Лицей 2017. Первый выпуск (сборник) - Страница 15
– В туалет я…
– Какой тебе туалет? Утку вон возьми под койкой.
Мне восемнадцать лет, и мне предлагают ссать под себя. Нет, я лучше сдохну.
– Пацаны, скажите, где сортир? – умоляю я.
– В конце коридора, – отвечает азербайджанец. – Давай провожу тебя.
Мне он сразу понравился. Хороший парень. Джавад.
В туалете я достал телефон и набрал Аринин номер.
Она плакала.
– Куда ты пропал?
Я так и не придумал, что бы соврать. Пришлось сказать правду:
– Я в тубдиспансере.
– Я как чувствовала!.. Адрес говори! Какой диспансер?
– Ты с ума сошла… Тебя не пустят…
– Меня – пустят. Не сомневайся, – уверенно сказала Арина.
– Лучше скажи мне, мама твоя успокоилась?
– Она никогда не успокоится, – проворчала Арина. – Только если я её убью, вот тогда да…
– Глупости не говори. Послушай. Я отсюда выйду не очень скоро, наверное. Через полгода. Может, больше…
– Я умру без тебя, – всхлипнула Арина.
– Не перебивай. Мне хорошенько вылечат этот чертов туб и, надеюсь, он больше не вернется. Я выйду, и мы все равно будем вместе, несмотря ни на что, и твоя мама в конце концов поймёт, что разлучить нас просто невозможно… Смирится.
Я услышал череду вопросов: что я ем, какие у меня условия, чем меня лечат, что говорят врачи, и ни на один не смог ответить. Я же в сознании почти и не был.
Арина плакала:
– А знаешь, я все-таки тебя ненавижу.
– Почему?
– Влюбить в себя человека означает подсадить его на самый тяжелый наркотик.
– Ну что поделать, маленькая… Переломаемся. Мне не впервой, в конце концов…
– Все будет хорошо?
– Погодки будут. Или как там они называются… Мальчик и девочка.
Джавада собрались выписывать. Но он чуть ли не зубами вгрызался в железную койку:
– Мне плохо, я работать не могу…
– Что вы мне голову морочите?! – отбивалась усталая пожилая врачиха Татьяна Ивановна. – У вас динамика исключительно положительная. Всем на зависть.
– А что я на рынке целыми днями?! Это ничего, да?! На меня работают таджики-маджики… Они не привитые… Чурки всякие… Опять заразят меня, и всё…
– Уймись ты! – замахала руками Татьяна Ивановна. – Кому ты про таджиков рассказываешь? У тебя ВИЧ сколько лет?!.. Надо было вовремя вставать на учет и начинать терапию, чтоб не довести до туберкулёза. А то сам видишь что вышло.
– Ну, пожалуйста, – взмолился Джавад. – Ну, я вас, как мать, прошу. Как родную мать, да?.. Ну, пожалуйста. Еще месяц, умоляю. А потом что хотите, то и делайте…
Она разрешительно вздохнула и пошла к выходу.
– А я?.. А мне что скажете? – сказал я ей вслед.
– А тебе, друг мой, восемнадцать таблеток. И лежать. Всё теперь не так уж плохо. Слава Богу, туберкулёз у тебя закрытый. Но это, конечно, странно – на терапии заработать такую тяжёлую форму. Задал ты нам задачку, конечно…
Лежать.
Спрашиваю Джавада:
– Чего ты домой-то не спешишь? Я бы всё отдал, чтобы выйти отсюда…
– Сейчас здесь мой дядька, понимаешь, мой будущий тесть… Приехал… Я помолвлен. Со своей двоюродной сестрой… Ну, в общем, он тут по делам. Если меня сейчас выпишут, то придётся ехать с ним и жениться там, в Баку… А там перед загсом надо на ВИЧ сдавать… Понимаешь?! Тогда все узнают…
– Подожди. Ты биологию учил в школе хоть чуть-чуть? Ты понимаешь, что с близкими родственницами лучше не заводить детей?..
Джавад пожал плечами:
– Так чуть ли не вся Турция и пол-Азербайджана женаты на двоюродных. И ничего. Ты мне скажи лучше: почему, когда я восемь лет назад сюда переехал, мне никто не сказал, что надо тут аккуратнее с девчонками?.. Я думал разве, что тут у вас ВИЧ на ВИЧе?..
– Так ты всю жизнь собираешься скрывать, что у тебя ВИЧ? И от жены своей?
