Лишь разумные свободны. Компиляция (СИ) - Страница 63
— В общем, да, — кивнул я и налил себе коньяка, и выпил залпом — горло, естественно, обожгло, я закашлялся, и судья протянул было руку, чтобы похлопать меня по спине, но я замотал головой, протянутая рука повисла в воздухе, а потом медленно опустилась на колено — не на мое, к счастью, а на собственное колено судьи.
Я продолжал кашлять, будучи не в силах остановиться, и довел себя до такого состояния, что мне стало не хватать воздуха, я чувствовал себя, будто выброшенная на берег рыба, и не только коньяк был тому причиной.
Наконец я взял себя в руки — точнее, позволил себе вновь вернуться к разговору после паузы для обдумывания признания, сделанного судьей. Я ждал сопротивления, готовил себя к долгой дискуссии…
— Извините, — просипел я и для того, чтобы привести в порядок голосовые связки, отпил немного из бокала с апельсиновым соком. — Я, знаете, не большой любитель выпить…
— Да, — улыбнулся судья, — это мне тоже известно. Вы идеально подходили.
— Собственно, я поперхнулся не потому, что ваши слова стали для меня неожиданностью. Меня поразило, что вы признались сами, хотя я еще не дошел до аргументов.
— Аргументы? — насторожился судья.
— Если бы мы с Риком догадались раньше, — с горечью сказал я, — он бы остался жив.
— Догадались — о чем?
— Процесс должен был при любых обстоятельствах закончиться смертельным приговором. Именно поэтому убийства свои Бойзен совершал в штатах, где смертная казнь все еще не отменена. Он не был серийным убийцей, он был исполнителем — его тщательно готовили к акции, к казни его готовили, вот в чем дело… Кем был Бойзен на самом деле? Религиозным маньяком, и именно это в судебных заседаниях не должно было обсуждаться ни в коем случае. Кто был заинтересован в таком ведении дела? «Христианские паломники» — никто больше. А защитник нужен был, конечно, не религиозный, Деббинс не подходил, он протестант, в церкви бывает чаще, чем в суде. Он мог выжать из Бойзена признание, добиться психиатрической экспертизы или убедить присяжных, они ведь тоже люди религиозные, и борьба со Злом для них не пустой звук. Снисхождение. Религиозный адвокат мог его добиться. Адвокат-атеист — нет. Именно потому вы меня и выбрали.
— Я? — удивился судья.
— Вы. Кто еще?
Судья смотрел на меня изучающим взглядом — не скажу, что его поразили мои слова, но и равнодушным к ним он тоже не остался. Владеть собой он умел, профессия обязывала, но и я за годы адвокатской практики успел кое-чему научиться.
— Когда Рик докопался до семейной жизни Бойзена, — продолжал я, — у вас, в общем-то, не было еще причин беспокоиться, вы вполне могли — и сделали это — повернуть личные обстоятельства убийцы против него, а не в его пользу. Но в телефонном разговоре с этой женщиной, Анитой — она ведь не ждала звонка, и вы не ждали, а потому не успели ее подготовить, — Рик услышал кое-какие фразы, его насторожившие. О том, например, что она не опасается процесса, потому что судья не допустит… Тут она прикусила язык, но слово было сказано, а Рик был не из тех, кто мог не обратить внимание даже на мельчайшую деталь в разговоре. Вы узнали обо всем в тот же день, вот почему для вас, судья, мое выступление на следующее утро не стало неожиданностью. Я рассчитывал произвести эффект, а вы даже ухом не повели, я видел вашу реакцию, точнее — ее отсутствие, но тогда не придал этому значения.
Судья слушал меня по-прежнему внимательно, постукивая пальцем по колену, взгляд его ничего не выражал, кроме заинтересованности, и я понимал, конечно, что думал судья сейчас не о моих так называемых доказательствах, а о том, что необходимо предпринять, чтобы заткнуть мне наконец рот. Я не хотел, чтобы он придумал что-нибудь такое, против чего у меня не было защиты.
— А когда Рик стал копать дальше, — вздохнул я, — вы его убили.
— Вы все время говорите «вы», Дин, — мягко произнес судья. — Что вы, черт возьми, имеете в виду?
