Лихо ветреное - Страница 2

Вот странно, он никак не мог сообразить, какое у нее лицо. Хотя что тут странного – на физиономии полкило краски, наверное. Сколько ей может быть лет? Где-нибудь около тридцати, скорее всего. Плюс-минус пятилетка… Нет, судя по фигуре, ей и двадцати не дашь. Но судя по повадке – все сорок. Интересная штучка…

Ничего интересного. Все эти штучки примерно одинаковые, от шестнадцати до пенсии. Ну и черт с ними.

А что это он злится-то? Ему-то какое дело до них до всех? Ему эта Зоя абсолютно безразлична. Уже хотя бы потому, что Макаров перед ней слюни пускает.

Зоя поставила на стойку бокалы с каким-то пойлом, быстро бросила в каждый соломинку, насадила на края по ломтику киви и подвинула один Павлу:

– Это – для вас. Похвалите, если понравится, ладно?

Опять нормально говорит. Если глаза закрыть, так и за приличную женщину принять можно.

– Вам нехорошо?

Павел открыл глаза и встретился с ней взглядом. У куклы оказались внимательные, добрые, умные и встревоженные глаза.

– Меня зовут Павел, – сказал он, не отводя взгляда от ее глаз. – У вас глаза красивые.

Она растерянно моргнула, как-то очень по-детски приоткрыв не по-детски густо намазанные губы, хотела, кажется, что-то ответить, но тут Макаров воткнулся в обычной своей манере:

– Не, ну ты, Паш, даешь! Глаза красивые! А больше ничего ты у Зоеньки не заметил? Эх ты… У рыбы моей сладенькой что зад, что фасад…

Макаров потянулся через стойку, но сладенькая рыба снова каким-то неуловимым, скользящим движением миновала его руку и кокетливо засмеялась:

– Ах, Вова! Такой комплиментщик!

У нее получилось: «Ах, Фофа! Тыкой кымплименшчик!» Павел опять внимательно пригляделся. Ярко-алый рот у нее – до ушей. Ямочки на щеках играют, между крупных белых зубов дразняще мелькнул острый кончик розового языка… А глаза стали холодные, настороженные и брезгливые-брезгливые… А ведь Макаров-то прав – штучка действительно, кажется, интересная.

В бар торопливо вошла молоденькая белокурая куколка в униформе заведения – темно-синяя прямая юбка до колен, белая строгая блузка с длинными рукавами, сине-белый клетчатый жилет подчеркнуто старомодного фасона и черный галстук-бабочка. И туфли у нее были нормальные, обыкновенные черные лодочки на не очень высоком каблуке. Прикид тоже, конечно, не для бомонда, но все-таки не красные кожаные шорты.

Куколка зашла за стойку и быстро зашептала что-то Зое на ухо. Павел только сейчас заметил: а ведь Зоя эта с него ростом будет, пожалуй. Вон как ей приходится наклоняться над куколкой… Точно, его роста: выпрямилась – и сразу заметно, что ее недовольные глаза почти на одном уровне с его глазами.

– Толь Толич! Вова! Павел! Я через несколько минут! – Зоя вышла из-за стойки и размашисто зашагала к двери. Интересно, а эта походка как называется? Наверное, «всем – отстать!» – Вы, мои рыбы золотые, с Анечкой повежливее тут…

Павел смотрел ей вслед, пока дверь за ней не закрылась, и даже потом еще смотрел, пока не услышал голос Анечки:

– Господа желают что-нибудь особенное? У нас есть фирменный коктейль, очень рекомендую. Все гости хвалят.

Хорошая барменша, наверное. Нормальная барменша. Ничего общего с этой оглоблей в красных трусах.

– Давай фирменный, лапуся моя, – покладисто согласился Макаров. – Да нет, ты фирменный – мне, а этому черномазому – молочка кипяченого… Паш, ты куда?

– Я сейчас, – на ходу бросил Павел, торопливо выскакивая из бара и слыша, как издевательски заржал Макаров. Ну и черт с ним.

Куда она могла пойти? Из небольшого холла, не считая входной, вело четыре двери – в бар, в ресторан, в игровые залы и в служебные помещения. Вот эта самая дверь в служебные помещения только что захлопнулась. Посторонним, надо думать, вход запрещен. А кто сказал, что он посторонний? Может, он на работу наниматься пришел. Например, вышибалой…

А, нет… Вышибала у них уже есть, оказывается. Ничего себе лось. Вряд ли они такого променяют даже на Шварценеггера, не то что на всяких там с улицы… Молоденький, румяный, улыбчивый лось двухметрового роста как-то незаметно возник прямо перед Павлом, закрывая форменным клетчатым жилетом шестьдесят восьмого размера служебный вход.

