Литерный эшелон - Страница 17

– И мне воротник муравьевский светил, – дополнял человек из темноты. – Или как сейчас модно говорить: столыпинский галстук. Сплошная галантерея.

– А за шо?..

– Да тоже галантерейное дело.

– Это как?

– Контрабанду в Польше возили, – отвечали из темноты. – Обложили нас, ну и пытались мы с боем уйти за кордон.

– И шо?

– Не ушли, – зевнул собеседник.

– А я – статья двести семьдесят. – сообщил Ульды. – Грабеж… Тоже ульды светили.

Стали обсуждать – кто за что, где сидел. По всему выходило, что политических и уголовников везли вместе, впрочем, это не мешало арестантам расходиться по углам в соответствии с интересами.

Около окошка уголовники играли в карты-катанки. Напротив своим опытом обменивались бомбисты, тут же публика покультурней читала невесть откуда взявшиеся книги. Делали это вслух – в вагоне скучали и неграмотные.

Особняком сидел худосочный студент-химик с «велосипедом» на носу. Был он всем чужим. Не увлекался революционными идеями, не грабил банки, не резал невинных по подворотнях. Ходил в университет, ухаживал за девушкой. Считался женихом если не завидным, то весьма приличным.

Ну а после в институтской лаборатории сварил какое-то адское зелье, и на обеде у своей возлюбленной тайком влил его в рассольник.

Затем, попивая чаек, наблюдал, как в муках кончаются несостоявшиеся родственники.

От полиции студент не скрывался, вину признал. Не смог только объяснить, почему он так сделал. Лишь бормотал о каком-то научном опыте. Ко всему прочему, был он и тщеславен: в меру своих возможностей собирал вырезки, где упоминался его поступок, имя.

Когда подъезжали к Царицыну, он как раз мусолил обрывки газеты, читал их вслух, особенно криминальные новости. Уголовников они интересовали куда больше выкладок Бакунина или Маркса.

– Из Мариуполя передают телеграммой, – читал он. – приведен в исполнение смертный приговор над Козуевым и Бацекуловым. Они повешены за городским кладбищем.

Один из игроков оживился:

– Эй! Да это же я… Козуев моя фамилия! А Петька, выходит, Бацекуловым был…

Игрок задумался, будто поминая своего приятеля…

И махнул рукой:

– Ай… Да все одно он не жилец был – малахольный да чахоточный.

В Царицыне стояли недолго. Пашка ждал, что в вагоны и без того набитые, втиснут еще арестантов. Но вместо этого сменили паровоз, к составу прицепили еще несколько вагонов, и состав пошел дальше на восток.

Скоро поезд загрохотал по-особенному, гулко.

Пашка вскочил на ноги, добрался к окну – пока хватало взгляда, везде была вода. По ней шли баржи, били плицами по воде пароходы.

– Волга! Гляди-ко, Волга, братцы!

Но никто его восторга не разделил.

– Ну Волга. Ну и шо? – заметил игрок.

– Да пущай смотрит. – разрешил Федя Ульды. – Мне не жалко. Волгу он нескоро увидит. Если вовсе увидит.

Картежники засмеялись. Но смех был недолог – игра занимала их куда больше.

– Не слухай §х, хлопче. Мене тримайся – разом ходу дамо!

– Ага. Этот хохол, наверное, лево и право путает, верх и низ. Держись его, как же! Садись, паря, с нами поиграй…

Пашка посмотрел на Быка, тот печально покачал головой: плохая мысль.

– Эй, галантерейщик? – позвал Ульды. – Садись, играй. Попытай фарта.

Контрабандист присел, взял из боя карту, повертел ее в руках:

– На что играете?..

– По мелочи – на пайку. Если желаешь по крупному – на душу. Проиграешь – моим рабом станешь.

– Знаете, господа, с такими картами я и на щелбаны играть не буду. Голова потом болеть будет.

Поезд мчался навстречу ночи.

Арестанты уже сбились со счета мостов и рек, через которые пролетел поезд. По всему выходило – везут на восток, благо железная дорога в этом направлении имелась одна. Новых пассажиров поезд уже не брал – лишь меняли паровозы, заливали воду, брали уголь. В вагон забрасывали снедь. И состав снова трогался.

