Лицей 2017. Первый выпуск (сборник) - Страница 10

– ВИЧ не передается при укусах и царапинах. Ты описываешь нереальные ситуации, – спорю я. – И потом, ладно садик. Но школа? Институт? Работа? Совсем изолироваться от них у нас с вами не получится…

Приехали. “У нас с вами”. Лихо я себя к здоровым-то причислил. Опять смалодушничал.

– Подождите, но вот животные на фермах, им же еще хуже… – снова попыталась вмешаться в разговор Лиза, но её опять проигнорировали.

– А разве, разве ВИЧ-инфицированные дети доживают до института? – удивляется Витя Краб. – Я слышала, что живут они максимум десять лет, и всё…

– Нет, они живут вроде бы немного подольше, – глухо ответил я.

Наверно, все заметили, что мое настроение ухудшилось. Только бы они не поняли, что все это касается лично меня…

А тем временем Витя Краб продолжала делиться своими мыслями:

– Вот Ариша ратует за права вичёвых. Это все, может, и правильно, но разве нет у нашего общества проблем поважнее?.. Разве это они – самая уязвленная группа? Смешно защищать людей, которые по своей же глупости, в основном, заразились, да еще и бесплатные лекарства получают от государства. А если они комплексуют по поводу своего диагноза, то вперед к психологу или в церковь к попам – грехи замаливать, но не надо строить из себя бедных овечек, несправедливо обиженных. Нужно отстаивать только права женщин с ВИЧ, ведь их же мужло заражает, на наркоту сажают тоже они. Но мужики с этим вирусом?.. Вот их точно в гетто! Ты, кстати, подписалась на паблик, который я тебе скинула?..

– Нет уж, спасибо, – усмехнулась Арина. – Я же подмышки брею…

– Да я не против бритья подмышек! – воскликнула Витя Краб. – Ты только себе ответь на вопрос, для кого ты это делаешь. И ответ очевиден – мужло диктует! Они видят в тебе игрушку для секса! Но ты же человек! Почему ты должна быть стройной, сексуальной и выбритой там, где им надо? В конце концов, когда я перестала брить подмышки, я именно тогда поняла, что я – человек, а не средство для удовлетворения похоти.

И тут, я вам клянусь, она сняла свитер и подняла руки. Из подмышек торчали густые розовые кусты. Да, волосы в подмышках она красила в розовый. Меня чуть не стошнило.

Подошел официант и попросил её одеться.

– А вы способны видеть в женщине только сексуальный объект? – стала напирать на него Витя Краб. – А если парень, сидящий за этим столом, снимет верх, ему же за это ничего не будет? Почему то, что можно мужикам, запрещено женщинам? Причём мы-то, женщины, в лифчиках, а они – нет. Парадокс!..

– Вообще, у нас и мужчины должны быть полностью одеты, – сглотнул слюну несчастный официант. – Таковы правила заведения.

– Мы, наверное, пойдем, – сказал я. – Вечер был очень познавательным…

– Ненавижу их всех, – распалялась Арина по дороге домой. – Почему они такие тупые и бесчувственные? И ведь считают, что борются за добро. Смех, да и только. Одна вот подмышки не бреет и красит, другая кормит грудью на каждом углу показательно, третья настолько прониклась идеями ненасилия, что котов одуванчиками кормит. Идиотки. Мир-то и не в курсе, что они его, оказывается, преображают. Они хотят быть феминистками, благотворителями, защитниками животных, естественными родителями, ещё хрен знает кем… Человеком, б****, никто быть не хочет!.. А главное, любого, кто от них отличается, они сожрут и не подавятся. Не переношу травлю!..

– Эти их разговоры – это ещё не травля, – усмехнулся я. – А вот когда я в тринадцать лет в санаторий попал, вот там мне устроили. Я не особо верю в ад, но там было что-то вроде него, это точно.

Манту у меня в то лето вскочила с перепелиное яйцо, вздулись лимфоузлы. Впервые мне стало страшно. Я ощутил реальное присутствие болезни. Впрочем, в тот период (пик переходного возраста – 13 лет) суицидальные мысли особенно часто одолевали меня, поэтому я быстро успокоился: тубик – значит тубик. Тогда я думал, что неизлечимо больной может быть только фаталистом.

