Литературные герои на улицах Петербурга. Дома, события, адреса персонажей из любимых произведений ру - Страница 20

Следующая деревня, в которую попадает наш Путешественник, называется Спасская Полесть. Спасская Полесть (или, как произносят сейчас, Спасская Полисть) – деревня, расположенная в 125 км к югу от Петербурга. Здесь протекает речка Полисть, название которой означает «зыбкое место, болото, трясина».

Застигнутый дождем, он просит ночлега в ближайшей избе и становится невольным слушателем разговора хозяев. Муж рассказывает своей любопытной жене «сказку» про некого «государева наместника», который обожал «устерсов» (устриц). Обожал настолько, что посылал за ними на казенные деньги в Петербург, на Большую Морскую, специального курьера. «Куды какой Его Высокопревосходительство затейник, из за тысячи верст, шлет за какою дрянью. Только барин доброй. Рад ему служить. Вот устерсы теперь лиш с биржи. Скажи неменьше ста пятидесяти бочка, уступить нельзя, самим пришли дороги. Да мы с его милостию сочтемся. – Бочку взвалили в кибитку; поворотя оглобли курьер уже опять скачет; успел лишь зайти в кабак и выпить два крючка сивухи». Просто возмутительное использование служебных средств в личных целях! Но что за «устерсы с биржи»? Что это за биржа?

Петербургский порт в XVIII и начале XIX века размещался на стрелке Васильевского острова. Здесь, вдоль Малой Невы, по проекту Трезини возвели Гостиный двор (построен в 1722–1735 гг., частично сохранился), а рядом, в бывших домах самых знатных семей петровского Петербурга – Апраксиных, Демидовых, Нарышкиных, Лопухиных с 1730-х годов разместились портовая биржа, таможня и склады. Позже новое здание биржи в 1783–1789 годах начал строить Джакомо Кваренги, а закончил его в 1805–1810 годах французский архитектор Тома де Томон. Он же поставил на стрелке Васильевского острова две Ростральные колонны и создал силуэт, являющийся одним из символов Петербурга.

Биржа служила для торговли товарами, привезенными на кораблях. Уже в XIX веке Пушкин будет писать жене: «Вчера ездили с Карамзиным Невою на биржу есть устриц и слушать тысячи птиц, которые в клетках расставлены на несколько этажей. Кораблей, однако же, еще немного. То-то было бы тебе объедение на бирже: устрицы, сыры, разные сласти».

Далее наш герой держит путь на Новгород, а оттуда – в Москву.

В Москве заканчивается путь героя книги, но путешествие ее автора только начиналось. Екатерина заменила смертную казнь десятилетней ссылкой в Сибирь, в Илимский острог. Вскоре к ссыльному приехала младшая сестра его первой жены, Елизавета Васильевна Рубановская, вместе с его двумя младшими детьми (Екатериной и Павлом). Легенда гласит, что Елизавета Васильевна спасла Радищева еще в Петербурге: она заложила все свои украшения, передала через слугу деньги палачу, и, благодаря этой взятке, Радищева не пытали. В Сибири у Радищева и Елизаветы Васильевны родились трое детей: дочери Анна и Фекла и сын Афанасий. Елизавете Васильевне так и не довелось вернуться в столицу – в апреле 1797 года она простудилась в дороге и умерла в Тобольске.

При Александре I Радищев получил свободу и вернулся в Петербург. Либеральный царь назначил бывшего ссыльного членом Комиссии для составления законов. Радищев работал над конституционным проектом, озаглавленным «Всемилостивейшая жалованная грамота». Он умер 12 (24) сентября 1802 года, в возрасте 53 лет. Обстоятельства его смерти неясны: одни называют причиной самоубийство, другие – несчастный случай.

Афанасий Александрович, сын Радищева от второго брака, прославился на всю Россию следующим образом: рассказывали, что однажды император Николай I собрал сведения через III отделение о распространении взяточничества среди губернаторов. Оказалось, что честных губернаторов только двое: Иван Иванович Фундуклей в Киеве и ковенский губернатор Афанасий Радищев. Царь, выслушав доклад, якобы сказал: «Что не берет взяток Фундуклей – это понятно, потому что он очень богат, ну а если не берет их Радищев, значит, он чересчур уж честен».

Почему так привлекательны для нас путешествия? Не только цель их – новые страны и чужие земли, новые впечатления и удивительные открытия, а сам процесс перемещения? Самолеты, поезда, шоссе или, как во времена Радищева, кибитки, кареты, брички, дормезы (старинная большая дорожная карета для длительного путешествия, устройство которой позволяло спать лежа в пути). Современный британский философ Ален де Боттон полагает, что часть их очарования – в переживаемом чувстве одиночества и внутренней сосредоточенности. В своей книге «Искусство путешествий» он пишет: «В придорожных забегаловках, круглосуточных кафе, гостиничных вестибюлях и вокзальных буфетах мы можем растворить наше одиночество в пустынности общественного пространства и вновь ощутить забытое чувство общности с другими людьми. Необжитость этих мест, их резкое освещение и непримечательная мебель могут принести нам облегчение после зачастую обманчивой защищенности домашнего уюта. Наверное, здесь легче предаться печали, чем среди обоев и семейных фото собственного дома – обманувшего наши надежды убежища».

Но герой Радищева путешествует не один. Читатель сопровождает его, автор постоянно обращается к нему. Это автор выдернул читателя из его «надежного убежища» и заставил пуститься в путь без цели, пережить «забытое чувство общности с другими людьми», так же страдающими, такими же бесприютными.

А еще в путешествии человека преследует подчас едва заметное, подчас властное чувство отстраненности и «остраненности», то есть изменения точки зрения, за счет которого привычные предметы начинают восприниматься как что-то новое, необычное и странное, требующее внимательного изучения.

Радищев ничего не знал об «остраненности» – этот термин будет придуман только в начале XX века Виктором Шкловским, но именно это и происходит в его тексте, благодаря чему он и приобретает ту обличительную силу, которая вызвала гнев Екатерины. Мы не знаем, кого покинул Путешественник в Петербурге, что ждет его в Москве, мы не знаем даже его имени. Мы лишь на короткое время стали его попутчиками, и персонажи книги, такие же анонимные, как рассказчик, ненадолго возникают перед нашими глазами. И их короткие обрывочные истории, нанизанные на полотно дороги, словно бусины на нить, являющиеся просто «частными случаями», складываются в единую картину, и эта картина пугала читателей и рассердила императрицу.

И тут я хотела бы привести еще одну цитату из книги Алена де Боттона, которая могла бы послужить отличным эпиграфом к книге Радищева, не будь она написана через двести с лишним лет после его смерти: «Дорога – повитуха размышлений. Мало какая обстановка больше способствует внутреннему диалогу, чем самолет, корабль или поезд в движении. Между тем, что мы видим перед собой, и тем, какие мысли могут прийти нам в голову в этот момент, есть некая причудливая связь: масштабные размышления зачастую требуют необъятных видов, новые идеи рождаются в новых для нас местах».

Не из книги ли Радищева берет начало в русской литературе тема жизни как дороги – утомительной и маятной, но все же неизбежной, потому что пока движешься – живешь. Книга Радищева кончается ликующим криком: «Москва! Москва!!!». Но строгий критик Радищева Пушкин знает, что прибытие – это лишь начало нового путешествия.