Личный досмотр. Последний бизнес - Страница 116

Но размышлять долго не пришлось. Все, находившиеся во дворе, вдруг увидели, как в обоих окнах домика неожиданно погас свет.

Огнев стоял у самого крыльца и не спускал глаз с Коваленко, который постучал уже в третий раз и тут же предостерегающе поднял руку: он услышал за дверью какой-то шорох, будто подкрался к ней человек, дышит тяжело, беспокойно и ждет, чего-то ждет.

Коваленко тоже минуту выждал, потом глухо и торопливо, словно задыхаясь от волнения, произнес:

— Открой. Это я, Уксус. Ну!..

Секунда… И за дверью осторожно звякнул затвор. Она медленно приоткрылась, но на пороге, в черном ее проеме, никого не оказалось.

Прежде чем Огнев успел его остановить, Коваленко бросился в темноту коридора. И тут же раздался его крик, короткий, отчаянный, сразу перешедший в хрип.

На Огнева метнулась какая-то тень, отбросила его в сторону. Но он все же успел рукояткой пистолета ударить неизвестного, и тот, покачнувшись, глухо выругался. Огнев узнал Баракина.

В этот момент кто-то из сотрудников крикнул:

— Стой! Стрелять буду!

И через секунду опять:

— Стой, тебе говорят!

Огнев был уже в коридоре, где, раненный ножом в спину, лежал Коваленко, когда во дворе грохнул выстрел. Всего один выстрел, но его оказалось достаточно. Сотрудники Огнева умели стрелять.

Когда увезли раненого Коваленко, оперативная группа приступила к тщательному обыску. Пьяного старика хозяина разбудить не удалось.

Огнев зашел в одну из комнат, где на кушетке лежало тело Баракина. Злость и удивление застыли на его лице.

Следующий день был воскресенье.

С утра в районном штабе народных дружин было особенно людно.

Огнев остановился на пороге, огляделся и, заметив стоявших возле окна Артамонова и Николая Вехова, направился к ним.

— Ну, что нового в вашем хозяйстве? — спросил он, здороваясь.

— Вот суд чести вчера у них был, — Артамонов кивнул на Николая. — Проработали одного паренька так, что я, признаться, даже не ожидал.

— Исключили из дружины?

— Ну, зачем же, — спокойно ответил Николай. — Парень свой, не первый день знаем. Мозги прочистили.

Все трое на миг задумались. Потом Артамонов сказал:

— Это, милый, великое счастье, если ты всем честным людям, настоящим друзьям своим, можешь смело сказать, глядя прямо им в глаза: «Я свой! Я такой же, как вы, я — рядом, плечом к плечу с вами!» Но от тебя, Николай, и от твоих хлопцев требуется больше. Среди других, казалось бы, чужих тебе и даже враждебных людей должен ты уметь разглядеть таких же вот своих парней, которые только случайно, только по слабости или глупости своей отошли когда-то от вас. Но мало разглядеть это, надо заставить кх вернуться, как бы далеко они от вас ни ушли.

Великое это дело, скажу я тебе. И вы уже начали его делать, начали правильно. И это не только радость, это святой долг наш. Запомни на всю жизнь, Николай: люди должны быть счастливы, все люди на нашей Земле. Это я тебе как старый коммунист говорю.

Я для этого революцию делал и защищал ее в трех войнах.

— Хорошо это ты сказал, Павел Григорьевич, — заражаясь его настроением, задумчиво подтвердил Огнев и уверенно добавил: — А эти не свернут. На таких положиться можно.

Артамонов со своей обычной скупой усмешкой кивнул на Николая:

— Он к тому же еще и оратором стал. На диспуте в университете очень умную речь сказал. И вчера на суде тоже. Теперь выделили его общественным защитником по делу о тех ребятишках. Словом, растет человек. Вот только юридических знаний не хватает. — И озабоченно добавил: — Это для дружинников становится делом важным сейчас.

— Да-а, — покачал головой Огнев. — Вот так оно получается. Одни растут, а другие… Э, да чего там! — досадливо махнул он рукой и, чтобы переменить разговор, спросил Николая: — Идешь сегодня в патруль?

Тот отрицательно покачал головой, а Артамонов добродушно заметил:

— Культпоход у них в оперный. Вся знаменитая бригада Вехова в полном составе плюс представитель райкома комсомола.

— Уж не твоя ли стрекоза?

— Она самая, — усмехнулся Артамонов. — Суд чести странный результат возымел, доложу я тебе. Просто, знаешь, диву даешься.

Огнев хитро взглянул на Николая.

— А как насчет работников библиотечного фронта? Они тоже плюс или как?

Николай покраснел. Артамонов обнял его за плечи и ответил:

— Плюс, плюс. И все-то эти сыщики знают. Ничего не скроешь.

Огнев улыбнулся.

— Я еще знаю, что бюро райкома партии было. Решили догнать другие районы по уровню партийного руководства дружинами. Так ведь? Выходит, случай с инструментальным кое-чему помог?

— Ну и что? — пожал плечами Артамонов. — Я же тебе говорил, что Сомов коммунист настоящий.

Самое главное на этой неделе будет.

— Что именно?

— Общее собрание дружины партком собирает, Вот где будет жарко. Так, что ли, Николай?

— Еще бы, — кивнул в ответ тог. — Ребята как черти злы. — И многозначительно добавил: — Кое-кому из начальства придется солоно.

— Вот оно что! А я-то думаю, почему это самое начальство сегодня носа не кажет, — усмехнулся Огнев. — Теперь все ясно.

Артамонов вздохнул.

— Словом, жизнь идет, и все вполне закономерно получается. Между прочим, — обернулся он к Огневу, — зашел бы вечерком, потолковать кое о чем надо. У них суд чести еще один результат дал. Восемьдесят новых заявлений в дружину. Неплохо, а?

Огнев кивнул головой.

— За боевыми делами идет и боевая слава. Все, как ты говоришь, закономерно. Кстати, «Ленинскую смену» сегодня видели?

— Нет еще. А что?

— Читать газеты надо, дорогие товарищи. А эту сегодня все из рук рвут. Рассказ Андрея Рогова. Детективный, главное. Там и про них говорится, — Огнев кивнул на Николая. — И совсем неплохой рассказ, между прочим. Это первое. Второе открытое письмо про диспут в университете. Ох, и здорово там одной группке влетело!

— Это нам еще вчера было известно, — не без подковырки заметил Артамонов.

— Да? — Огнев хитро прищурился. — А то, что двое из них у нас сидят, это вам тоже известно?

— То есть как сидят?!

— Обыкновенно. С горя напились вчера вечером в ресторане. Шум подняли. А сейчас льют слезы и отрекаются от своих идейных заблуждений. Уж мы и родителей сегодня с утра вызвали и ребят из комитета комсомола. Даже валерьянкой поим. И смех и грех, честное слово.

— А фамилии их как?

— Гельтищев и… Титаренко.

— Они самые, — подтвердил Николай. — Главные крикуны.

— Ну, теперь у них совсем другой репертуар, — усмехнулся Огнев и, обращаясь к Артамонову, добавил: — А вечером я, так и быть, зайду. Стариковское твое одиночество рассею.

Артамонов улыбнулся и, указав рукой вокруг, сказал:

— Какое же тут одиночество? Тут, брат, все кипит, бурлит и никогда не затихает.

Огнев засмеялся.

— Что ж, все вполне закономерно.

Ему, как видно, понравилось это выражение.