Лифт в преисподнюю - Страница 76

— Да, да. Именно так она и погибла. Стеклянный купол обрушился в тот момент, когда мадам Пуартье поливала саженцы. Огромные куски стекол с купола полетели вниз. Ее ничто не могло спасти. Многие осколки ушли в землю на глубину полуметра. Их даже не вытаскивали, а просто обломали. Обрушился весь свод.

— Такое может произойти только при страшном землетрясении, — с выражением ужаса на лице сказал Чаров.

— Нет, месье. Конструкция держалась на пяти несущих балках, выстроенных в форме звезды. Стоило убрать хотя бы одну, чтобы вся конструкция рассыпалась, как карточный домик. Так и случилось. Одна из опор обломилась, и купол накренился. Стекла тут же треснули и огромными осколками полетели вниз. Можете себе представить, что осталось от бедняжки. Когда рухнули рамы и карнизы, мадам была уже мертва.

— Вы говорили об убийстве? Но это же несчастный случай.

— Следствие ведет комиссар Фонтен. Он вам сам все объяснит.

— Я хочу немедленно связаться с ним.

— Хорошо. Идемте в дом и попытаемся до него дозвониться.

Прислуга, одетая во все черное, встретила хозяина холодно. Все вышли на крыльцо, как это принято при приезде или отъезде хозяев, но глаза лакеев и горничных смотрели в землю.

В кабинете старого адвоката ничего не изменилось: новый еще не успел обжиться. Мориус снял трубку и набрал номер. Ему ответили, он представился и сказал:

— С вами желает поговорить месье Пуартье. Мы только что приехали из аэропорта. Адвокат подал трубку хозяину.

Чаров ничего не успел сказать. Он услышал резкий бас с прованским акцентом.

— Мы работаем, мсье. Сейчас мне нечего вам сказать. Придет время, и я вас сам найду. А пока извините и примите мои соболезнования.

На этом разговор был оборван.

— Комиссар грубоват, но свое дело знает, — извиняющимся тоном сказал Мориус.

— Да нет, я не в обиде, — отмахнулся Чаров и спросил: — Катя в морге?

— Гроб уже заколочен. Пусть она останется в вашей памяти живой.

— Да, я понимаю… Свяжитесь с похоронным бюро. Хоронить ее будем в Париже, в фамильном склепе Ростопчиных. На надгробной плите надо сделать надпись по-русски: «Графиня Екатерина Ростопчина-Пуартье». Я вам напишу русский текст.

— На кладбище знают, как писать по-русски, а слова я и так запомнил. Полетим на самолете?

— Да, позаботьтесь. Я иду спать. Предупредите прислугу, чтобы меня разбудили.

Чаров ушел в спальню, где его всегда встречала Катя, с придыханием, зовущим взглядом. Теперь его никто не ждал, но он об этом не думал. Его беспокоил тон комиссара, которым тот говорил с ним.

Похороны прошли подобающим образом, их не назовешь скромными, но и помпезности тоже постарались избежать. Для русских был заказан отдельный кабинет в хорошем ресторане, по-русскому обычаю на поминках подавали блины, водку и кутью.

Капитан Кузьма Малыгин все еще выглядел бодро, возраст не пригибал его к земле. Нестареющий командир клуба «Андреевский флаг» имел морскую закалку. Чарова он называл не иначе, как крестник, и с этим трудно было спорить. Он то плакал, то смеялся, то грустил. В общем, вел себя так, как и ведут себя русские на поминках: начинают тихо за упокой души а кончают плясками, забыв, по какому поводу собрались. Держа в руках тонкий хрустальный фужер с водкой, старик что-то бормотал на ухо Геннадию, словно читал заклинания.

— Я знаю, что у тебя, крестник, есть внук. Это же отпрыск Ростопчиных! Твоя жена мечтала увидеть его, но вот не дождалась. Теперь и ты покинул Россию. А как же наследник? Ты должен сделать все, чтобы он и его родители приехали сюда. Мы примем его в наш клуб, и он когда-нибудь возглавит наше товарищество. Я готов взять его на попечительство русского офицерства. Он же и по деду, и по бабке Ростопчин. Вас с Катрин Бог свел. Судьба, значит. Это чудо. Не может в тину болотную кануть великий русский род!

