Лицей 2017. Первый выпуск (сборник) - Страница 18
– Может, это я её, внучку-то, в первый и последний раз вижу… Надо пока держаться, – повторяла бабушка.
– Тю, бабуся – говорил Назар. – Ты ещё Соломийку под венец проводишь…
– Под венец, – прошипела курившая рядом роддомовская акушерка и вдруг кивнула мне: – Слушай, ты же ведь их друг? Ну, этих, Музычко?.. Знаешь же, что у них обоих болезнь неизлечимая, ты в курсе, какая… А они рожают… Тьфу ты!.. Ну ты-то вроде нормальный парень, дружишь с ними, почему ты им не сказал, ну куда вам, наркоманам, рожать?!
– Может, я им ещё должен был сказать: куда вам, спидозным наркоманам, жить на белом свете? Ведь, – я взглянул на её бейджик, – Юлия Иванова, акушерка первого родильного отделения, хочет, чтобы вокруг неё были только такие же юли ивановы, и больше никого…
– Придурок, – сказала Юлия Иванова и, смерив меня презрительным взглядом, удалилась.
Тут, наконец, вышла Ася. Спешно передав четыре килограмма кружев Назару, она бросилась целоваться и обниматься с друзьями и родными и улыбаться в несколько объективов разом. Говорю же – она у нас звезда… Моя Арина повторяет, что, “когда вырастет”, хочет быть как Ася.
Они зазвали меня к ним домой. Сказали, что бабушка привезла с Украины “такое сало, которое быстро поставит меня на ноги”.
– Бабушка-то про ВИЧ в курсе? – шепчу я Асе.
– Ну, конечно, – смеётся она в ответ. – Бабуся! Ну-ка толкни нам свою ВИЧ-теорию.
– А? Шо то воно ваш вірус? Не голод й не война – то є головне. Я голода не знала, дякувати Господові Богу. А ось мати моя були казали, що її леда чи не з’їли. Було їй двадцять років в тридцять другому, вона на Київщині жила. Гналися-гналися за нею, та вона впала долі в яр… Вони й подумали, що вона вмерла, розбилася, ніхто за нею не поліз, та й відки на це сили… А вона вибралася… Хоч була пухла вже від голоду… Потім батько мій її побачив, полюбилися вони… Забрав до себе, де не такий голод був, а з сорок п’ятого, коли батько з войни вернувся, вони на Буковині оселилися – там я і світ Божий побачила, отако… А ви кажете: віруси, віруси… Да які віруси!.. Зараз все лікують. Головне, абись люде один одного не їли…[1]
Соломия, которую велено было называть просто Мией, сытая, спала в кроватке. Я впервые в жизни видел человека пяти дней от роду. Всегда думал, что у младенцев спокойные и безмятежные лица, а оказалось, нет. Лицо Мии частенько вздрагивало, по ресницам будто пробегал ветерок, уголки рта то опускались, то поднимались. Казалось, она только притворяется, что спит, а на самом деле размышляет, что же ей теперь делать на этой планете.
– Ну что, Мийка, отрицательная дочь положительных родителей, – сказал я ей. – Попробуешь сразиться с миром?
– На хрена мне сражаться? – словно возражала мне Мия очередной сонной гримаской. – Я хочу просто жить.
И если она так действительно подумала, она была абсолютно права.
Выглядел я, по правде говоря, ужасно. Вес возвращался неохотно, глаза ввалились, заострились скулы. Бледный я был, как больничный потолок. Несмотря на это, у местных девушек я был популярен. К своему удивлению, я заметил, что романы здесь были не редки. Хотя это и объяснимо – слишком долго тут обычно лежат, почему бы со скуки не замутить?.. У меня, конечно, таких мыслей и не было: Арина и здешние обитательницы очень контрастировали…
Частенько в туберкулезном лесу я болтал с девчонкой с первого этажа. У нее была одна из самых незавидных разновидностей туба. Острый миллиарный. Здесь она лежит уже больше года.
Я спросил, почему её не навещают родные, и сама она не уходит на выходные. Оказалось, с семьёй не общается.
– Как я могу относиться к своим родителям, если они назвали меня Клава?! – она мусолит краешек скатавшегося китайского халата. – Я всегда у них была толстая, страшная, тупая. Отговорили в универ поступать. Какой тебе, мол, универ, иди учись на товароведа в техникум… У подруг у всех парни, отношения, а я вечно одна. И тут, понимаешь, реально, как в сказке. Звонок телефона. “Клавдия, увидел тебя “ВКонтакте” и сразу понял, что ты – моя судьба”. Именно так он и сказал. Ну, какая бы на моем месте устояла?.. И не надо так улыбаться…
– Я бы не улыбался, если б вчера ты мне не сказала, по какой статье он был осужден…
– И что смешного? – оскорбилась Клава. – Ну да, за изнасилование. Но она Славку оговорила. Все было по согласию. А она его подставила. Синяки сама себе сделала. Она от него избавиться хотела. У неё новый хахаль уже был, бывший мент. Конечно, у них там все схвачено, у мусоров…
– Ты не боялась его?
