Литерный эшелон - Страница 117

По команде Андрея неспешно тронулся бронепоезд. Немного погодя пошел и военный эшелон, но последовал не прямо за «Волхом», а все, же по правильному, правому пути. Андрей пожал плечами: их дело.

Шли медленно, делая где-то верст двадцать в час. Вообще – бронепоезда не та машина, чтоб летать ласточкой, словно курьерский. Локомотив «Волхва», предназначенный для вождения товарных, и без того тяжелый, сейчас был усилен броней. Не без оснований Андрей опасался за судьбу рельс под поездом – по ним, может статься, придется возвращаться.

В пути «Волхв» чуть обогнал эшелон. Андрей долгое время находился в пулеметном вагоне, в командирской башенке, рассматривая в бинокль окружающие поля.

Погоды стояли замечтальные – одно слово: август. Река позеленела, обмелела стала теплой. Днем все еще палила жара, но ночи прохладой напоминали: лето на излете. Ласточки взрослели и смотрели все больше на юг… Андрей подумал об Алене: как она там – за год ни письма, ни весточки… Верно, с ней все хорошо, иначе бы Андрей почувствовал. Но от этого тоска по ней, по детям меньше не становилась.

А места тут хорошие: стоило бы, когда это безумие закончится, съездить на курорт в Гагры или Пицунду. А то ведь все служба, война…

– Андрей Михайлович, слезайте из вашего гнезда. Давайте чай пить!

В пустыне казаки совершенно отуркестанились, и чай пили при каждом удобном случае. И в поезде сообразили печурку на которой постоянно кипятили чайник.

Андрей опустился вниз, его сменил урядник – принял бинокль и полез вверх.

С кружкой чая Андрей присел за стол, принялся писать письмо своей жене, благо тихих ход бронепоезда позволял это делать. Письма ей он писал часто, первое набросал еще в Минеральных Водах, но ни единое пока не отправил: не было надежной оказии. Поэтому письма превратились в подобие военного дневника, впрочем, несколько скрашенного. Чтоб не пугать любимую, приходилось подбирать слова…

Он вкратце описал свое первое прибытие на фронт: работали они в паре с морским. Последний был снабжен морскими же тяжелыми орудиями, и, стало быть, мог вести огонь с закрытых позиций. Легкий «Волхв» обязан был прикрывать тяжелый, действовать с войсками на поле боя. На самом бое Андрей не останавливался…

Принялся писать уже чистую правду, о том как скучает… Написал: «..Разве в мире есть сила, способная заставить забыть твои глаза?..»

– Ваше высокоблагородие! Впереди – дым!

Андрей поставил кляксу, рванул к наблюдательной башенке, поднялся по лесенке, чертыхнулся:

Из-за поворота, из рощицы навстречу белогвардейским поездам мчался, набирая на спуске ход, большевистский брандер-паровоз.

Андрей затаил дыхание: безумцы, самоубийцы? Нет: от паровоза отделилось две фигурки, спрыгнули на насыпь, покатились по ней…

– Назад, назад! – Закричал Андрей.

Он выбрался на крышу, принялся махать руками. Но машинисты сами уже все видели.

Пущенный с горки брандер несся на воинский эшелон, и Данилин ничего поделать уже не мог: место было выбрано для атаки хорошо: путь шел вверх по насыпи да еще делал поворот.

Машинист эшелона попытался затормозить, включить реверс. Но было поздно: брандер врезался в паровоз, тот опрокинулся под откос, потянул за собой другие вагоны. Раздался лязг металла, затрещали бревна. Из разбитых котлов ударили снопа пара.

– Малый назад… – скомандовал Андрей. – Никакого наступления сегодня уже не будет.

«Волхв» остановился. Андрей приказал отсоединить переднюю предохранительную платформу, отвести ее и застопорить возимыми шпалами – на случай, если по левому, «неправильному» пути тоже пустят «брандер». Обезопасив свой бронепоезд, полковник заспешил к месту крушения.

За вычетом потерянного паровоза дело было не так уж и плохо. Все могло сложиться куда хуже. Под откос За локомотивом сорвалось три вагона, еще пять сошло с рельс. Далее оборвало сцепку, и остальные вагоны только сильно тряхнуло. Сейчас из них выпрыгивали перепуганные пассажиры. У кого-то были разбиты носы, кто-то даже сломал руку.

Но в целом – обошлось.