– Ну да, – снова пожимает плечами Джавад. – Я тут пока отлежусь, в Азер не поеду, через пару месяцев её привезут сюда… Какая разница, ей бы все равно пришлось переехать. У меня тут всё есть. Гражданство, слава Богу, мне его помогли получить до того, как я заразился… Своя точка на рынке, квартиру снимаю… Я-то думал, всё у меня тут сложилось хорошо, а видишь, как… Но я не унываю. Буду жить, пока живётся. Здесь свадьбу сделаем… Никто про ВИЧ не узнает. Вирусная у меня сейчас нормальная. Говорят, скоро будет неопределяемая, то есть я буду почти не заразный… Значит, ребенка, хоть одного, да можно сделать… Не хотелось бы, конечно, заразить ее… Вообще, я её почти не знаю, ну, сестру-то эту свою, невесту. Она из деревни из-под Баку… Мало мы общались… Она, если честно, на крокодила похожа. Ну, челюсть вперед сильно…
И он показал, какая у неё челюсть – выдвинул вперед подбородок.
– Так зачем на ней жениться? – оторвался от книжки безликий. Его, кстати, звали Егор, и работал он отнюдь не в “Евросети”, а был институтским преподом. – Мало того, что сестра тебе, так ты её и не знаешь совсем… А тебе же с ней жить…
– Да и челюсть к тому же… – встрял я.
– А что я могу поделать?! Так у нас положено, – ответил Джавад. – Традиции. Помолвку сделали, когда мне было восемнадцать, а ей вообще тринадцать. Я уехал учиться и работать сюда… Вот, поработал и поучился на хрен. Вичёвый теперь…
В кварцованном воздухе палаты повисла безысходность. В списке того, что я ненавижу в этой жизни, я мысленно поставил галочку напротив слова “традиции”.
Хорошо, что Джавад остался. Он подкармливал нас, остальных обитателей палаты. Родственники и друзья приносили ему огромные пакеты продуктов. В основном копченое мясо и фрукты. Джавад уверял диаспору: заразился туберкулёзом от своих грузчиков-таджиков. Что он лежит в отделении для ВИЧ-положительных, конечно, никому не говорил. Если б соотечественники узнали – наверняка забыли бы сюда дорогу…
Вскоре меня начали навещать и наши ребята из группы поддержки для людей, живущих с ВИЧ, которым о моём туберкулёзе рассказала Арина. Ко мне в палату их не пускают, и гулять мне еще нельзя. Они передают мне еду, и я чувствую, что они за меня переживают. От этого колет в носу: неужели есть на свете десяток людей, которым будет жалко, если я умру?..
Наше ВИЧ-отделение – на втором этаже. В состоянии вечного ремонта. Побелка носится липкой пылью по коридорам и палатам. Пол моют два-три раза в неделю. Душ не моют никогда – и там неизменно пахнет мочой и спермой.
Зато из окна смотришь – и не веришь, что этот паноптикум безобразного расположен в таком чудесном месте. Деревья, небо, лес.
Я тут уже три недели, и последнее время чувствую себя неплохо. Когда можно будет, наконец, выйти из палаты, мы увидимся с Ариной. Я представляю эту встречу каждый день. Только этими мыслями и жив.
И однажды было пять утра. Просто пять утра. Последний сеанс снов в преддверии нового больничного дня, который, как и предыдущие, будет тянуться медленной противной смолой. А я открыл вдруг глаза. Почудилось, будто кто-то играет на флейте. Совсем уже с ума схожу. Или…
Скрипнул пружинами, спрыгнул с кровати – и я у окна. На дереве, царапающем ветками наше окно, – она. Играет что-то похожее на “Smells like teen spirit”. Не было в моей жизни, кажется, зрелища более прекрасного. Как там древесные нимфы называются? Дриады, кажется…
Мечусь по палате. Не нахожу свою одежду. Правильно, мне же её еще не вернули… Хватаю джинсы Егора, они мне совсем не по размеру, но какая разница… И вот я внизу. Пара синяков. Прыгнуть со второго этажа – ерунда. Как выяснилось.
…Мелькнула и исчезла мысль: почему мы не разговариваем? Только целуемся. Надо, надо говорить.
– Малышка. Говори что-нибудь. Пожалуйста, говори. Я это буду крутить в голове и не сойду с ума.
– Я не знаю, что…
– Как ты живешь, что делаешь?..
– Без тебя я только целыми днями смотрю всякую хрень по TLC и ем. Ем, ем, ем. Никуда не хожу, всё мне осточертело. Даже скандалить с мамой. Я просто её не замечаю. Володя от неё ушел. Она и в этом меня винит… А я целыми днями вспоминаю наши полгода.