Литературный навигатор. Персонажи русской классики - Страница 95

Его жизненное правило – «холодная порядочность», он не деятель, а созерцатель. В отличие от главного героя, Вернер не принимает ответственность за происходящее с ним и с миром на себя; после гибели Грушницкого отходит в сторону, перестает здороваться с Печориным, который отныне считает бывшего приятеля нравственным трусом.

Сюжетная роль доктора Вернера сводится к отыгрышу печоринских реплик и «угадыванию» его будущих действий; так, доктор заранее «знает», что Грушницкий окажется жертвой Печорина, он сообщает главному герою о слухах, которые распространяет Грушницкий, предупреждает его о том, что пулю «забудут» положить в пистолет во время дуэли.

Вулич – герой повести «Фаталист», серб, отчаянный поручик-бретер, которого Печорин встречает в казачьей станице. То, что Вулич игрок – принципиально значимо, потому что он, помимо прочего, играет с жизнью и смертью и дает Печорину возможность с новой – и финальной – остротой поставить ключевой вопрос о природе и границах фатализма. Вопрос этот так или иначе звучит во всех повестях романного цикла, на него так или иначе отвечают все его герои, от рассказчика до Максима Максимыча, от контрабандистов в «Тамани» до Бэлы и от Веры до самого Печорина.

Вулич убежден, что все в мире случайно и пистолет, приставленный к виску, может выстрелить, а может дать осечку. Значит, любой человек ведет игру с судьбой вслепую. Фаталист Печорин вступает с ним в спор и, казалось бы, проигрывает: вопреки печоринскому предсказанию («Вы нынче умрете») пистолет Вулича дает осечку, случайность оказывается сильнее предопределенности. Но предчувствие Печорина все равно сбывается: Вулич избежал гибели от пули, однако тут же пьяный казак Ефимыч разрубил его шашкой надвое. Зато бросившийся на казака Печорин, вопреки всем шансам погибнуть, остается жив. Верящий в случайность Вулич гибнет потому, что мир фатально предопределен. Верящий в фатальную предопределенность Печорин остается жив, потому что ничего заранее сказать нельзя. Правы оба и не прав никто.

Но бретерская вера Вулича в случайность противопоставлена и утонченному фатализму Печорина, который почему-то убежден, что на лице поручика лежит печать смерти, и народному фатализму Максима Максимыча, который мирно принимает идею судьбы: «Впрочем, видно, уж так у него на роду было написано».

Грушницкий – один из главных героев повести «Княжна Мери», юнкер (то есть подпрапорщик, последний чин перед офицерством), приехавший долечиваться на Кавказских водах и выдающий себя за разжалованного офицера. Грушницкий служит только год, он самовлюблен и не обладает ясным, злым умом Печорина. Изъясняется штампами («Моя солдатская шинель – как печать отвержения. Участие, которое она возбуждает, тяжело, как милостыня»; «И какое им дело, есть ли ум под нумерованной фуражкой и сердце под толстой шинелью»). Мыслит с помощью клише. Это типовой человек толпы, вообразивший себя романтической личностью и поплатившийся за это.

Портрет Грушницкого насмешлив (но не будем забывать, что рассказчик в данном случае – Печорин, это портрет заведомо необъективный): «У него Георгиевский солдатский крестик. Он хорошо сложен, смугл и черноволос; ему на вид можно дать двадцать пять лет, хотя ему едва ли двадцать один год. Он закидывает голову назад, когда говорит, и поминутно крутит усы левой рукой, ибо правой опирается на костыль. Говорит он скоро и вычурно: он из тех людей, которые на все случаи жизни имеют готовые пышные фразы…»

Жизненная цель Грушницкого, как издевательски замечает рассказчик Печорин, сделаться героем романа: он «так часто старался уверить других в том, что он существо, не созданное для мира, обреченное каким-то страданиям, что он сам почти в этом уверился». Мечтает он, конечно же, о главной роли. Но в том романе, который пишет Лермонтов, сюжетная роль Грушницкого в той же степени важна (без него фабула «Княжны Мери» рассыплется), в какой второстепенна. Его роль в любовном треугольнике (Печорин – Мери – Грушницкий) все время меняется; сначала он первый любовник, затем неудачный соперник. И для Мери он сначала объект интереса, затем докучный собеседник, надоевший ухажер, наконец, символ незаслуженной утраты.