– Нет… Тот, кто так говорит, такие письма и смс пишет, точно никого не мог изнасиловать. Нет, не то чтобы он мухи не обидит, я так не говорю… Он и за разбой сидел раньше, и за кражу. По молодости, по глупости… Он такое мне говорил. Столько нежности, любви. Страсти…
Последнее Клава говорит полушёпотом, с придыханием. Мой рот опять растягивается в улыбке.
– Ну и дурочка же ты, – говорю. – Он же использовал тебя явно. Продукты ему присылала, деньги на телефон, да?..
– Ну конечно. Но он себя очень ругал, что берет у женщины деньги!.. Говорил, на воле себе не позволял такого. Обещал, что выйдет, заработает – в сто раз больше мне отдаст.
– Отдал?..
Клава помрачнела:
– Нет, не отдал… Я его встречала с зоны. Он был так рад. Как ребенок. Сказал, я одна у него на этом свете осталась. Я работала тогда в магазине, уже год как, зарабатывала более-менее… Квартиру сняла – не с моими же родителями жить. Они от меня вообще отказались, как только узнали, что я с зеком связалась. И там пошло-поехало. Пьянки-гулянки. Друзья. Бабы какие-то… И тубик один сиделец бывший нам принес…
– Что ж ты их не выгнала, да и Славку своего тоже? Нафига такое счастье?
Она пожимает плечами:
– Не знаю… Надеялась, наверно.
– Вот и донадеялась. Он же подставил тебя.
– Сама виновата, – вздохнула Клава. – Не надо быть такой дурой. Для меня и тыща-то баксов – немаленькие деньги, а уж что говорить про пять. Он говорил, что деньги нужны, чтоб взятку дать… И дальше он начнет работать, магазин откроет, мы заживем… Ребёнка родим. Слава тебе господи, я хоть не залетела от него… Занять мне не у кого было. Только соседка на ум пришла. Лучше б она отказалась тогда давать мне в долг. Славка с её деньгами пропал… Потом я узнала, что его опять посадили за разбой. Взяла кредит – отдала соседке деньги. А мне вот проценты капают… Иногда от мыслей, как дальше быть, – хочется в петлю…
– А сейчас, когда он снова сидит?.. Опять перезваниваетесь, переписываетесь?..
– Нет, ничего о нём не знаю. Только знаю, что в Иркутской области…
– Он, наверно, новую себе нашёл.
– Может быть.
– Любишь его до сих пор?
Клава отвечает не сразу.
– Не знаю… Много было такого, что я люблю вспоминать. Всё-таки я счастливая с ним была. Как никогда в своей жизни. Но, конечно, я понимаю, это он во всем виноват, что со мной случилось. И долг, и тубик… Хорошо, хоть ВИЧ мне не принес…
И тут же осекается:
– Ой, извини, пожалуйста!.. Что я говорю…
– Да нет, ты права. Это действительно прекрасно…
В тубдиспансере пили все, кто еще не был отправлен в морг. Ну ладно, почти все. Всё-таки не только маргиналы были здешними постояльцами. Хватало и тех, кого принято называть нормальными: благого вида старушки, филологические студентки (они, Тася и Сима, говорили мне: “Теперь мы к Чехову относимся совершенно особенно!”), жилистые деревенские мужички, до последнего жевавшие сушёные медведки, прежде чем обратиться к врачу… А еще ходили слухи, что в отдельной хорошей палате тут лежит работница мэрии, которая на протяжении нескольких лет варила собак в надежде на излечение от туберкулёза. Всякие, в общем, были люди…
На все предложения выпить я отвечал отказом. Хотя синька бы непременно скрасила мое пребывание в этом чудовищном месте, но ради своей печени (ежедневно я печалил её восемнадцатью таблетками) я решил оставаться в трезвом режиме. Да и понаблюдав здесь за теми, кто беспробудно пробухал всю свою жизнь, видя их беззубые шамкающие рты, изъеденные палочкой Коха глаза, жёлтые пальцы и бугристую кожу, я чуть ли не дошел в своих убеждениях до крайнего ЗОЖ.