Лицей 2017. Первый выпуск (сборник) - Страница 14

– А я пью, – сообщила она мне. – Моя Кэт умерла…

Кэт была её лучшей подругой. Однажды она пришла на нашу встречу, но сидела молча. Света позже обмолвилась, что Кэт не лечилась, хотя иммунный статус стремился к нулю.

– Мы кололись на пару… Одним шприцем. Почти десять лет. Представляешь? Обе завязали. Помню, когда первый раз сдали на вирусную нагрузку, она у нас была почти одинаковая… Даже в этом как сестры. Прошло несколько лет, подошло время пить терапию, я начала, а Кэт наотрез отказалась. Говорила: слезть с одной химии, чтоб пожизненно сесть на другую? Она же сажает печень, да и по всем органам бьёт, как это можно пить добровольно? Умерла она от менингита. Банально для тех, кто не лечится…

– Не поверю, что и умирая, она не понимала, как лажанулась.

– Понимала. И согласна была подключить терапию. Но было уже поздно.

– Извини, но она просто дура… Я иногда отказываюсь понимать вас, заразившихся уже взрослыми. Ведёте себя хуже детей…

– Знаешь, все мои друзья склонны к саморазрушению. Оно и понятно: весь мой бывший круг общения – системщики. Да что говорить, больше половины и нет уже в живых. От СПИДа, правда, единицы умерли – большинство до него не дожили. Умерли от передоза. Один за другим передоз, передоз, передоз… Мы с Кэт выбрались, вылезли… И ради чего? Чтоб её СПИД сожрал?

– Не он её сожрал… Она сама себя ему скормила.

– У неё дочка осталась. Ксюша. Шесть лет. Тоже с плюсом. До недавнего времени всё у Ксю было хорошо. Внешне здоровый ребёнок был. Мне Кэт клялась, что она у неё здоровая родилась. Чтоб я, видимо, не лезла со своими “ядами”…

– А сейчас что с ней?

– Сейчас в больнице. Дело плохо. Пятьдесят пять клеток. Но твой Санпалыч говорит, что надежда есть…

– Хм, мать умерла, сделав этим одолжение дочери… Хоть какой-то шанс выжить.

– Выживет, допустим, а что дальше? Детский дом? Я б её удочерила… Но по закону нельзя… Я всех своих детей абортировала. В сорок пять у некоторых уже внуки, а у меня – никого, только кладбище друзей-наркоманов… Ладно, себя жалеть не буду. А вот Ксюшку жалко. Чёртов закон…

Через паузу я подвёл разговор к завершению:

– У твоей Ксюшки один путь – выжить, а потом жить всем назло. А что нам, плюсовым детям, еще остается?!

– Я убью тебя! Я просто убью тебя! Ариночка, ну скажи мне, деточка, он же, наверное, скрывал это от тебя?.. Сама бы ты не легла бы с вичёвым, ты же умная девочка, правда же?

– Откуда ты знаешь про ВИЧ? – спросила Арина.

– Мне тётка его “ВКонтакте” написала. Хорошая женщина, спасибо ей, а то бы я и не знала! Боже мой! Какая дура я была! Никому же нельзя доверять! Давай собирайся. Поехали домой…

– Мама, замолчи. Я никуда не пойду, – жёстко сказала Арина.

В одну минуту она повзрослела. Я четко это увидел.

– Господи, что же делать-то?! – причитала Галина Геннадьевна. – Мне сказали, анализ только через три месяца сдать можно… А пока так и жить в неведении… Сажать надо таких, как ты!..

Я старался сохранять спокойствие. Я слабо, но всё же надеялся, что мои объяснения могут как-то повлиять (“У меня неопределяемая вирусная нагрузка, и даже если порвется презерватив, я не заражу ее. Я не инвалид, у меня ничего не болит. Люди живут годами вместе – положительные и отрицательные, и один в паре остается здоровым…”). Но это не работало. С двумя женскими истериками я ничего не мог поделать. Арина визжала громче своей паникующей матери, грозясь прямо сейчас выйти в окно с пятого этажа, если её посмеют разлучить со мной.

В конце концов, была привлечена тяжелая артиллерия. Дядя Володя просто вынес Арину из моей квартиры. Я не помню, что делал: сопротивлялся ли я? Пытался ли вырвать из их лап свою любовь? Может, и нет… Я снова сдался. Это ужасно. Я ненавидел себя.

