Лихолетье Руси. Сбросить проклятое Иго! - Страница 13

Федор запомнил слова, что говорил на берегу Непрядвы Боброку-Волынцу великий князь Дмитрий в ночь перед битвой на Куликовом поле:

– Ты, Дмитрий Михайлыч, с братом нашим Володимиром в засаде станешь. Вельми храбр он, но горяч не в меру. Потому ты, друг мой верный, вместе с ним засадный полк возглавите, в час решающий на врага поднимитесь. Когда тот час грядет, тебе доверяю определить. Многоопытен ты и мудр, Дмитрий Михайлыч, мыслю, не оплошаешь. Без времени не начнешь, не пересидишь в засаде.

А Боброк ему отвечал:

– Не сомневайся, Дмитрий Иваныч, все гораздо исполню, честно послужу тебе и земле московской!

Они обнялись и трижды расцеловались. Боброк, сопровождаемый дружинниками, поскакал к дубраве, где расположился засадный полк.

А ранним утром следующего дня на поле Куликовом началась лютая битва. Над степью закружилось, повисло огромное облако пыли… Уже пало много русских воевод и ратников, ордынцы тоже понесли великие потери, но противники все никак не могли сломить друг друга. Нукеры рвались к Непрядве, чтобы рассечь и окружить русские полки. Все труднее становилось отражать атаки вражеской конницы. Ей удалось вклиниться и прорвать боевые порядки ратей левой руки, которыми командовали князья Федор и Иван Белозерские. Те стали отступать. Навстречу нукерам поднялась еще не принимавшая участия в битве дружина князя Дмитрия Ольгердовича Брянского, составленная из воинов с верхнеокских, черниговских и смоленских земель. Они приняли на себя всю тяжесть вражеского удара и погибли геройской смертью; уцелели лишь немногие, но в том числе князь. Ордынцы устремились вперед…

С каждым мгновением сражение становилось все ожесточеннее, кровавые ручьи текли с Куликова поля в Непрядву, воды ее стали багрово-красными. Уже пали князья белозерские и тарусские, несколько воевод, множество дружинников и ополченцев. Сбит с коня и завален грудой тел великий князь Московский Дмитрий. Остатки полков левой руки русских бросились бежать в разные стороны. Страшная угроза нависла над главными силами в центре, еще немного – они будут окружены и разгромлены.

В зеленой дубраве, держа мечи и копья наизготове, затаился засадный полк, в котором был Федор. Ему было слышно, как торопит Боброка князь Серпуховский, грозит, что бросится в битву со своей дружиной, но воевода оставался непреклонен. Вот дозорные, сидевшие на высоком дереве, донесли, что Мамай остался на Красном холме лишь в окружении своих телохранителей, остальные ордынцы все в битве. Русичи с трудом обороняются, каждый миг могут дрогнуть и обратиться в бегство!..

Боброк бросил Серпуховскому: «Пора!» Владимир Андреевич поднял меч высоко над головой, закричал на всю дубраву: «Наш час пришел! Дерзайте, други и братья!» Дмитрий Михайлович подхватил: «Вперед! Слава! Слава!» Заглушая шум лютой сечи, в ответ зазвучал боевой клич воинов: «Слава! Слава!..»

Засадный полк устремился на врага…

Федор разил татар ударами длинного меча. Враги набрасывались на него по двое, по трое и тут же падали с разрубленными головами. Сквирчанина ранили в ногу, но он сражался, пока битва не закончилась полным разгромом ордынцев.

С Куликова поля Федора везли в телеге – загноилось раненное ордынской саблей колено. В Коломне, через которую лежал путь победителей домой, раненых приютили сердобольные жители. Долго лечили Федора травами и заговором и в конце концов выходили. В это время как раз набирали в коломенский острог людей, охочих служить на порубежье, туда подался и Федор…

В лесу уже совсем стемнело. Было тихо, лишь изредка в землянку доносились отдаленные голоса разбойников. Митрошка ничем не выказывал своего присутствия – либо задремал, либо, устав ждать, ушел.

