Литературный навигатор. Персонажи русской классики - Страница 94

То же происходит и с распределением литературных ролей. Автор позаботился о том, чтобы Печорин выбивался из привычных амплуа, был противопоставлен большинству героев русской прозы, зато напоминал героев байронических поэм, которые ищут свободы, но несут несвободу в себе. А все остальные персонажи, наоборот, кажутся знакомыми, обычными. Максим Максимыч в чем-то сродни Белкину, в чем-то – лирическому рассказчику из лермонтовского «Бородино». А Бэла словно сошла со страниц «Кавказского пленника» Пушкина или «Эды» Баратынского.

При поверхностном прочтении нам кажется, что Бэла – очередная представительница «дикого» мира, которая становится возлюбленной «европейца» и либо гибнет из-за этой любви, либо губит героя – как Земфира в Алеко («Цыганы»). Сколько таких героинь мы встречали в русской классике начала XIX века… Однако если вдуматься в логику Лермонтова, то окажется, что он перевернул сюжет; не герой попадает в «дикий» мир и уводит оттуда «дикарку», а героиню помещают в чужую для нее среду, где она гаснет. И не потому, что среда ей чужая – она прекрасно приспособилась к порядкам, царящим у русских, ей хорошо, пока Печорин ее любит. А потому что чувство ее предано, и как только Печорин ее разлюбил и живое чувство напоролось на мертвую скуку, Бэла теряет привязанность к жизни. Это в чем-то роднит ее с самим Печориным, она скучает, и скука для нее равнозначна смерти.

Да и любит она совсем не как «дикарка», а как нормальная женщина; так любят Печорина все показанные в «Герое нашего времени» женщины, будь они «дикарки» или «европейки». Недаром в лермонтовском романе резко изменен мотив, подхваченный у Пушкина. В «Бахчисарайском фонтане» христианство Марии противопоставлено «магометанству» Заремы, а Гирей раздваивается между крестом и полумесяцем. Бэла тоже размышляет перед смертью, не принять ли ей крещение, чтобы после смерти быть вместе с Печориным. Но отказывается не потому, что верна исламу, не потому что христианство ей не близко, не потому что душа ее раздваивается, как у Гирея. Но потому, что она тоже фаталистка, как все главные герои романа: «она умрет в той вере, в какой родилась». Просто этот природный, естественный фатализм не предполагает равнодушия, к которому склоняется Печорин, или того фатализма привычки, который присущ Максиму Максимычу.

Не срабатывает и другая параллель, которую (как ложную приманку) предлагает читателю Лермонтов. Это параллель с сюжетом «Бедной Лизы», которая играет, вообще-то говоря, большую роль в романе «Герой нашего времени». Слишком велик соблазн сопоставить сюжетные обстоятельства карамзинской повести и лермонтовского романа. Бедная Бэла гибнет, соприкоснувшись с миром европейской скуки, как бедная Лиза погибла, соприкоснувшись с развращенным городом. Жестокий Печорин, как Эраст, измеряет любовь деньгами и начинает с того, что покупает Бэлу. И потом откупается от нее – нарядами. А после ее смерти (это автором подчеркнуто) «накупает» серебряные галуны для гроба. Но на самом деле никакого социального подтекста в этом нет и быть не может – в отличие от «Бедной Лизы»; у Лермонтова противопоставлены не бедность и богатство, чистота и зараженность городскими нравами, а вечные начала: мужское и женское, разочарованность сердца и душевный порыв. Печорин не обменивает Бэлу на богатство, она не откупается от матери с отцом, тем более что отец Бэлы – богат и знатен. Трагедия предопределена не социальной несправедливостью, а общей фатальностью жизни. Печорин не может не разлюбить, Бэла не может не погибнуть из-за этого.

А за этими ложными литературными параллелями здесь спрятана гораздо более глубокая сюжетная перекличка. Похищенная Бэла, пока не полюбила Печорина, скучала ровно так же, как будет скучать он, когда ее разлюбит. А, полюбив, была настолько же счастлива, как был счастлив он, пока не разлюбил. Они, принадлежа к полярным жизненным укладам, на самом деле ближе, чем нам кажется. И физическая смерть, как ни странно, спасает Бэлу от куда более страшной и разрушительной смерти душевной. Таков фатум, такова жизнь.