От нечего делать, вчерашние смертники гадали, куда идет скорый тюремный поезд

– Сахалин японцу отдали, – замечал Ульды. – Раньше там каторга была – приходи, кума любоваться.

– Половина-то осталась. – отвечал Галантерейщик. – Северная.

– Северная – это плохо. Холодно, наверное…

– А я був там, – оживлялся Бык. – Драпав. Там головне – на корабль потрапити…

– Может, куда дальше. На Камчатку там, на Чукотку?..

– А у меня братишку на Камчатку сослали.

– И как там на Камчатке-то?

– Да хрен его знает. Брат оттуда не вернулся. Спондравилось наверное.

К разговору подключался кто-то из темного угла:

– А куда торопятся-то? Я сегодня утром сам видел: на станции «цаплю» нам открыли, а курьерский остался. Нас пропускал. Ой, не кончится это добром.

– О том, что это добром не кончится – надо было при твоем крещении сказать, – отвечал с другой стороны вагона.

– Ты чего там мелешь?

– А че я такого сказал? Я чем тебя лучше? В одном вагоне-то едем!

Спор сходил на нет.

Но вот на какой-то таежной станции вагонные буфера лязгнули в последний раз. Двери вагонов открывались, арестантов высаживали.

На станции их уже ждали: скучали казаки при полном вооружении, дымились кухни. Пахло ухой.

После полутьмы вагонов, солнце слепило глаза. Земля качалась, норовила уйти из-под ног.

– Ну шо, хохол, – спросил Ульды у Быка. – Когда побежишь? После обеда?..

– Да хто ж після обеда бегает? Треба по§сти, трошки утрясти… Подивитися по сторонам. Знову же, у потязі все затекло.

Обед был сытным: ухой кормили хоть и костлявой, но наваристой.

– А че? – сказал кто-то. – Кормят хорошо. Мне тут ндравится. Все одно лучче, чем шибеница.

– У них тут рыбы навалом. Сушеной даже печки топят, вместо лучины жгут.

После ухи налили по чашке какого-то зелья, смутно напоминающего чай, и стали собирать в дорогу.

Для этого заковывали в кандалы попарно. Феде Ульды в напарники достался Галантерейщик, а Быку – какой-то мужичок вида полуинтеллигентного. Пашка думал, что и ему достанется кто-то из вагона, к примеру студент. Но анархиста сковали с парнем, может даже еще более молодым. У того было плохое зрение – на мир он смотрел через стекла пенсне. Наверное, и оно помогало плохо – невольный попутчик все время щурился.

– А позвольте узнать ваше имя? – спросил – Меня вот к примеру, Рундуковым зовут Станиславом. А вас как?

– Пашка… Оспин.

Неожиданно собеседник еще более оживился:

– Оспин? Тот самый?! Анархическая экспроприация?

Пашка кивнул – было дело…

Рундуков схватил его руку и энергично затряс:

– Очень приятно, очень!

– Чего тут приятного?

– Что я вот так оказался связанным не с уголовщиной, не с насильником, а с истинным идейным борцом с режимом. Я слышал о вас много! Ограбление с помощью пневмопочты. Обреченные, окруженные со всех сторон, вы продолжали слать товарищам ценности для продолжения борьбы! А вы кто по взглядам? Я вот социал-демократ. Большевик!

– Анархист… – напомнил Пашка.

– А простите, подробнее?.. Вы анархо-коммунист или анархо-синдикалист.

Пашка пожал плечами – так далеко его образование не заходило. От продолжения разговора спасло то, что арестантов поднимали в дорогу.

– Это очень даже хорошо, что мы вот так оказались, скованными, – бормотал большевик. – Глубоко символично! В будущем мы будем вместе! Сказано же было: нам нечего терять, кроме своих цепей.

Сделав десяток шагов, Пашка понял, что с таким грузом на ногах не то что сбежать – идти совершенно невозможно. Кандалы натирали ноги, звенели. Закованный в паре скорее мешал, чем наоборот.

Пашка подумал, что долгую дорогу ему не вынести.

Однако прямо за станцией текла река. На ней арестантов ждала расшива такая старая, что, верно, помнила и бурлаков. Перед ней стоял маленький колесный пароходик, именуемый в этих краях «угольком».

Арестанты по сходням поднимались на борт расшивы, затем сходили в холодные трюмы. Там по щиколотку стояла вода.