Лион Измайлов - Страница 4

А вот письмо от одной из путанок, которая просит не называть ее имени. В этом письме Надежда Сизова пишет: «Я не собиралась заниматься проституцией, но со мной никто не хотел встречаться просто так. Пришлось брать деньги. А я бы, честно говоря, с удовольствием бы вышла замуж за какого-нибудь простого рабочего парня с Мадагаскара».

А вот письмо с золотого прииска из-под Читы: «У нас совсем нет женщин. Одна повариха. Но она уже так обнаглела, что вашим путанкам не снилось. Пришлите хоть одну. Оформим ее поварихой. Валюта по перечислению».

Одним словом, зло выявлено, и теперь надо бороться за его искоренение.

Сейчас путанки повсеместно привлекаются к административной ответственности. А общественность в своих письмах требует, чтобы при повторном занятии путанки приговаривались к пяти годам супружеской жизни.

Глупо, конечно, четыре раза жениться на своей собственной жене и в конце концов жить с ней в разводе.

Мы с ней учились в одном классе. Жили в соседних домах. Само собой получилось, что и в школу, и домой мы ходили вместе.

Классе в шестом мы мечтали пожениться. Она сказала, что, пока у меня будет хоть одна тройка, ее мужем мне не быть. Я исправил все тройки, но мечта могла быть осуществлена только после десятого класса.

До этого все были против. Как только мы получили аттестаты, мы поженились. Она была самой красивой в классе, по мнению наших мальчиков. Самой красивой в школе, по мнению ребят из соседней школы. И самой красивой в мире — по моему личному мнению. И мне это мнение никто не навязывал.

Мне было восемнадцать, ей — семнадцать. Мы поступали в институт. Я провалился, она попала на филологический.

Мы прожили вместе два месяца. Квартиры собственной не было. Жили то у ее, то у моих родителей.

Осенью я ушел в армию. Там, в казахских степях, я вспоминал ее непрерывно. Я вспоминал моипроводы. Она, тоненькая, в светлом, почти прозрачном платье стоит в проеме двери, и силуэт ее четко очерчен под этим платьем.

Я писал ей письма каждый день. Она отвечала раз в неделю. Два года тянулись, как путь черепахи. Но когда я оглянулся, этот путь показался мне очень коротким. Черепаха моей жизни прошла совсем немного.

За две недели до демобилизации я вдруг перестал получать письма.

— Ничего, — успокаивал я сам себя. — Осталось совсем немного, зачем писать. Уж лучше мы поговорим без писем.

Не снимая формы, я пошел к ней домой. Тани не было. Мать ее, которая знала меня с семи лет, не смотрела мне в глаза, умолкала и, наконец, не выдержав, сказала, что Таня теперь мне не жена.

Я расхохотался, я вынул паспорт и показал штамп. Мы были расписаны перед депутатом и свидетелями.

— Она мне жена! — закричал я.

— Ну, значит, ты ей не муж, — сказал Танин отец. — Не дождалась она тебя, Витек, не дождалась. Ты уж нас извини.

Я пошел домой. Я лежал несколько дней, уставясь в стену. Я не мог спать, я не мог есть. Если я засыпал в три, то в пять меня будили кошмары. Я видел, как он, этот ее институтский преподаватель, обнимает ее. Да нет, даже не обнимает, просто она улыбается ему. Обнимает — это уже из запретной области. Из той области, откуда можно не вернуться.

Она пришла через неделю. Я к ней даже не повернулся.

— Прости, Витек, — сказала она. — Так получилось.

Ответ был исчерпывающим, она села на диван и стала гладить меня по волосам. Ей было жалко меня. Нет, меня не оскорбляла ее жалость. Нет, не оскорбляла. Я сам себя жалел, вот это ненавистное чувство, а то, что она меня жалела, я бы перенес.

Я лег на спину. Мне хотелось спросить — он лучше? Он умнее? Он сильнее? Но я ни о чем не спрашивал. Она разделась и легла рядом со мной. Я понимал, что это плата за то, что она не дождалась. Она обняла меня, и соленая водичка потекла из ее глаз по моим губам. Но я не мог ее погладить.

Я так мечтал об этом диване и о том, что она будет рядом.

Ну вот и сбылась мечта идиота. Я заставил себя спросить:

— Когда пойдем на развод?

Она разозлилась, встала, оделась и сказала:

— Хоть сейчас.

