Лиссабонские любовники - Страница 14

Слез на ресницах Кэтлин больше не было.

– Ты меня слышишь… ты этого не знаешь, но ты меня слышишь, – говорил Антуан. – Слушай, слушай меня. Ты здесь, я тебя знаю, я оказался нужен тебе… и только это имеет значение. И нужно было много всего, чтобы это стало возможным. Я понимаю… Я понимаю… Но у меня много любви… Она слишком сильна. Есть много места, чтобы получить удары. А я не могу. Нужно, чтобы я давал сдачи. А если я сделал тебе больно, то мне еще больнее, чем тебе, и я люблю тебя еще больше.

Губы Кэтлин были приоткрыты, и ее дыхание было теплым, ровным и легким.

– И я с этим ничего не могу сделать, у меня нет воспитания, – говорил Антуан. – Когда мне плохо, я не в состоянии выбирать слова… Для мягкого обхождения я сколько не ищу, у меня больше ничего нет. Меня этому не научили. Но ты-то, ты ведь все знаешь, ты понимаешь, ты угадываешь. Это невозможно, чтобы ты не знала… Я тебя люблю!

Антуан заговорил громче, Кэтлин начала медленно открывать глаза. Но не успела она открыть их полностью, как Антуан уже был на ногах.

– Ты меня любишь? – тихо спросила Кэтлин.

Взгляд Кэтлин, движение ее губ располагались где-то в пространстве, которое разделяет мечты и реальность. Это продолжалось слишком недолго, чтобы это можно было назвать моментом. Но вместе с тем этого было достаточно, чтобы в ее еще затуманенных глазах появился какой-то неясный призыв, а изгиб рта стал вновь плотским. У него перед глазами опять была живая женщина.

И что бы ни делал Антуан, он не мог остановить возвращение к жизни. И у него в голове тут же появилась мысль, что – может быть, скорее всего, конечно же – Кэтлин насчитывала в своей жизни не одно чудесное пробуждение рядом с тем, другим. И что – может быть, скорее всего, конечно же – в своем полусознании она еще и сейчас искала именно того мужчину.

Антуан положил свою руку на глаза Кэтлин.

– Спи, для тебя, для меня, для счастья, для несчастья… спи, – попросил Антуан.

Кэтлин опять заснула.

Она не услышала, как немного позже Антуан ушел.

Антуан вышел из дома.

Перед подъездом стоял мужчина, казалось, он кого-то ждал. Огонек сигареты слабо освещал нижнюю часть его лица. Антуан узнал запах табака.

– Англичанин? – спросил он, приблизившись к мужчине.

– Мое имя Роберт Льюис… инспектор Льюис, – сказал тот.

Антуан на мгновение задумался.

– Значит, это правда? – прошептал он.

– Я с удовольствием вижу, что миссис Динвер рассказала вам обо мне… Превосходно, превосходно, – сказал инспектор.

Он потер руки, и огонек сигареты высветил его добродушную улыбку.

Антуан поразмышлял еще немного.

– И что?

– Ничего, – сказал инспектор Льюис. – Раз вы уходите сейчас от нее, то миссис Динвер, значит, будет у себя дома, и у меня не будет шанса встретить ее этой ночью. Я возвращаюсь. Спокойной ночи, месье Рубье.

– Вы знаете и мое имя, – сказал Антуан.

– Просто так было нужно, – сказал инспектор Льюис.

Антуан снова задумался, и на этот раз пауза продлилась еще дольше. Наконец он сказал:

– Я думаю, что я сейчас отправлю вас в больницу.

– Нет, – сказал, не меняя голоса, инспектор Льюис. – Не думаю. В Ярде, на чемпионате по дзюдо, я получил черный пояс. Спокойной ночи, месье Рубье.

Инспектор сделал несколько шагов. Антуан не шевельнулся. Льюис остановился.

– Если у вас возникнет желание встретиться со мной, – сказал он, – то перед обедом я всегда бываю в английском баре напротив маленького вокзала, откуда уходят поезда на Эсторил. Знаете, да? Место весьма приличное, уверяю вас. Заходите при случае выпить настоящего шотландского виски.

Антуан продолжал стоять все на том же месте. Он ничего не понимал.

Он сказал:

– Я не пью с полицейскими.

Бар «У Джорджа» был достаточно точной копией британских таверн: деревянная обшивка, бочки с портвейном, хорошие кожаные кресла, гравюры с изображением сцен охоты и – то, чего не было в Англии после войны, – на выбор любые напитки.