– Разговорился я с тобой, – уже спокойнее сказал атаман. – Пора и честь знать. – Подняв с пола опушенный бобровым мехом колпак, тряхнул его о колено, надел на голову. – А теперь слушай, – продолжал он. – Решили мы с молодцами лесными покинуть места тутошние. Завтра уходим. Что с тобой делать – ума не приложу. Хотят удальцы мои расправиться с тобой – дюже насолили острожники лесному люду… А мне ты по душе пришелся, молодец. Спасу тебя. За что – пока сказывать не стану. Нашего ты роду-племени, крестьянского, идем с нами. Ежели не за себя, так за других людишек, малых, неправедно обиженных, заступником станешь.

Федор оторопело замигал глазами, не сразу и уразумел, что чернобородый разбойник предлагает.

Атаман пристально смотрел на пленника, лицо его при свете догорающей свечки казалось хищным.

– Чего молчишь? Сказывай: по душе тебе такое?

Федор разозлился:

– Купцов убивать зовешь, атаман?

– Вишь, купца пожалел! – едко усмехнулся Гордей. – Не об том я с тобой разговор вести хотел.

Когда Гордей шел к пленнику, то надеялся выпытать что-либо о том, кто предупредил сына боярского Валуева. Однако разговора не получилось. Поняв это, процедил сквозь зубы:

– Видать, княжьи объедки по душе тебе больше! – Резким движением подхватил свечу, которая тут же замигала, и направился к выходу.

«Теперь тать непременно со мной расправится!» – со злостью подумал пленник.

– Митрошка! – громко позвал атаман на пороге землянки. Ему никто не ответил. Гордей выругался, прикрыл скрипнувшую на ржавых петлях дверь. С лязгом задвинул засов. Сделал несколько шагов от землянки и вдруг со стороны разбойного стана услышал возбужденные крики:

– Гордей! Гордей! Где ты? Не видали атамана?!

– Что там случилось? – громко отозвался тот.

– Ну и дела, Гордей! – воскликнул кто-то в нескольких шагах от землянки. – Только прибежал из Серпухова Корень. Такое там делается – страх! В городе татар сила несметная! Мелеха и Базыку убили, Епишка делся неведомо куды! Один Митька едва ноги унес; он про то и рассказал.

– Набег, что ли?

– Ежели б набег. Сказывает Корень: вся Орда поднялась!..

Федора словно горячечной волной окатило, в голове замутилось. Бросившись к двери, исступленно заколотил по ней изо всех сил кулаками.

Федор долго стоял у запертой двери землянки. Побег, мечтой о котором он жил все дни плена, казался теперь ненужным. Даже если Коломна не захвачена врагами и он доберется туда, что ждет его там?..

«По моей вине не упреждены в остроге, а может, в Москве самой, про ордынский набег…» – казнил себя порубежник.

Всю следующую ночь Федор, не сомкнув глаз, проворочался с боку на бок, так ни на что и не решившись. Утром, когда ему принесли поесть, Федор даже не взглянул на еду, но про себя удивился: не думал, что после вчерашнего разговора с атаманом кормить станут. И совсем уж озадачило его то, что впервые в землянку пришел с едой не Клепа, а Митрошка. Словоохотливый лесовичок попытался завести с Федором разговор, однако тот, рассеянно слушая его россказни, думал о своем и не отвечал. Митрошка надулся, хлопнув дверью, вышел из землянки, но привычного лязга засова пленник на сей раз почему-то не услышал.

«Забыл, видно, тать! – решил Федор. Поднялся, подошел к двери, толкнул ее. – Открылась!.. – Оторопело смотрел вслед удалявшемуся лесовику; замер у порога. – Не доглядел Митрошка? А может, с умыслом? Как только уходить стану, они набросятся и порешат меня… – строил догадки пленник. Но тут же усомнился: – А пошто сие атаману? Мог управиться со мной и на болоте, и в ихнем стане. Ладно, дождусь вечера…»

Митрошка появился в землянке, когда уже совсем стемнело. Пришел без еды, увидав, что Федор не ушел, удивленно хмыкнул и, молча постояв на пороге, покинул жилище пленника. Теперь уже тот не сомневался: ему позволяли уйти!.. И не крадучись, опасаясь погони, а днем, чтобы он не блуждал по ночному лесу. И причиной тому – набег ордынский!..

Сжимая в руке нож, Федор, перекрестившись, вышел из землянки. Огляделся. Вблизи никого не было. Разбойники сидели в отдалении у костра и негромко разговаривали. Лишь изредка они повышали голос, и тогда до пленника доносились отдельные слова, а то и фразы.