Лилипут — сын Великана - Страница 34

— Нарочно. Он как раз поднимался, чтобы вновь броситься вдогонку.

— Бросился?

— Раздумал. Наверно, до сих пор лежит — думает.

— И отчего вы так котов не любите?

— А за что их любить, если они всё время путаются под ногами. Поел? — сказал Гав. — Скажи спасибо.

— Спасибо.

— На здоровье!.. Или — пожалуйста? — вслух поразмыслил пёс, и просиял. — Пожалуйста, на здоровье! Умён — собака, — похвалил он сам себя по привычке. — Вот замечательное выражение. Возможно, единственное! Я его на твоём этаже слышал, когда один тип, который собирался понарошку щенят топить, так меня аттестовал!

— Что-что? — чуть не подавился Пальчик.

— Не знаешь? Псов всегда на собачьих выставках ат-тес-туют, — по складам с удовольствием произнёс Гав.

— Послушай, а собаки тут водятся? Что-то я не видал.

— А я видал. Тоже сытые, как коты. С бантиками на хвосте, — Гав плюнул. — Это не по адресу твоей мамы, а вообще! — посчитал он, что удачно вывернулся из неловкого положения, и продолжил: — А бродячих у них нету. Всех лишних — как могут быть лишние, если родились? — жирняки топят в море. А уж гордые какие эти собаки! Ну, те самые, неутопленные. Они, мол, лучшие представители своей породы, отобранные ещё в детстве! Наверно, жирняки выбирали самых толстых. А ещё собаки говорят, что…

— Так они говорят?

— А откуда же я бы про всё узнал?! Странный вы, право. Как удивлялась буфетчица Оля одному адвокату, который по утрам пил молоко, а не пиво. Говорят собаки, говорят, но только между собой. По-человечески болтать, трепаться, спикать, вякать — они не могут.

— Но ты же можешь.

— Сравнил! Я междуэтажный путешественник. Свой этаж имею.

— А у нас на «первом» ты разговаривать не умел. Как это понять?

— И понимать нечего. Там исключительно ваш мир, — заявил Гав. — У вас ни одна собака по-человечески не говорит.

— Постой, ты же побывал на «седьмом этаже»?

— Ну, побывал, — почему-то смущённо ответил Гав.

— А там ты говорил?

— С кем?!

— Но ты же…

— Там только мой нос побывал, — признался Гав. — Я и из лифта не выходил. Только глянул, и назад.

— Испугался? А я — нет! — похвастался Пальчик.

— Храбрец… Если б ты увидел «человечий ящик», как я — — «собачий», ты бы враз дал тягу.

— Лично я на «седьмом» никаких собачников не замечал.

— Вот именно. Ты их видел, но не замечал. Потому что тебя не касалось. А меня — только я высунул нос — чуть не коснулось колесо проезжавших мимо собачников! Ясно?

— Ясно.

И Пальчик подумал: «Наверно, Гав может разговаривать только на «запретных этажах». Наверняка он и на «седьмом» заговорил бы».

— А нас, между прочим, ищут, — вдруг сказал пёс.

— Так давай быстрей в лифт! — вскочил Пальчик.

— Давай на вокзале стоит. Как говорила буфетчица Оля.

— Какой ещё «давай»?

— Жизни не знаешь. Тот, что на вокзале вещи носит. Он всё время кричит: «Давай! Давай!» Очевидно, себя называет.

— Да ну тебя! Надо бежать. Чего мы здесь околачиваемся?

— Я тебе сразу же хотел об этом сказать. Сам меня отвлёк своими душу питательными беседами.

— Душещипательными, — машинально поправил его Пальчик.

— Душе — это в душе. У вас в ванне. Душ, он тоже щиплет. А я говорю про душу. Бессмертную! Теперь-то сообразил? Вот как бы ты сказал об особой породе псов, которых почему-то всегда присобачивают к какому-то еноту? Забыл…

— Это ты про енотовидную собаку, что ли?

— Вот-вот, — обрадовался Гав. — Опять у тебя та же ошибочка. Как надо говорить? Еноту видная собака — вот так!

— Но…

— Опять отвлекаешь?!

— Молчу.

Гав посерьёзнел:

— К лифту нам не выйти. Ворота закрыты. Граница на замке, понял? Между пиками ограды не пролезть даже тебе, так тесно стоят. А по ночам побережье охраняют стражники с пограничными акулами. Они их водят вместо собак на цепочках по мелководью вдоль берега. Закрой рот, — потребовал он, — ты хочешь спросить, почему я сказал, что нас ищут? Тот обалдуй с дубинкой и двое таких же, в фуражках, рыщут по всему парку. Неспроста! Снова закрой рот, — приказал он Пальчику. — Я знаю, что делать. За мной!