Вера – персонаж повести «Княжна Мери», в прошлом – любовница Печорина, поразившая его до глубины души, но брошенная им, как все когда бы то ни было встреченные им женщины. Умная, светская, страстная, она теперь замужем – за дальним родственником княгини Лиговской. Муж ее, Семен Васильевич Г. в, за которого она вышла «ради сына», хром, богат и болен; больна и сама Вера. Случайно встретив Печорина на водах в Кисловодске, она, благодаря повторному роману с ним, ненадолго расцветает. Но Печорин изменить себя не в силах; вновь отозвавшись на ее любовь, он снова быстро к ней охладевает. В конце концов она во всем признается мужу («Я погибла…», «я для тебя потеряла все на свете») и ставит Печорину единственное условие: не влюбиться в Мери и не жениться на ней. Он выполняет эту просьбу. Просто влюбляет Мери в себя и жестоко обрывает так и не начавшиеся отношения.

О Вере впервые упоминает доктор Вернер и он же дает ее портрет: «какая-то дама из новоприезжих, родственница княгини по мужу, очень хорошенькая, но очень, кажется, больная… Не встретили ль вы ее у колодца? – она среднего роста, блондинка, с правильными чертами, цвет лица чахоточный, а на правой щеке черная родинка; ее лицо меня поразило своей выразительностью». Доверив Вернеру представить Веру (случайно ли это созвучие имен, судить трудно), автор вдруг передоверяет слово главному герою:

«– Родинка! – пробормотал я сквозь зубы. – Неужели?

Доктор посмотрел на меня и сказал торжественно, поло-жив мне руку на сердце:

– Она вам знакома!.. – Мое сердце точно билось сильнее обыкновенного».

Появившись на страницах романа как бы в двойном отражении, Вернера и Печорина, показанная глазами скептиков, Вера с самого начала ассоциируется с темой разочарования – и в то же время с темой обманчивого возвращения любви. Печорин задним числом понимает, что именно Вера дала ему ту полноту чувства, которую он искал всю свою жизнь, но изменить себя он не в состоянии. Вера – «единственная женщина в свете», которую он «не в силах был бы обмануть». Но Печорин убежден, что она полюбила в нем именно зло, именно холод: «Может быть,… оттого-то именно меня и полюбила; радости забываются, а печали никогда!» Отчасти это так и есть; в письме к Печорину Вера напишет: «ни в ком зло не бывает так привлекательно». И тут, конечно, следуют печоринские размышления о женской логике, природе женской любви и притягательности зла.

Несмотря на глубину характера, сюжетная роль Веры скорее служебна, она «обеспечивает» два любовных треугольника. Первый связан с нею непосредственно: Печорин – Вера – Мери. Второй опосредованно: Печорин – Мери – Грушницкий. И еще она нужна для четкого параллелизма: здоровая и юная княжна Мери в конце повести покрывается «болезненным румянцем», а ее полнейший антипод – болезненная Вера – на короткий срок возвращает себе «цвет лица и силы». Такой насмешливый и драматический параллелизм в романе встречается часто. Вспомним Бэлу, скучающую без любви, и счастливого Печорина, пока он любит. И скучающего Печорина, когда он разлюбил, и счастливую Бэлу, когда она доверилась Печорину.

Вернер – персонаж второго ряда, доктор, приятель Печорина, появляющийся в повести «Княжна Мери». Вернер оттеняет образ главного героя, это человек «печоринского типа», не наделенный той же глубиной и силой, но тоже имеющий смелость не верить в иллюзии. Он «скептик», «эгоист» и в то же самое время «поэт». С одной стороны, он инженерно изучил «все живые струны сердца человеческого» и почти презрительно относится к людям, с другой – плачет над умирающим солдатом.

Эта противоречивость (без печоринских бездн) подчеркнута портретом доктора, в котором чувство красоты сочетается с внешним уродством: «мал ростом и худ и слаб, как ребенок; одна нога была у него короче другой, как у Байрона; в сравнении с туловищем голова его казалась огромна». Она же, противоречивость, заключена в его имени: будучи русским, он носит немецкую фамилию. Столь же противоречиво его прозвище: человек необычайно добрый, он получает произвище «Мефистофель».