Лига мартинариев - Страница 4

Разумеется, обвинять других легко и приятно. В этом есть нечто самовозвышающее. Иное дело — задать вопрос — а сама? Вот именно — сама! Ясно теперь, что утром в воскресенье Сашка пришел ко мне уже с петлей на шее, надеясь, что мне каким-то образом удастся ее сдернуть. Каждый его взгляд умолял: «Ева, спаси!» Но я не сумела. Не смогла… Не сообразила! Вот идиотка!

Наверное, я все-таки заснула, потому что рассвет наступил очень скоро. Я лежала и смотрела на светлый прямоугольник окна, пытаясь вспомнить, должна ли сегодня являться в «Око милосердия», или мое дежурство только завтра. Выходило, что дежурство сегодня. Почему-то «Око» не бывает милосердным к своим служащим.

И вдруг Сашкин долгий, с перерывами, звонок в дверь. Я рванулась открывать — будто не было ни похорон, ни поминок, ни грубо замазанного лилового неузнаваемого лица и обрамлении гробовых рюшек. Я мчалась на звонок, бездумно веря, что Сашка вернулся. Но на пороге никого не было. Пустое крыльцо, залитое утренним солнцем. На нижней ступеньке лежала толстая коричневая папка. Я подняла ее и раскрыла. Внутри — лист твердой мелованной бумаги. В правом верхнем углу — золотой тисненый крест, а под ним короткая надпись от руки: «Вам назначается испытательный срок». И внизу черной антиквой, как приговор: «ЛИГА МАРТИНАРИЕВ».

Собакина вручила мне три листка сегодняшних командировок. И еще какую-то записку, на которой стоял жирный красный вопрос.

— Что это значит? — я возвратила листок с вопросом Собакиной.

— Это значит, — отвечала она тоном учительницы с сорокалетним стажем, — что господин Орас сегодня велел позвонить и выяснить, когда он сможет открыть благотворительный счет.

— Ясно, — хмыкнула я, хотя пока еще ничего не понимала.

— Если скажет, что счет открыт, поблагодари, — наставляла Собакина. — А если нет…

У нее была потасканная раздутая физиономия и дешевый нечесаный парик на макушке. Загорелые жирные плечи и не менее жирные груди выпирали из слишком узкого и слишком открытого летнего платья. За глаза все «милосердцы» называли Собакину Бандершей. В молодости она была профсоюзной активисткой и любовницей многих влиятельных ныне лиц города, они не дали ей умереть с голоду, пристроили на теплое местечко. «Око» подкармливалось из городской казны. Но главным источником питания служили привлеченные всеми правдами и неправдами спонсоры. Раз в неделю все работники «Ока», вооружившись огромными кистями и волоча ведра с клеем и свертки плакатов, расходились по городу, расклеивая на специальных стендах красочные бумажные простыни. На всех рекламных плакатах «Ока» помещалась физиономия Собакиной, расползшаяся, как ком масла, в улыбке. Поговаривали, что ее новая загородная вилла построена на пожертвования для слепых старушек и глухонемых собачек, или что-то в этом роде.

Мне всегда очень хотелось поругаться с Собакиной, причем по-крупному, с воплями, оскорблениями и бросанием предметов. Но Бандерша ловко ускользала от ссоры. У нее был к этому талант. Я вообще не слышала, чтобы она с кем-нибудь ругалась. Напротив, она умела для каждого подыскать нужное словно и очень тонко польстить. Возможно, поэтому в перезрелые годы у нее нашлось немало покровителей. Вот с кого стоит брать пример в моей непутевой жизни. Учиться надо! А то с моим вздорным характером придется коротать последние дни в богадельне. Впрочем, до этих дней мне еще далеко. Оставалось надеяться, что за оставшиеся сорок лет я успею себя перевоспитать.

Я придвинула к себе телефон и набрала номер Ораса.

— Андрей Данатович, с вами говорят из «Ока милосердия», - на самом деле у Ораса было какое-то совершенно безумное отчество, которое на русском языке выговорить невозможно, поэтому в городе все именовали его именно так. — Как поживают ваши булочки? Можете прислать десятка два, непременно со взбитыми сливками?

Бандерша округлила глаза и сделала очень выразительный жест.

— Счет, — прошептала она. — Напомни про счет.

