Литературная Газета 6346 ( № 45 2011) - Страница 40

С памятью маршала Жукова и поныне творится нечто похожее на кривую биржевых сводок. То его боготворят, то обвиняют едва ли не в половине потерь Советской армии. Будто бы он равнодушно относился к смертям своих подчинённых, не жалел серой солдатской скотинки ради победных реляций.

Мне же тогда довелось рассказать друзьям-офицерам, как я, незадолго до вечера с разговорами о Жукове, получил возможность увидеть маршала в ином свете. Увидеть, но не услышать его встречу с солдатом.

А было дело так.

На осенних манёврах, проходивших севернее Одессы, сбросили на парашютах десант - несколько батальонов 34-й стрелковой дивизии. Окружить и "уничтожить" его командующий округом приказал силами нашего 82-го стрелкового корпуса. Мне же командование поручило подобрать надёжного радиста и радиостанцию, которые бы вместе с другими средствами связи сопровождали маршала на манёврах.

А моя рота незадолго до этого получила американские радиостанции, доставленные в Россию по ленд-лизу и задержавшиеся на армейском складе с военного времени. Они были в отличном состоянии и смонтированы в крытых кузовах с небольшими окошками на мощном "студебеккере" и додже "три четверти". Чего только там не было из техники, но по описи на английском я обнаружил, что портативные пишущие машинки и ещё кое-что из пригодного для быта исчезли. Я доложил об этом начальнику штаба, а он только рукой махнул - то ли американские кладовщики упёрли, то ли наши.

Решено было послать на манёвры к Жукову додж с широкими колёсами, укороченный, манёвренный. С коротковолновой радиостанцией. На нём уже освоился радист первого класса, опытный, матёрый, и его команда - сменщик и водитель.

Обо мне речи не шло, но увидеть маршала хотелось страсть как. И я сказал начальнику штаба, что поеду в будке на всякий случай, хотя у меня было удостоверение радиста лишь третьего класса. Подполковник взглянул мне в глаза и всё понял.

- Ладно, - сказал он, - поезжайте. Только не высовывайтесь, чтобы на глаза ему не попасться. И вообще[?] за всё в ответе будете!

Была осень. Хлеба убраны. Манёвры шли своим чередом. Мощная трофейная легковая машина маршала легко одолевала и целину и пахоту. А мы с другими мчались следом, останавливаясь у скоплений штабных вагончиков, где вытягивались, что-то докладывая, генералы и полковники. В окошко видно было лишь, как шевелятся губы. Я не высовывался из будки, где радисты, работая ключами и записывая радиограммы, уверяли меня между делом, что чёрный "мерседес" маршала с ярко блестевшими трубами, обхватывавшими длиннющий капот, принадлежал некогда самому Герингу.

В окошке впереди слева показалась одинокая полевая кухня. Этакий котёл на колёсах с солдатиком-кашеваром на облучке и пегой лошадёнкой в упряжке.

Машина маршала резко повернула к кухне и остановилась. Солдатик встал, а Жуков вышел из машины и сделал рукой жест, который на русский язык можно было бы перевести так: открой, братец, котёл и дай попробовать, что ты там наварил.

Кашевар трясущимися от волнения руками стал откручивать винты котла, чтобы поднять крышку. Руки скользили. Видимо, в масле были. И не удержал крышку, откидывавшуюся пружинами.

К ужасу солдатика, а в хозвзводах они не самые бравые, каша, прилипшая к внутренней стороне крышки, оторвалась, взлетела в воздух и шмякнулась маршалу на грудь.

И что за этим последовало?

А ничего.

Жуков молча поднял руку, оборотив её ладонью к солдатику, как бы успокаивая его, тотчас сел в машину и укатил в Одессу, а всем сопровождавшим было приказано ждать его в таком-то пункте. Через час маршал уже снова был на манёврах в свежем кителе.

Сцена эта осталась в моей памяти навсегда. И я уверен, что ни Жуков, ни один начальник не сказал солдатику ни единого недоброго слова[?]