Зато неизменен его статус в системе персонажей: Грушницкий призван оттенять Печорина, на его примере видна «дьявольская разница» между трагической скукой, поразившей лучших людей поколения, и легковесной модой на скуку, подхваченной посредственными сверстниками «героя нашего времени». Так, Репетилов и Загорецкий в комедии «Горе от ума» (с которой «Героя нашего времени» также связывает многое, и в первую очередь фигура одинокого героя, непонятного обыденным глупцам) невольно пародируют Чацкого, сводят его пафос к пошлости. А в лермонтовском романе доктор Вернер повторяет некие черты Печорина, разделяет его разочарованность в жизни, но не в состоянии подняться на высоты «истинного» индивидуализма. И Грушницкий помогает главному герою быть контрастнее, ярче.

В то же самое время Грушницкий не просто сюжетная тень главного героя; он невольно обнажает печоринскую мелочность. Столько усилий потрачено Печориным – на что? На то, чтобы показать заурядность Грушницкого? Которая и так очевидна? Тем более что вчерашний юнкер, в отличие от драгунского капитана и его кампании, в конце концов способен устыдится лжи и фактически подставить себя под пулю. То есть не так уж он и мелок и ничтожен. Да, ему не хватает личной силы, чтобы переступить через светские условности и принести извинения, но и Печорину не хватает сил остановиться. Поэтому сцена дуэли сама собою начинает рифмоваться со сценой дуэли в «Евгении Онегине», а прямая и подчеркнутая параллель Печорин-Онегин осложняется косвенной параллелью Грушницкий-Ленский. Не в том смысле, что Грушницкий похож на юношу-поэта, а в том смысле, что он предстает (пускай отчасти) жертвой разочарованного умного героя.

Максим Максимыч – штабс-капитан, в части повестей романа рассказчик, в части – герой, в Бэле и рассказчик и герой одновременно. Появляется в трех узловых повестях: «Бэла», «Максим Максимыч», «Фаталист»; рассказчик, «странствующий современник», описывает его так: он шел, «покуривая из маленькой кабардинской трубочки, обделанной в серебро. На нем был офицерский сюртук без эполет и черкесская мохнатая шапка. Он казался лет пятидесяти; смуглый цвет лица его показывал, что оно давно знакомо с закавказским солнцем, и преждевременно поседевшие усы не соответствовали его твердой походке и бодрому виду».

В отличие и от «странствующего современника», и от Печорина, Максим Максимыч «настоящий кавказец», то есть всю жизнь прослужил здесь, изучил нравы и обычаи горцев, постиг их привычки. Он помнит приезд «Алексея Петровича» – то есть генерала Ермолова, который прибыл на кавказскую линию в октябре 1816 года. В это время Максим Максимыч был уже подпоручиком. В известном смысле он сроднился с горцами; их естественная патриархальность ближе ему, чем разочарованный индивидуализм молодых русских офицеров. Не обладая ни большим умом, ни сильным характером, он в то же время служит главным сюжетным противовесом Печорину, является его полной противоположностью. Они противопоставлены по множеству «параметров»: честное доброе сердце – холодная и гордая душа. Ограниченный традициями кругозор – ясный скептический ум. Солдатская вера в дружбу – равнодушие к прежним человеческим связям. Настоящий народный фатализм, чему быть, того не миновать, так на роду написано и прочее – фатализм «высокий», личностный. Один не сомневается в незыблемом порядке вещей, другой сомневается во всем, даже в собственном сомнении.

Максим Максимыч никогда не колеблется, не признает полутонов. Он знает только два состояния, две роли: или милого поверхностного собеседника, или не рассуждающего служаки, «упрямого, сварливого» штабс-капитана. (Он так и говорит в некоторых случаях: «Извините! я не Максим Максимыч, я штабс-капитан».) Для того и введен в повествование этот персонаж, чтобы на его фоне сложное, путаное, но масштабное «печоринское» начало проступило особенно ярко.