Я успокаивающе подняла руку.

— Булочки — это только аванс, — добавила я. — Ах, пришлете? Госпожа Собакина безмерно благодарит. Вы не забыли про счет? Да, да, на лечение.

Орас помолчал секунду-другую.

— Сначала должны произойти некоторые события, — сказал он, понижая голос, в самую трубку, — я слышала, как он перевел дыхание.

— Если полагаете, что я должна с вами переспать, то вы ошибаетесь. «Око» подобных услуг пока не оказывает.

Собакина хихикнула. Все-таки она отличная баба. И в чем-то мы с нею схожи. Только мне еще не подарили загородную виллу. Парочка коробок шоколадных конфет — это все, на что расщедрились немногочисленные поклонники.

Орас расхохотался.

— Нет, Ева, на подобное я не рассчитываю. Ожидаются события иного сорта. Вы все скоро поймете.

— О Господи, опять одни загадки. Я их терпеть не могу. То подсовывают какие-то дурацкие папки под дверь, то среди ночи звонят по телефону.

— Вы получили послание Лиги? — спешно спросил Орас.

— Да, — призналась я, хотя в глубине души понимала, что никому об этом говорить не должна.

— Вам следует держать это в тайне, — Орас заволновался — обычно почти незаметный прибалтийский акцент сделался отчетливее.

— И вы тоже? — мне почему-то захотелось, чтобы он был членом этой таинственной Лиги, куда меня настойчиво звали.

— Молчите! — прервал он меня почти грубо. — Члены Лиги пользуются моей безусловной поддержкой. Сегодня же счет будет открыт.

— Вы, кажется, не поняли. Этот счет не для меня, а для нашего клиента.

— Я все понял, дорогая Ева. Разумеется, счет не для вас.

Очень мило. Он меня порадовал до глубины души. А мне когда-нибудь будут делать подарки или нет? Я была уверена, что набор дорогой французской косметики был бы очень кстати.

— Я назначил свидание, а ты не пришла!

— Вад, я же сказала: нет!

— Но я ждал, я надеялся, — Вадим ковылял за мной уже второй квартал, семеня вразвалку на своих уродливых коротких ножках и размахивая такими же короткими ручками, приделанными к крепкому, мужскому телу.

Ворот старенькой футболки лопнул на могучей, как ствол дерева, шее. А глаза под набрякшими веками смотрели по-собачьему преданно. Вообще внешне он чем-то похож на печального Бассет-хаунда. Но в отличие от нелепого пса, этот человек не вызывает у меня умиления.

— Вад, ты через две недели поедешь в клинику. Орас обещал сегодня открыть благотворительный счет. Как только бумаги будут у тебя на руках, ты сможешь начать лечение. Это долго и мучительно, но ты станешь таким, как все… — я невольно глянула на его руки. Чтобы сделать нормальными эти культяпки, их сломают несколько раз и снова срастят, после каждого перелома удлиняя на несколько сантиметров. Стоило это безумно дорого. Я даже не знала, что меня больше волнует — цифра на счете или мучительность предстоящей процедуры.

— К черту лечение! Ничего мне не надо! Только ты! Ты мне нужна! Ты! — выкрикнул Вад на всю улицу.

Я ускорила шаги. Наверное, это было жестоко. Пытаясь поспеть за мной, Вад, смешно подпрыгивая, бежал следом. Но я не в силах была остановиться, и сама побежала, думая лишь об одном — чтобы он отстал наконец.

— Ты придешь! Слышишь, ты придешь или я умру! — проорал он, останавливаясь на перекрестке.

Я оглянулась. Он стоял посреди улицы на островке, очерченным белым, и не двигался. Несмотря на то, что мне удалось убежать, я чувствовала себя затравленным зверем. Как было бы здорово, если бы Вад был красивым здоровым парнем — тогда бы без всяких угрызений совести я послала бы его ко всем чертям! Но проклятая жалость вязала меня по рукам и ногам, и я чувствовала, что не смогу противиться, хотя меня тошнило при одной мысли, что ЭТИМ можно заняться с Вадом. Самое противное, что Вад разнюхал все подробности моей личной жизни, и когда я в прошлый раз сказала, что у меня есть парень, он зло оборвал меня: «Всё врешь, у тебя никого нет». И у меня не хватило наглости это отрицать.