— Хорошее выражение «черт возьми», — усмехнулся я. — Совершенно бессмысленное. Нет никакого черта, который мог бы кого-то совратить, свести с пути истинного. Нет больше черта, Дьявола, Вельзевула, Люцифера. Вы ведь этого добивались?
— Говорите, — сказал судья, — я вижу, вы не остановитесь, пока не выложите все, что у вас за душой.
— Конечно, — кивнул я, — для того и пришел… Со мной решили поступить чуть иначе — все-таки гибель довольно известного адвоката сразу после гибели нанятого им детектива была бы для полиции слишком очевидной наводкой, этого вы делать не хотели, и, к тому же, Ревекка… госпожа Браун докладывала, что я ничего толком не знаю и потому пока — пока, повторяю, — не опасен. Я и был не опасен, — особенно когда вообразил, что Ревекка Браун — женщина моей мечты…
Я вспомнил дни и ночи, проведенные в «Марк-сити», и у меня перехватило горло, пришлось отхлебнуть еще сока.
— И о вас, судья, я был самого высокого мнения — до тех пор, пока не получил от Рика досье. Он ведь был уникальным сыщиком, вряд ли кому-нибудь удалось бы даже до Аниты добраться, я уж не говорю о вас, судья.
После этой фразы я впервые в жизни увидел, как брови судьи Арнольда поползли вверх. Они сразу же вернулись на свое место, но в течение какой-то доли секунды — может быть, десятой, может, и того меньше — выражение лица у судьи было очень забавным: как у кошки, которая вместо молока и сосиски обнаружила в своем блюдце фотографию пса, недавно гонявшего ее с дороги на дерево, а с дерева — на крышу.
— Досье? — спросил судья. — Какое досье?
Прокол. Он не должен был спрашивать. А впрочем, старик по сути уже признался, так почему же не поинтересоваться деталями?
— Отчет Рик послал мне по электронной почте, — пояснил я. — И на своем компьютере уничтожил этот файл. Во всяком случае, ни полиция, ни ваши люди ничего не обнаружили. Если бы это удалось комиссару Эшеру, он непременно задал бы мне соответствующие вопросы. Если бы это удалось вам, меня уже не было бы в живых. Так что…
— Вы не получали от Бертона отчетов, — сухо произнес судья.
Он еще думал, что я блефую — в приватном разговоре со мной судья мог признать все, полагая, что мы должны, наконец, выяснить отношения, но другие останутся в неведении, потому что… Ну, это понятно, и думать на эту тему я не хотел, а потому продолжил, чтобы не дать судье сделать то, о чем он впоследствии пожалел бы.
— Получил, — сказал я. — Не так давно, когда я уже и сам сопоставил факты.
— Бертон мертв уже…
— Господи, судья Арнольд! — воскликнул я. — О чем вы? Файл был послан на один из серверов электронной почты. Он и лежал там, пока я не затребовал. А мне просто не приходило в голову… Когда-то, когда Рик только начинал на меня работать, мы договорились, если что-то случится — идея была чисто теоретическая, — обмениваться информацией именно через этот канал.
— Что же, — спросил судья, — было в отчете?
— Сначала я скажу, что с ним сделал, — сказал я и опрокинул в себя остатки коньяка. Естественно, на меня опять напал кашель, на этот раз не настолько сильный, чтобы я не мог следить за реакцией судьи. Не спуская с меня глаз, он набрал на мобильнике номер и произнес пять слов. А может, четыре. Я перестал кашлять и сказал:
— Это ни к чему. В моем компьютере они ничего не найдут. Но зато в десятке тысяч других… Есть программа размножения электронной почты по базе адресов. Спам, я понимаю. Преследуется по закону. Могу схлопотать три месяца тюрьмы и штраф в десять тысяч долларов. Вы сами и вынесете постановление. Переживу. Если, конечно, кто-то подаст на меня жалобу, в чем я сомневаюсь. Кстати, в списке адресов, судья, есть и ваш — как же иначе? Письмо от некоего Альфредо Беннино, к которому я, понятно, не имею никакого отношения.
Кажется, судья только сейчас начал понимать, что я не блефую. Если бы он знал, что я был искренен с ним больше, чем с кем бы то ни было на свете! И не хотел я причинять ему зла — разве что в тех разумных пределах, в которых сейчас каждый из нас готов причинить зло другому, воображая, вполне возможно, что действует из самых добрых побуждений.