Лиля (СИ) - Страница 3

Я сжал в пальцах последнюю оставшуюся матрешку, неожиданно серьезную. Я вглядывался в ее голубые глаза, безуспешно пытаясь найти в них ответ. Чем я мог пожертвовать во имя жизни той, которую мне раз за разом не удавалось спасти? Чем еще?

– Чтобы изменить одну судьбу, нужно пожертвовать другой. И чем глубже, тем больше жертва, - словно наяву услышал я голос странного старика.

Я отказался от вечеринки, от друзей, от работы и обеспеченной жизни. Но хранительница судьбы - вещь, таящая в себе слишком много миров, чтобы это можно было постичь разумом - лишь насмехалась надо мной, нахально наблюдая за моей жизнью нарисованными глазами с деревянного лица. Что еще я мог бросить под ноги судьбе, пытаясь найти единственно верный путь? Разве только... себя?

Я медленно раскрыл последнюю матрешку. И мир привычно сошел с ума.

На свинцово-бурой поверхности Мойки истерично бился чей-то оброненный красный шейный платок, чудом не тонущий в мутной воде. Красный платок с золотыми хохломскими цветами.

Я смотрел на воду, потому что не мог заставить себя обернуться. Потому что помнил, что должно произойти сейчас, буквально сию минуту. И знал, что я должен сделать.

Она вынырнула из-за угла: легкая, словно гонимый сырым питерским ветром лист. Светлое пальто, сапожки на практичном каблуке, тряпичная сумка с вышитым задорным щенком. Я знал, что в сумке этой - четыре матрешки, которые она с утра неудачно пыталась пристроить на столы продавцов возле Спаса-на-Крови. Потому что это была Лиля.

Лилечка.

Моя будущая жена. Или бывшая. Живая. И еще не знакомая со мной.

Лиля легко соскочила с тротуара, шагнув к мосту. Но, забыв о коварстве неремонтируемых дорог, оступилась и со всего размаху села в талую лужу, неловко подвернув ногу. Обиженно скривилось ее милое лицо.

Я подбегу к ней, подниму, помогу отряхнуться. Окажется, что ногу она все же слегка растянула и заметно хромает. Мы зайдем в безымянное крохотное кафе всего на четыре столика, где у окна стоит аквариум и готовят удивительно вкусный капуччино. Мы проболтаем до вечера, меряя шагами стылые набережные, я провожу ее до дома и, едва войдя в свою квартиру, брошусь к телефону, чтобы пожелать ей спокойной ночи.

Через несколько месяцев мы распишемся.

А еще через три года я буду стоять в залитом солнцем больничном коридоре и кроме боли чудовищной утраты ощущать невыносимое чувство вины. Потому что так и не смог ничего изменить.

И поэтому я сделаю последнее, что мне осталось.

Я не двинусь с места.

Она попыталась подняться, но замерзшая ладошка скользнула по льду, и Лиля снова плюхнулась в лужу. Она посмотрела на меня - ожидающе, но я не двигался. Я только впитывал всем существом это лицо, и этот сердитый взгляд, и щемяще-знакомый жест. Потому что мы никогда больше не встретимся.

Потому что это моя последняя жертва.

К ней подошел молодой человек в кожаной куртке, поигрывая ключами от автомобиля. Поднял, помог отряхнуться, что-то сочувственно произнес. Лиля улыбнулась - знакомо и трогательно.

А я отвернулся к темной воде, на которой упрямо и безнадежно трепетал цветастым крылом красный платок. Я сделал все, что мог.

Я знал, что буду искать на столах возле Спаса-на-Крови или в маленьких сувенирных магазинчиках матрешку, подписанную Лилей. Матрешку в красном хохломском платке с насмешливыми зелеными глазами.

И не буду ее открывать.