Инспектор Льюис по привычке пришел в полдень и сдержанно поприветствовал нескольких мужчин, большей частью пожилых, с приятными манерами, одетых в твид, как это бывает в клубах «Пэлл Мэлл». Инспектор сел на табурет, заказал шотландского виски и бутылку содовой, смешал то и другое, и, предвкушая удовольствие, потер руки.

Он пил спокойно, размеренно. Казалось, никакая забота не нарушала его скромную радость, но каждый раз, когда дверь открывалась, в его добродушных глазах вдруг появлялся пронзительный и жесткий блеск, и он, не поднимая головы, устремлял свой проворный взгляд в направлении входа.

Инспектор Льюис занимался приготовлением второй порции виски с содовой, когда вошел Антуан.

– Официант, – сказал инспектор Льюис, – спросите от моего имени у месье, что он хотел бы выпить?

Антуан, который нерешительно всматривался в лица, услышал эти слова и направился к стойке.

– Я ничего не пью, – сказал он.

– Вы предпочитаете не пить, а говорить? Но ведь одно другому не мешает, – любезно сказал Льюис.

Он отошел со своим стаканом от стойки и повел Антуана в глубь зала, где никого не было. Там он предложил ему сесть в кресло, а сам сел с другой стороны бочки портвейна, которая служила столом.

– Это и в самом деле приличный уголок, – со вздохом удовлетворения сказал Льюис.

Он сложил ладони вместе.

– Я был в этом уверен, – сказал Антуан.

Инспектор рассматривал его с учтивым любопытством.

– Мне не удалось как следует разглядеть вас этой ночью, – продолжал Антуан. – Но я был прямо уверен, что вы принадлежите к тому типу людей, которые все время потирают руки, глядя на несчастья других.

– Хе! Хе! В этом есть своя правда, – сказал инспектор Льюис. – Нужно, правда, только, чтобы несчастье было не без трудностей, не без сложностей и чтобы оно заставляло работать ум.

Он собрался было потереть руки, но опомнился и смущенно прошептал:

– Извините меня, я уверен, что это действует вам на нервы.

– Немного, – сказал Антуан.

Он поскреб край бочки, на которую облокотился и продолжил:

– Вы принадлежите к тому типу людей, которых несчастье… как мое… в Лондоне, не интересует.

– Очень даже интересует, месье Рубье. Очень. Но исключительно из чувства симпатии. На процессе я был на вашей стороне. И я об этом думаю. Такие женщины, какой была ваша жена, – это горе для страны.

Глаза Льюиса перестали улыбаться. Они были искренними и очень жесткими. Антуан почувствовал симпатию к инспектору.

– Вы странный полицейский, – сказал Антуан задумчиво. – Может быть, из-за этого… я не побил вас вчера. Не из-за страха, как вы понимаете.

– Я знаю, – сказал Льюис.

Он заказал третью порцию виски и вздохнул:

– Когда сидишь вместе с кем-то и пьешь один, то чувствуешь себя старым пьяницей. И тогда появляется неприятное ощущение, что ты воруешь у собеседников время. Мне нравится этот разговор о наших характерах… Но вы ведь пришли не для этого?… Миссис Динвер, не правда ли?

Антуан посмотрел на полицейского и ничего не ответил.

Инспектор Льюис слегка отодвинул стакан, который ему только что принесли, и тоже в свою очередь облокотился на бочку. Его голова почти касалась головы Антуана.

Он сказал очень тихо и очень спокойно:

– Она его убила… вам ведь известно…

В моменты опасности Антуан умел держать себя в руках и нервы его не подводили.

– И в правде и в неправде вам, чтобы хорошо работать, нужно заставать людей врасплох, – сказал он.

Он сидел, опершись лицом на правую ладонь, и голос его был как нельзя более естественным. Он чувствовал, что ничего не выдал инспектору.

– Месье Рубье, вы заблуждаетесь, – сказал серьезным тоном Льюис. – Я не лукавлю с вами. У меня просто нет такой возможности. Я думаю в вашем присутствии… Не больше того…

– И что? – спросил Антуан.

– И вот я думаю, что такая женщина, как миссис Динвер, не может… как бы это сказать… привязаться к мужчине… извините меня, к такому, как вы, без того, чтобы… я прошу прощения… здесь не было какой-нибудь подозрительной причины, сообщничества в несчастье… несчастье, которое уже случилось.