Они выбрались из-под баньяна, и Пальчик побежал вслед за Гавом.

Смеркалось… Ветер шевелил верхушки пальм, и казалось, что большими метёлками подметают небо.

Гав и Пальчик стремительно пересекали одну аллею за другой.

— Вон они! Ви-и-жу! — послышался где-то позади хриплый голос.

— Не ви-и-жу! — вдруг так же хрипло прокричал Гав.

— А что же я ви-и-дел? — снова заорал тот же голос.

— Меня-я!

— А ты их ви-и-дишь?

— Не-е-ет! — чуть не надорвал себе глотку пёс, путая преследователей.

— Бери праве-е-ей!

— Ла-а-дно!.. За мной, — вновь скомандовал Пальчику Гав.

Электронные часы на аллеях снова показывали какое-то время, вероятно, оставшееся до отхода ко сну: 1.14.17 — 1.14.16 — 1.14.15… Строжайший распорядок дня, как в санатории.

Круглая жирная местная луна, перечёркнутая тёмным облачком, внимательно смотрела вниз, как из-под ладони. Казалось, она тоже следит за беглецами.

Гав и Пальчик миновали длинный двухэтажный белый дом с круглыми, как иллюминаторы, окнами и солярием на плоской крыше. Он был похож на корабль, неведомым путем застрявший на суше среди пирамидальных кипарисов. Окна мягко светились, приглушённо доносилась приятная, как холодный компот в жару, тихая музыка.

— Здесь живут только жирняки, — не останавливаясь, показал Гав.

— А прислуга?.. — еле поспевал за ним Пальчик.

— В конце парка. Там стоят большие крупнопанельные дома — с отдельными каморками. И своя столовая у них.

— Кормят хорошо? — сострил Пальчик. Гав обернулся и скорчил зверскую рожу.

— Понятно. А кто живёт в том особняке с колоннами — помнишь?

— Начальство. Все старые да тощие, как обгоревшие спички. Боятся растолстеть. Хотят пожить подольше. На вечность нацелились! Как говорит буфетчица Оля о тех, кто трусцой бегает.

— Откуда ты всё знаешь? — Пальчик запыхался и перешёл на быстрый шаг.

— Я по всему парку мотался, — тоже замедлил ход Гав. — Со следу сбивал. Боялся, собак-ищеек пустят. Уже забыл про мой «шестой этаж»?

— Такое не забывается. Вот и среди собак бывают подлые твари! Гав на ходу пожал плечами:

— Всё, как у вас. Не хуже людей живём.

Пришлось молча проглотить его ответ. Правду не скроешь.

— Цирк шапито! — воскликнул Пальчик, увидев впереди на обширной поляне между высоченных краснокорых секвой огромный брезентовый купол. Поляну щедро заливал лунный свет, как будто любопытная луна нарочно переместилась именно сюда в ожидании дальнейших событий.

— Тсс, — прошипел Гав.

Они осторожно обогнули цирк, то перешагивая через натянутые веревки, то пробираясь под ними. За цирком оказался другой брезентовый купол — поменьше. Из него доносились визг, хрюканье, рычание и хихиканье каких-то животных… Внезапно всё это перекрыл трубный вскрик слона.

— Цирк зверей, — сказал Гав. — Не бойся, все свои. Да, запомни, — предупредил он, — я за переводчика. По-человечески они только команды знают.

— Что ж, выходит, все звери друг друга понимают?

— Здесь — да.

— И ты можешь перевести даже кошачье мяуканье? — подкузьмил его Пальчик.

— Могу, — поморщился Гав. — Но с густопсовыми ошибками.

Он приподнял край брезента и проскользнул в зверинец, Пальчик последовал за ним.

Под кровлей неярко светились лампочки. Помещение было разделено на множество тесных дощатых отсеков. Кое-где виднелись и железные клетки. В каждом отсеке и в каждой клетке стояли, сидели, метались разные животные: обезьяны, кабаны, тигры, львы, собачки… Была и пара слонов, они находились в самых, если тут применимо это определение, больших вольерах.

Гав что-то пролаял. Звери добродушно отозвались единым шумным возгласом.

— А теперь ты поздоровайся, — предложил пёс Пальчику.

— Здравствуйте, все! — звонко крикнул он. Гав опять что-то пролаял, но гораздо дольше. Звери снова отозвались одобрительным хором.