— Он и по матери не холоп. Мать моего внука — правнучка князя Оболенского. Того самого, что не покинул Россию. Это он не дал оборванцам разграбить Эрмитаж.

— Мать честная! Неужто правнучка лейб-гвардии полковника Оболенского?

— По материнской линии. И воспитание получила надлежащее. Читает Бодлера и Элюара в подлинниках.

— Так сам Бог велел! Власти с моим клубом считаются. Привези семью, мы их в обиду не дадим.

— Уже думаю об этом. Как только привезу внука, мы его здесь окрестим, дадим ему имя Михаил Ростопчин-Пуартье. Для начала. Чтобы власти не кочевряжились. А потом, с годами, Пуартье отвалится, как сухая ветка от дерева. И к зрелому возрасту он уже будет по всем документам Михаилом Ростопчиным. Вот тогда и полное право на «Андреевский клуб» получит.

— Молодец, крестник! Светлая у тебя голова. Есть в тебе патриотизм и русская смекалка. Так тому и быть. Наизнанку вывернусь, а добьюсь справедливости. Ты не смотри на меня, как на гнилое корыто. Я еще на свадьбе у его сиятельства Михаила Ростопчина «Яблочко» отплясывать буду.

— Рад бы увидеть, если доживу, но в долгий ящик это дело убирать нельзя. Начинайте уже теперь клинья подбивать, где надо. Вы ведь как танк, настырный. Помню я, как меня с Дейкиным от французов отбили. Таким море по колено, а Альпы лишь пригорочки, как для графа Суворова.

Старик расплылся в улыбке. Ласка, она ведь и кошке приятна.

На следующее утро Чаров возложил цветы на могилу жены, взял билет на вечерний поезд до Ниццы, а днем зашел пообедать в «Максим», где без пухлого кошелька делать нечего. Геннадий Устинович, бывая в Париже, всегда посещал знаменитый ресторан. Это стало своего рода ритуалом.

Сегодня он пришел сюда не только из-за расстегаев и кислых щей. За столиком его ждали двое молодых людей, которые во Франции бывали не меньше его за последние год-полтора. Юра и Влад встали, когда появился Чаров.

— Рады приветствовать тебя живым и здоровым, Устиныч.

— Садитесь. И запомните раз и навсегда, что нет здесь ни Устиныча, ни шефа, ни босса, а есть месье Пуартье. Свои собственные имена вы приобретете от жен-француженок.

— Жен? — удивился Влад. — Зачем нам жены?

— А ну-ка, мальчики, давайте мне ваши паспорта. Только не заграничные, а российские.

Растерянные парни достали паспорта, Чаров их взял и демонстративно положил в свой карман.

— Выдавать я их вам буду, когда возникнет необходимость поехать в Россию по делам. А ближайшая ваша задача — найти себе местных шлюх и жениться, пока у вас не кончилась виза. Обживайтесь. Привыкайте быть французами.

У Юры глаза выкатились из орбит.

— Послушай, Усти…, месье Пуартье. Мы, что же, не закрываем нашу контору? Ты же теперь один из богатейших людей в Европе. Чего тебе не хватает?

— Адреналина в крови. Мы были и остаемся искателями сокровищ. У меня уже новый клиент наклевывается, Любопытнейшая работенка нас ждет! Через полгодика приступим к разработке плана, а пока начинайте привыкать к новым условиям.

— Так вот почему ты всегда настаивал, чтобы мы все свои барыши во французские банки откладывали? — протянул Влад.

— Конечно. Олег изначально был обречен. Слишком болтлив, суетлив, любил сорить деньгами. Поэтому ему и было позволено иметь рестораны, сауны бани. Он был привязан к России, ему это нравилось Накопительство, вещизм приковывают человека и делают его слабым. Этим еще пользовались американские рэкетиры в тридцатых годах, устраивая поборы с бензоколонок и придорожных забегаловок. Ну куда владельцу деваться, если он обзавелся рестораном, семьей и домом, пусть даже на крохотном пятачке. Рэкетиры живут в машинах. Приехал уехал. Ищи ветра в поле. А бензоколонку и дом в багажник не положишь. Не будешь платить, все на воздух взлетит. Hа этом Олег и погорел. Разве можно оставлять в живых человека, привязанного к доходам с пятачка, да еще с таким запасом информации в голове?

— Значит, ты уже два года назад знал его участь, когда он первый трактир открыл? — тихо спросил Влад.