Ты опять один, чувак, – сказал я зеркалу. – Все же было понятно. С самого начала. Не стоило и начинать. Жил без всяких сердечных привязанностей – и нормально. Ты что, забыл, что ты – прокажённый? Ты вичёвый, любить тебе не позволено, ну, если только таких же, как ты сам. Ты же – чёртов Квазимодо, хоть ты и симпатичен внешне. Внутри тебя – твоя уродливая тайна, и каждый, кто узнает про твой вирус, каждый с этой минуты имеет право тебе плюнуть в лицо, напомнить, что на счастье ты права не имеешь. Какая тебе Эсмеральда?.. Жри говно…

Для всех ты вооружен и очень опасен. Вооружен своим вирусом. Для всех, кто знает о твоем ВИЧ, ты – леденящее дуновение смерти. Ты для них – и убийца, и жертва. Иногда тебя даже заживо называют жертвой СПИДа. Превентивно, так сказать…

Но она!.. Для неё ты был человеком. Она в тебе увидела тебя. Что бы она сейчас сказала, поняв, что ты опустил руки и отказался от борьбы? Правильно, она бы выдала что-то вроде: “Спирин, я тебя ненавижу. Ты сраный предатель”.

И я решил: ни с одной потерей в жизни я больше не смирюсь. Нужно было снова её обрести. Я не знал, как, но я верил, что всё получится. Я ни во что так не верил в своей долбанной жизни. “Да-да, – говорил я себе. – Я прямо сейчас разработаю план действий. Только немного полежу…”

В голове мутнело, интуиция говорила: температура больше тридцати восьми.

Да, надо поспать.

Лимфоузлы вызывающе выступали из-под челюсти. Я выпил тройную дозу метазида (начал курс еще с неделю назад, когда обнаружил первые признаки). Сегодня пришлось окончательно признаться себе в том, что у меня, кажется, туберкулез.

И я молил Бога – я не знал, какого, какого угодно, – чтобы это был не он…

Асфальтоукладчик, что ли, по мне едет? Жуткая нарастающая боль. Лучше бы и не ложился спать. Взглянул на часы – я проспал половину суток. Вот, еще и слабость. А асфальтоукладчик все давит на грудину. Невыносимо. Я подался вперед, и из меня вырвался кашель.

Вместо того чтобы отвоёвывать у враждебного мира Арину, я выкашливаю свои легкие. Прелестно.

Ну, привет, туберкулёз! Что ж, поехали в больничку? Там с тобой разберутся.

А следующая мысль: ну какая больница? Меня положат минимум на полгода. А то и на год. Как я без Арины? Как она без меня? Но горькая правда, и я это знал, была в том, что если не больница сегодня, то могила завтра.

Пусть это будет частью борьбы за мою малышку – моя борьба за жизнь.

От капельниц я почему-то все время терял сознание. Врач называла это сном. Но мне казалось, что это был какой-то, мать твою, наркоз. Приходя в себя, я моментально вспоминал про Арину и начинал шарить рукой под подушкой и по тумбочке в поисках телефона, но не успевал закончить начатое, вновь погружаясь в небытие…

Только несколько дней спустя я наконец прочел все тридцать восемь накопившихся в памяти телефона сообщений. Она то кляла меня на чем свет стоит, обвиняя в предательстве, то обеспокоенно спрашивала, где я, что со мной и как я себя чувствую? Пью ли таблетки? А потом снова упреки и угрозы, что если я продолжу её игнорировать, она возьмет и забеременеет от своего соседа по парте…

Я хотел написать ей что-то полусерьёзное. Ну, чтобы она была уверена, что я по-прежнему её люблю, но при этом не заподозрила, что моя нынешняя проблема со здоровьем размером с асфальтоукладчик… Но пальцы не слушались, ничего написать не получилось.

С трудом я сел на постели. Закашлялся. На звук повернулись соседи по палате. Спортивного вида азербайджанец жевал хурму и покачивал головой в такт национально-танцевальным песенкам, раздававшимся из его телефона. Очень худой парень увлеченно давил синим пальцем врагов в планшете. Обычный мужик, безликий, как продавец из “Евросети”, читал книгу. Они кратко взглянули на меня.

– Это какая палата? – спросил я, чтобы что-нибудь сказать.

– Четвёртая, – ответил азербайджанец.

– А по моим ощущениям, шестая… – буркнул безликий.

Я встал. Это было нелегко. Палата виделась в черно-зеленых тонах.

– Ты куда? – хором спросили соседи. – Тебе ещё лежать надо, посмотри на себя!..