Иначе обстояло внизу оврага. В начале лежали два паровоза, спутавшиеся так, что их уже не разделить. Кабина «брандера» была пуста. Машинист же и кочегар второго погибли. В топках по-прежнему тлели угли, но пожара будто бы можно было не опасаться.

– Есть кто живой? – крикнули с насыпи.

– Есть, твою мать! Спускайся, вытаскивай, лентяй – послышалось оттуда.

Стали спускаться. Пошел и Андрей – чего уж тут. Стал распоряжаться:

– Грузите раненых в бронепоезд. Скажите – я велел. Лошадей раненых – дострелить!

Впрочем, выстрелы уже раздавались и до распоряжения Данилина.

– Пристрелите меня, братцы, – молил рядом раненый солдат. – Все равно не жилец, только мучаюсь… Пристрели меня, браток… Пристрели… Ну что тебе жалко? Вот я бы тебя стрельнул – не сомневайся.

Андрей подошел ближе.

Выглядел солдат и правда отвратительно. Ему практически полностью оторвало кисть – теперь она висела на сухожильях. Бок пропороло обломком бревна. Такие раны мучительны, и почти всегда из-за заражения – смертельны.

Андрей достал «браунинг», прицелился в лоб солдату. Тот зажмурился, словно ожидал не выстрела, а леща.

Но полковник отвел оружие, сказал:

– Прости, солдат, не могу.

То были странные времена.

Единства в стане Белой Армии не имелось. И дело было даже не в том, что обе столицы находились в руках красной армии, а каждый командир фронта и, порой дивизии, считал себя лично спасителем отчизны.

Беда была в том, что никто не мог сказать, какой же должна быть Россия после войны. Андрей сам часто видел бронепоезда, носовая платформа была украшена императорским стягом, штабной вагон – Андреевским крестом, а кормовые платформы – триколором Российской республики.

Иными словами: некоторые считали, что надобно наново созывать Учредительное собрание, другие – что власть следует вернуть монарху. Были лица, полагавшие, что возвращаться еще ранее, чуть не к крепостному праву. Их не останавливал даже та новость, что Самодержца Всероссийского расстреляли – разве хорошее место будет пустовать? Найдется если не наследник, то желающий…

Андрей не вполне понимал сторонников «единой и неделимой». Ее уже не существовало, кроме того, это было даже чем-то удобно. Пусть на Украине заседает их правительство, более-менее зависящее от немецкой армии. Но с иной стороны, немцы вполне надежно обеспечивали фланг.

Да и Врангель, бывало, заезжал к своему хорошему товарищу и сослуживцу – Петру Скоропадскому, украинскому гетману.

Колобродило казачество: Дон, Терек объявляли самостийные республики, желавшие стать не частью «единой и неделимой», а, может быть, федеративным государством с объявившей независимость Украиной. Кубанское воинство, то и вовсе разделилось на две партии – линейцев и черноморцев.

Самостийников кляли, говорили, что они запроданцы германцев. Андрей сам слышал, как в кофейне типус, похожий на Пуришкевича ругал гетмана:

– Гетман – германская марионетка. Вот глядите, я сейчас все вам докажу. Положим «гетманский»… Э-э-э… Да что угодно. «Гетманский указ», «гетманский министр». Меняем всего одну буковку, и что получается?.. «Германский министр», «германский указ». Это все не спроста, доложу я вам. Они – заодно, вернее даже – они одно и есть.

Но, оставив политикана в кофейне, Андрей возвращался к станции, отправлялся на фронт.

К осени бронепоезд стал полноценным легким: головную башню обшили котельным железом. Раздобыли еще одну пушечку, которую поставили на платформу за паровозом. Спереди и сзади добавили по открытой предохранительной платформе, на которую тут же нагрузили ломы, шпаты, троса, домкрат – все то, что может пригодиться при срочном ремонте.

Но что важнее, получилось раздобыть еще один паровозик маневровый типа «Ферли», но русской фабрикации – его отбили на одной станции. Большевики хотели его подорвать, даже заложили фугас в будку. Но запал не сработал и у «Волхва» появился свой вспомогательный поезд. Это было весьма кстати: осень, а стало быть, и зима были уже не за горами. «Вспомогач» обзавелся двумя классными пульмановскими вагонами, в которых квартировал экипаж бронепоезда и еще двумя столыпинскими – в них складывали всякие припасы. На вагонах Андрей велел нарисовать название бронепоезда и символ бронепоездных войск: крылатое колесо, катящееся по рельсу под перекрестьем пушек.