В середине декабря 1947 года сидели мы с офицерами батальона у меня вечером, когда по радио объявили о завтрашней денежной реформе. За десять рублей будут давать один новый рубль.

- А сколько у нас осталось рублей? - спросил кто-то, и мы вывернули карманы.

Четверо нас наскребли тысячи две.

- Пропали денежки, - заметил другой. - Магазины небось уже закрыты[?]

- Стоп! - сказал третий. - Я знаю, что делать.

- Что! - крикнули все.

- Пойду к своей Любке. Я её в Дом офицеров звал на танцы, а она сказала, что почему-то задержится.

Хорошенькую Любу знали все. Она заведовала винным магазином.

- Бывают же такие счастливчики, - ехидно заметил кто-то.

- И, наверно, не один, - добавил другой.

- Но это кому - таторы, а кому - ляторы, - подвёл философскую черту третий офицер-связист.

Любкин ухажёр вернулся через час с двумя картонными коробками, в которых были бутылки с портвейном и кое-чем покрепче. Началась дружеская попойка, предварившая поход на танцы в офицерский клуб. Всё бы ничего, но судьба порой выделывает неожиданные кульбиты.

Поднабрались мы крепко. Особенно, как самый незакалённый, я.

Туманно помню, что танцевал. Не уступил даму кому-то, кто её, как говорят теперь, ужинал. Предложили мне выйти наружу - поговорить. Там ко мне подступили обиженный и ещё двое. Началась драка[?]

Исход её обнаружился, когда я пришёл в себя. Примерно через час. Уже дома. Физиономия у меня распухла и к утру стала чёрно-лиловой. Было больно и стыдно, но по молодости я тешил себя тем, что и сам не остался в долгу - разбил кулаки в кровь.

И всё бы ничего, если бы не терзавшая меня тревога[?]

За неделю до столь постыдного происшествия моему подразделению приказали произвести испытание тогдашней новинки - работу телетайпов по радио на различных расстояниях. Ехать надо было в Одессу товарняком, а дальше своим ходом. Я всё подготовил, перегнал технику с радистами на товарный двор, и наутро после злополучной ночи мы все должны были тронуться в путь.

К начальству идти не надо, но как я буду смотреть в глаза своим подчинённым заплывшими глазками, что они обо мне подумают?!

И всё-таки я пошёл, терзаемый стыдом и сомнением, отгоняя саму мысль о появлении на людях[?]

И не увидел ничего в их глазах[?]

Кроме сочувствия!

Они бережно помогли мне взобраться на железнодорожную платформу, влезть в закреплённую на ней радиостанцию, бросили на жёсткую лавку одеяло и подушку, уложили меня, намочили холодной водой вафельное полотенце и прижали к моему пылающему лицу.

Велик и сострадателен русский солдат!

Приехали мы в Одессу через Знаменку, где цепляли наши платформы к другому составу, а потому не скоро. И мои гематомы стали бледнеть, но вид был не совсем приличный.

Мои бывалые сержанты получали продукты, палатки, горючее, недостающую технику на складах. Оказалось, что они со всеми, кто был нам нужен в военном округе, давно знакомы и, пожалуй, лучше меня разбираются в том, что нам может понадобиться в поле.

Со своей задачей мы все справились. Провели испытания сноровисто, хотя у солдат были промашки, о которых я предпочёл умолчать в своём письменном докладе. Начальство осталось довольно и ни словом не обмолвилось о моём появлении перед подчинёнными в непотребном виде.

И тогда я подумал, что русские солдаты ещё добры и снисходительны, что при всеобщей злобности трудно было бы существовать не только в армии[?]

Повторюсь, что это было в декабре 1947 года. Именно тогда маршала Жукова отозвали в Москву.

Вскоре у него случился инсульт. Но он быстро оправился и получил назначение командовать Уральским военным округом. И был строг, но справедлив.

Жукова опасались не только подчинённые, но и первые лица государства.