Личный поверенный товарища Дзержинского. Книга 3. Барбаросса - Страница 14

Где-то к обеду мы пришли в здание ЧК. Мария подошла к дежурному:

– Сергеев, оформляй находку, – и она подала дежурному пять червонцев, один червонец редкий с изображением Екатерины Второй.

– Молодец, Мария, запишу в журнал, – сказал дежурный, смахнул монеты в выдвижной ящик, продолжая писать что-то своё.

Мы вышли из здания ЧК на улицу. Я зашагал в сторону товарной станции.

– Ты куда? – строго спросила Мария.

– На станцию, наниматься на разгрузку вагонов, жрать-то что-то надо, – сказал я. – Я же не Сергеев твой, который сегодня устроит себе праздник на золотые червонцы.

– Стой здесь и не шевелись, – зло сказала Мария и ушла в сторону здания, из которого мы только что вышли.

Через несколько минут она вернулась, на ходу вытирая окровавленную руку.

– Ты ранена? – встревожено спросил я её.

– Это у Сергеева из носа так льётся, – деловито сказала она, – монетки уже в кармане его брюк лежали. Ворюга. Вот тебе одна монета, показывай, как ты будешь ею распоряжаться. А Екатерину я нам на память оставлю.

Собственно говоря, тому, кто занимался нелегальным бизнесом, новая власть совершенно не мешала. Они помогали новой власти иметь всё, что она хотела получить от революции.

Ходовые деньги ходят везде. Золото тем более. Эти структуры создались с началом войны и действовали достаточно эффективно, составляя конкуренцию легальной торговле, снабжая людей кокаином, морфием и тем, что было под запретом или в дефиците.

С началом революции в дефиците оказалось всё. Лавочники, поддерживавшие свержение царя и припрятывавшие продовольствие для создания массового недовольства, сейчас с умилением вспоминали царские времена и втайне мечтали переломать ноги тем, кто уговорил их поддержать антицарские выступления.

За один червонец мы получили достаточно много продуктов и ещё деньги в царских ассигнациях.

Дома мы устроили пир. Я расплатился за квартиру. С помощью Степаныча достал себе дров. Жена его уступила нам пару стаканов и две тарелки с алюминиевыми ложками и вилками. Дома стало тепло и уютно. На столе лежало тонко порезанное сало с розовыми прожилками, чёрный хлеб, пузырёк медицинского спирта, кулёк карамели для дамы, две луковицы и две селёдки. Чай в бумажном пакетике. Царский пир. Мы поедали наши яства и никак не могли остановиться, понимая, что нам на этих припасах ещё нужно жить какое-то время.

– Давай устраивать совет, – сказал я, – нам нужно где-то работать. С тобой всё понятно, ты при деле, а вот я? На какую работу мне устроиться, чтобы ты могла караулить меня?

– Давай к нам, в ЧК, – весело сказала Мария, – всегда под рукой и работать вместе будем.

– Конечно, – сказал я, – и заслужить всеобщую ненависть и презрение народа.

– Какого народа, – взвилась на дыбы Мария, – буржуев и капиталистов? До чего же ты противен мне, – сказала девушка и ушла в спаленку.

Следующий день мы провели в молчанке. Я сходил за газетами. Почитал фильтрованные новости и объявления о приёме на работу. Никому ничего было не нужно, зато продать хотели все и всё.

На обед сварили луковую похлёбку с кусочком сала. После обеда занимались хозяйственными делами. К вечеру натопил печку. Поужинали, разошлись по своим комнатам.

Утром Мария дала команду:

– В ВЧК!

Как всегда, у здания ВЧК я получил команду:

– Стой здесь!

Мария ушла в здание, а я стоял около входа, вызывая подозрение часовых.

Через двадцать минут она вышла, и я получил новую команду:

– Следуй за мной!

Мы пошли по полутёмным коридорам ВЧК, по которым сновали сотрудники с папками и какими-то мешками.

В приёмной пришлось подождать. Скоро двери распахнулись, и из кабинета председателя ВЧК вышло десятка полтора сотрудников. Пригласили нас.

Дзержинский стоял возле своего стола и рассматривал какие-то бумаги.

