Лики любви - Страница 4

Воспоминания детства никогда не были для Евы чем-то священным, что надо гордо нести перед собой, словно флаг, на протяжении всей своей жизни. Более того, за занавесом прошедших лет и событий, они успели поблекнуть и представляли собой не что иное, как неясную картину прошлого. Позже Ева не раз замечала, что ушедшие времена, забытые лица, места, от которых тянулся слабый дымок ностальгии, никогда не вызывали в ней сожаления, и поначалу это очень ее огорчало, ибо, если верить общественной морали, так не должно и не может быть. Но внезапно ее осенило: прошлое не уходит в небытие, не исчезает в бесконечном круговороте лет. Оно существует! Но существует по-особому. Не в том смысле, в котором существует настоящее – тот самый ненавистный промежуток времени, заключенный, с одной стороны, между свершившимися деяниями и красивыми иллюзиями, с другой. Настоящее ненавистно, ибо его миновала ностальгия прошлого, которую принято так бережно хранить; в то же время его не постигли иллюзии будущего. Это фактически единственное время, что мы не можем окрасить хрупкой тенью фантазии. Но вернемся к прошлому. Оно существует, но не в том смысле, в каком существует будущее – ибо будущее существует всегда. Оно вечно. Никто еще не подвергал сомнению его существование. Оно существует само по себе, и не принадлежит никому. Оно – жизнь, что ожидает человечество впереди. Оно безлико. Прошлое же, напротив, имеет лицо, но вместе с тем никому не принадлежит. Прошлое существует как прошлое, как незабытая религия, как написанная картина, утратившая всякую связь со своим создателем. Она стала частью истории. Частью прошлого, которая продолжает свое существование, с тем лишь различием, что теперь она больше не заложница судьбы и случая, творящих события по своему, одним им ведомому, усмотрению. Так, наше прошлое больше не принадлежит нам. Мы больше не единственные его обладатели. Оно – достояние истории, как бы незначительно и бедно событиями оно не было.

Итак, Ева не сожалела о том, что утратила всякую связь со своим прошлым. Ее детство проходило под покровом одиночества. Позже, когда ей уже было за двадцать, она оглядывалась назад и удивлялась переменам, которые успели с ней случиться в эти два десятка лет. Но только сейчас она начинала догадываться, что это – еще одна иллюзия, к тому же очень опасная. Человек меняется гораздо меньше, чем ему кажется. Зачастую все его изменения, которые он полагает глобальными и которыми порой так гордится, сводятся к очень простой, но очень полезной вещи, без которой, насколько мне известно, не обходилось в этой жизни еще ни одно живое существо. И вещь эта именуется опытом. Вспомни ту бабочку, которой любовалась Ева. С ними и прочими братьями нашими меньшими другая история. Их поведение старше их. Оно появляется на свет задолго до их рождения. Оно предопределено природой и никогда не переступает границу дозволенного. Человек же сам вершит свою глупость, и именно это делает его несчастным, а он и в этом пытается усмотреть какую-то постороннюю силу, того неведомого врага, который сильней тебя и с которым нет смысла сражаться, и от этого отчаивается и становится еще несчастней, чем был.

То одиночество, которое окутало прочной нитью все детство, а теперь плавно переступило порог юности, не было ошибкой. Оно не было знаком судьбы. Оно младше Евы. Она произвела его на свет по своему желанию, и потому не считала себя им обремененной. Однако может ли она, вот так просто, по одному своему желанию, по первой прихоти, лишить его жизни? Нет. Она дала ему жизнь, но не может лишить его оной, ибо она утратила свою власть над ним. Она сделала свой выбор, пусть бессознательно, и этот выбор будет с нею всегда.

Что помнит она из своего детства? Какая картина является взору при первой мысли о нем? Ева закрывает глаза, и видит башню в тумане, которая являет собой символ истины и знания, поиску которых наша героиня посвятила большую часть своей жизни. Истоком своим эти поиски восходят к этой башне из ее детства, огромной башне в тумане на берегу реки. Иногда туман был таким густым, что башню становилось не видно за этой пеленой рваных облаков. Для человека, который не знал о существовании этой громады и который очутился в туман на противоположном от нее берегу, этой башни не существовало. Но она не исчезала! Она продолжала стоять, также величественно и безмолвно, в ожидании часа, когда погода позволит ей явить всем жителям этого маленького городка свое огромное статное тело. Поначалу подобные мысли забавляли Еву, а потом ей внезапно стало страшно, и избавиться от этого страха окончательно ей впоследствии так и не удалось. Люди там, на другом берегу, не видели Еву, не видели ее дома, и для них в такие вот моменты, ничего этого не существовало. Они также знали, хотя подобные вопросы наверняка занимали их в гораздо меньшей степени, если они вообще позволяли себе тратить время на поиски ответа, что Ева, ее дом, сад перед ним и все, что было расположено на противоположном берегу, продолжали жить. Но одного знания мало, чтобы убедить нас в истине. Нам нужно ощущение. Но, увы… и это еще одна иллюзия жизни, и следующий случай ее всецело опровергнет, и если и не докажет, что ее не существует (ибо иллюзия никогда не имеет материального выражения и отвергать ее существование в силу ее бестелесной природы становится невозможным), противопоставит себя ей и явит ее отрицание.

Когда Еве было пять лет, ее бабушка по отцовской линии умерла, а так как они уже давно жили в разных городах и виделись весьма редко, родители, ведомые заботой о состоянии ребенка, решили ничего ей не говорить. Прошло четыре года. И Ева узнала правду. Она не помнит ни острой боли, ни тупого бессильного отчаяния. Она вообще плохо помнит то время. Но вот что особенно точно осело в ее голове: бабушка умерла, когда ей было пять лет, но она узнала об этом печальном событии лишь в девять. И в этот промежуток времени она продолжала говорить о бабушке в настоящем времени, говорить про нее «думает», «читает», «разговаривает» и т.д. Проще говоря, она полагала бабушку живой. Это особенно разволновало ребенка. И совесть начала упрекать – почему она ничего не почувствовала.