваше высокоблагородие». Грабе был же просто «его благородием», и от есаульского чина его отделял один класса. Но казак понимал, что этот человек, прибывший издалека, наделен немалой властью, совсем не чета ему, сирому и косолапому, отправленному в этакую глушь натурально доживать до отставки.

За сим, есаул называл Грабе в соответствии со званием. Штабс-капитан предпочитал же обращаться по имени-отчеству.

Желание Грабе обрело форму полковничьего приказа. И очень скоро арестанты стояли, согнанные в коробочку. Их окружали казаки.

Все изображали внимание и делали вид, хотя всем было предельно ясно: ничего хорошего им не скажут.

Грабе хотел сказать что-то особенное, но оглядел серые арестантские лица и решил: перебьются.

– Господа… – начал он. Ответом ему был легкий смешок. – Господа арестанты… Я не знаю, что вас ждет в грядущем. Судьбы ваши, да и мою тоже вершить будет Государь Император. И вам дадена возможность своим трудом заслужить всемилостивейшее прощение. Только сразу скажу – провинившихся буду казнить безжалостно, за любое прегрешение. Повешу как виновного, так и того, кто будет прикован к виновному…

Среди арестантов зашипело: каждый полагал, что именно он выживет. Относительно прикованного такой уверенности не было.

– А за шо это, позвольте спросить? – спросил польский галантерейщик.

– Позволю, – спокойно ответил Грабе. – За то, что не одернул виновного, не остановил.

Затем повернулся к казакам, смерил их взглядом, от которого стало зябко.

Произнес будто для всех:

– А если потом кто из вас рот откроет не по месту, сболтнет по пьяни или жене… Того я найду из-под земли, лично закую в кандалы и отправлю туда, куда Макар телят не гонял. Ясно всем? Вопросов нет?

Если вопросы и были, их предпочли оставить на потом.