– Совнарком переезжает в Москву, – сказал он. – ВЧК тоже. Здесь останется Петроградское управление. У нас нет времени ждать, господин Казанов, пока вы созреете для осознанного сотрудничества с нами. Вот ваш новый мандат, старый давайте сюда. Не удивляйтесь, если что-то будет не так, товарищ Мария изымет его у вас, её полномочия в отношении вас не изменились. Мы не будем возражать, если вы вместе съездите за границу. Оживите свои связи. Помогите родине в решении важных проблем. По всем вопросам обращайтесь только ко мне.

Мы вышли. В приёмной я посмотрел на мой новый мандат. Текст был короткий, но ёмкий:

Предъявитель сего Казанов Дон Николаевич является личным особоуполномоченным председателя ВЧК со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Подпись: Ф. Дзержинский.

Печати, скрепляющие мою фотографию и подпись.

Вот, большевики, придумали бюрократический штамп «со всеми вытекающими отсюда последствиями». Любой прочитавший это сразу включает своё воображение и у него начинают возникать такие картины, что предъявителю сего мандата нет отказа по любому вопросу. А личный особоуполномоченный председателя ВЧК это всё равно, что сам председатель ВЧК, но только в моём лице. Красные дерматиновые корочки, в которые был вклеен мандат, внушали большое уважение к предъявителю и организации, им представляющей.

Дзержинский рисковал, выдавая мне такой мандат. А вдруг я враг? Да я с таким настоящим удостоверением таких дел наделаю, что судить будут самого товарища Дзержинского, как организатора всех моих дел.

С другой стороны, этот мандат отрезал меня от моего общества. Кто будет верить человеку, которому сам Дзержинский лично выдал мандат особоуполномоченного? Никто. Это все равно, что бойца противоборствующей армии переодеть во вражескую униформу, дать в руки оружие и посадить в окопы. Если он даже не будет стрелять или он будет стрелять в тех, кто дал ему оружие, он не станет своим для своих. И для чужих тоже не станет своим. А после революции трудно разобраться, кто всё-таки свой, а кто действительно чужой. И антиправительственная деятельность во все времена остаётся антиправительственной деятельностью. Даже при смене правительства и политического курса.

– Идём на склады, – скомандовала Мария.

– Чего она раскомандовалась? – думал я, идя вслед за ней. – По должности я выше и вообще это она меня должна слушаться, а не я её. Вот выйдем на улицу, я этот вопрос поставлю ребром. И заставлю её обращаться ко мне на вы. А чего это вы, господин Казанов, стали думать, как особоуполномоченный ВЧК? Вы что, присягу им давали? Вы присягали Его Императорскому Величеству, Самодержцу Российскому и ему верность должны хранить. А где он, царь? Под арестом, по слухам где-то в Екатеринбурге. И он сейчас не царь, нет у нас царя, значит, и присяги нет. Если бы мы присягали Родине, то да. Что, то да? Как тут эту родину разделить? И у большевиков, и у нас Родина одна. Как нам её поделить?

– Всё, пришли, – сказала Мария. – Кладовщик, давай, выдавай по ведомости, – и она протянула кладовщику два листа бумаги.

Кладовщик вышел из-за прилавка, молча подвёл нас к мерной линейке, измерил рост и записал данные в ведомость. При помощи портновского сантиметра замерил обхват груди и длину подошв, снова записал в ведомость. Вернулся за прилавок и стал выдавать имущество. Гимнастёрка зелёная, полушерстяная с синими «разговорами». Брюки полушерстяные синие «галифе» с синим кантом. Две рубашки нательные – хлопчатобумажная и фланелевая. Двое кальсон с завязками. Сапоги хромовые офицерские, размер 42, узкие, одна пара. Куртка кожаная, чёрная с утеплителем на пуговках, одна штука. Будёновка с синей суконной звездой. Фуражка кожаная, шофёрская. Одеяло шерстяное. Две наволочки. Две простыни. Два полотенца вафельных. Котелок круглый, медный. Ложка. Кружка алюминиевая. Ремень брючный, брезентовый. Ремень кожаный с портупеей.