– Вы чего-нибудь желаете? – доброжелательно спросил он, похлопывая наивными светло-серыми глазками. – Чем могу помочь?

– Девушка, – быстро и деловито заговорил Павел. – Зоя. Из бара. Она ушла, а я должен остался, а другая пришла – и не знает, сколько. Что ж, не расплатившись уходить, что ли? Я к этому не привык.

– А, – сказал двухметровый лось и опять похлопал глазами. Не такие уж у него наивные глаза, оказывается. На самом дне этих прозрачных детских глаз Павел заметил понимание и легкую усмешку. – Вы не беспокойтесь, Зоя скоро вернется. Ее в ресторан позвали.

– Зачем? – не удержался Павел.

– А вы зайдите, посмотрите, – предложил парень, уже совсем откровенно улыбаясь. – Она через минуту там будет.

Павел подумал, пожал плечами и пошел к двери, которая вела в ресторан.

Он вошел как раз в тот момент, когда небольшой оркестр – аккордеон, ударник и две гитары – только-только начинал шлягер его детства «Во французской стороне, на чужой планете». Зал перестал пить, закусывать и галдеть, даже вилки не звякали, даже зажигалкой никто не щелкнул, и все до единого с выражением радостного ожидания повернулись к небольшой, но довольно высокой эстрадке в дальнем конце. Что это они? Неужели у всех до одного здесь одни и те же музыкальные вкусы?

А, нет. То есть вкусы-то одни, но вряд ли музыкальные. Музыканты, не переставая играть, отступали назад, освобождая пространство эстрады, и на это пространство по боковой лестнице не спеша поднималась Зоя. Теперь на ней, в дополнение к черной блестящей маечке в облипку, красным кожаным шортам, черным ажурным колготкам и черным же туфлям на ужасающей платформе и еще более ужасающих каблуках были: огромная красная крупноячеистая шаль с толстыми длинными кистями, пучок лохматых красных цветов в волосах за ухом и большие круглые очки – вернее, черная пластмассовая оправа от очков. Приоделась на выход, стало быть.

Она не просто поднималась по ступенькам, а что-то делала при этом такое – ногами, руками, спиной, плечами, шеей, даже абсолютно неподвижным, застывшим в тупом упрямстве лицом, – что было совершенно ясно, как она этого не хочет, как ей противно то, что ее ожидает, как ее сюда просто на веревке тянут… Павел нахмурился. Ну не нравится тебе – и не выходи позориться перед народом. Не на веревке же, действительно, тянут…

Зоя поднялась на возвышение, не глядя в зал, неохотно сделала под музыку несколько шагов – шаг вперед, два шага назад, – остановилась посреди эстрады спиной к залу, опираясь левой рукой о бедро, запустив пальцы правой в шевелюру под охапкой красных цветов, будто невольно подрагивая коленом в такт музыке, слегка притопывая носком туфли… Наверное, она что-то такое показала музыкантам мимикой, потому что все они дружно расплылись в улыбках, засверкали глазами, затрясли нечесаными гривами, а ударник от полноты чувств рассыпался по своим тарелкам-барабанам восторженной дробью сложнейшего рисунка… Только что лбом в барабан не бил. Ресторан возбужденно шевельнулся, вздохнул и опять замер.

Зоя начала танцевать. Вообще-то она начала танцевать еще на нижней ступеньке лестницы, ведущей на эстраду, сообразил Павел. Это она песню так танцует. «Предстоит учиться мне в университете…» Это она показывала, как ей не хочется на чужую планету. Как ей невыносима мысль о расставании с друзьями и подружками. «Сердце бедное свело болью и печалью…» До чего выразительно танцует. Гибкая, как веревка. Потрясающее тело. Невероятное тело. Просто не человек, а форель на перекате. Рыба моя золотая… И ведь что удивительно – она, если вдуматься, почти не двигалась с места. Но как раз вдуматься в этот нюанс не было никакой возможности, потому что этот странный танец-пантомима напрочь отшибал способность думать, приковывая, завораживая, вгоняя в транс, как танец кобры под дудочку факира. Павел однажды видел этот фокус. Змея поднималась из корзинки, неуловимо плавно разворачивая кольца, скользяще текла вверх, слегка покачиваясь из стороны в сторону, и взгляд у нее был неподвижный, холодный и презрительный – ну, точно такой же, как у Зои…