Мы пошли разводиться. Мы молчали. А что было говорить. Перед загсом она сказала мне, видно, это было обдумано заранее:

— Напишем причину — психологическая несовместимость.

Я кивнул головой и написал: «Разлюбил».

Она поморщилась. Я соврал. Я не разлюбил. Я хотел разлюбить. Я делал все, чтобы разлюбить. Я встречался… С кем я только не встречался. Я встречался с ее подругой. Таня не выдержала. Она прибежала ко мне. Плакала, говорила, что больше не может. Не дождалась меня, потому что было тоскливо одной. Я не удержался. Сбылась мечта долгих солдатских ночей. Мы лежали на диване. И честно вам скажу, не одна она плакала.

Мы пошли в загс.

Мы сразу пошли в загс. Она с тем даже не успела расписаться. Мы порвали их заявления и написали свои.

Я поступил в политехнический заочный. Надо было кормить жену. «Маленькая, но семья».

Работал автослесарем. Не зря я в армии мерз в танке и умирал от жары в нем же.

Мы прожили два года. Она закончила институт. В школе ей работать не хотелось. Устроилась редактором на телевидении. Виделись мы редко. Я вечерами ходил в институт. Четыре раза в неделю.

Два вечера она ходила на теннис и только в воскресенье у нас была семья. Эта семья лежала до двенадцати в постели. Потом семья шла в соседний лес. На пять часов в кино. В девять мы ужинали и снова лежали на моем стареньком диване.

Именно он ее больше всего и раздражал. Можно было купить другой диван, но дело было не в нем. Ей было двадцать три, мне — двадцать четыре. Времени мне на чтение не хватало. Да ни на что времени не было. У нее своя жизнь, свои знакомые, друзья. Свой круг. Я их видел только на дне ее рождения. Что там говорить. Я был рядом с ними валенком. Тупым, серым, войлочным. И долго так продолжаться не могло. Однажды я не пошел в институт и явился к ней на тренировку. Я смотрел на нее издали из-за сетки.

На ней была коротенькая юбочка. Стройные, загорелые, сильные ноги стремительно переносили ее тело по площадке, она должна была нравиться. Кроме того, она и играла лучше всех.

После игры седой стройный красавец взял ее под руку, и они пошли, весело болтая. Наверное, они хорошо смотрелись. Мерзко они смотрелись. Может, поэтому все на нее оглядывались.

А я в своих джинсах фирмы «Чебурашка» шел за ними и понимал, что жизнь наша кончилась.

Я пошел домой, собрал вещи. Написал ей бумажку, что согласен на развод, и уехал в Москву.

Я перевелся с потерей курса в авиационный институт. Стал учиться на дневном, работал на кафедре. Чинил доцентам машины. Денег хватало. Я ей не написал ни одного письма. Она мне тоже. Конечно, она могла найти мой адрес. Если б хотела. Мы были разведены.

Я закончил институт, женился на москвичке, хорошо работал, писал кандидатскую. Встретил Таню на конференции. Что-то по технической эстетике. Я ее едва узнал. Нас познакомили. Она была от какой-то газеты. Сказала — Татьяна Алексеевна.

Я — Виктор Семенович.

Лицо было до боли родное. Наконец я не выдержал, сказал:

— Таня.

Она бросилась мне на шею.

Мы вспомнили давние времена. Она теперь тоже москвичка. Была замужем, развелась, разменялась. Мы пошли к ней. Чаевничали. Она рассказывала. Была уверена, что ее тогда оклеветали, навели на нее поклеп. Я не возражал. Сказал, что ей тогда нужен был другой, я ее не понимал.

Она ответила, что, только будучи замужем за другим, узнала, что никто ее так не понимал, как я.

Все шло к тому, что мне надо остаться, но я ушел. Мы стали видеться, сначала просто так — как земляки. Она даже пришла к нам в гости. Жене Таня активно не понравилась, и она запретила мне с ней встречаться. У женщин какое-то особое чутье на опасность. Пришлось обманывать и встречаться тайно.

Она проявляла инициативу. Приезжала, звонила. Я раздваивался и, извините за каламбур, даже расстраивался. Но только сейчас я понял, что всегда любил эту первую свою женщину и вспоминал ту ее семнадцатилетнюю в проеме двери, и ту двадцатичетырехлетнюю на теннисном корте, и потом — как ведет ее под руку этот седой.