Оказалось, всё не так страшно, и жизни моей ничто не угрожает. Всего-то надо подлечиться в тубсанатории.

К тому же был очевидный плюс – перспектива не видеть бабушку пару месяцев. Она радовалась этому, кстати, пуще меня.

С дороги казалось, что никакого санатория тут и нет, а один сплошной лес. Ёлки и сосны – глухой колкой стеной.

Меня высадили из автобуса раньше всех.

– Жить будешь вот в этом корпусе, – голос воспиталки был тверже гранита. – На первом этаже твоя палата. А на второй не ходи. Там у нас рабочие ночуют, если не успели на автобусе уехать. Понял?

Я кивнул.

– Хотя нет, не понял, – говорю. – А я что, один жить буду?

– А ты как думал? – удивилась воспиталка. – С твоим-то ВИЧем…

– Но ВИЧ не передаётся в быту, – возразил я. – В наше время это каждый знает…

– Как у тебя всё просто! “Не передаётся в быту”! А мы не хотим брать на себя ответственность и контролировать каждый твой шаг. Может, ты с кем-то клятву на крови сделаешь! Да и сексом вы сейчас чуть ли не с детского сада занимаетесь! В общем, слушай. Душ и туалет у тебя здесь, отдельные. В столовую будешь ходить со всеми, но для тебя будет выделен отдельный стол. На процедуры тебя будем приглашать. Ясно? Счастливо отдохнуть!

Мне хотелось убить эту с***. Я разрыдался. Тогда я ещё частенько плакал. Детство…

Через пару дней я, впрочем, привык к своему особому статусу. А вот в глазах остальных обитателей санатория я был каким-то несусветным чудом. Все думали-гадали, почему меня держат отдельно. Особенно девчонки. Я чувствовал, что многим из них я нравлюсь, и не в последнюю очередь из-за этого ореола таинственности. Из этих многих, наконец, отделилась одна, Маша. Она была из так называемого “благополучного корпуса”. (Корпусов было два: один для детдомовцев и детей пьющих родителей и другой – для нормальных.) Ещё был я, но для всех меня как бы не было.

Однажды днём сквозь сон я услышал стук в окно (я вообще почти постоянно спал, а что было еще делать?). Это была та самая Маша. Она частенько на меня смотрела в столовке.

– Что тебе надо? Если узнают, что ты сюда приходила, тебе не поздоровится.

Маша была хорошо одета. Лицо неглупой девчонки, возможно, даже отличницы.

– Мне просто интересно, – сказала она, – да всем интересно, кто ты такой? Почему ты отдельно от всех? У тебя что, открытая форма? Но с открытой же в санаторий не отправляют…

Я не знал, что ответить. Пришлось сказать:

– Не твоё дело!

– Почему ты так реагируешь? – обиделась Маша. – Ладно, не хочешь говорить – не говори. На дискотеку придешь сегодня в семь? Мы все тебя ждём.

– Я не умею танцевать.

– Всё равно приходи.

Сразу после ужина я завалился спать. Какая мне дискотека?.. Не хотел я их внимания, а в этой ситуации мне было бы его не избежать.

Ночью я проснулся от ощущения, что на меня кто-то смотрит. Перед моей кроватью стояла Маша в платье с бусинками по всей длине.

– Иди отсюда, – сказал я. – Ты с ума сошла, что ли?

– Я просто хочу узнать, кто ты такой! – твердила Маша. – Тебе что, трудно ответить, почему ты тут, почему ты ешь за отдельным столом, почему твоя посуда помечена?..

– Б**, – выругался я. – Ну, ВИЧ у меня, ВИЧ! Теперь ты отвалишь от меня, наконец?!

– Какой еще ВИЧ? – оторопела Маша. – Это который СПИД?

– Да, это который СПИД, чума ХХ века и все такое.

Маша молча удалилась.

Прошёл день, может, два, и как-то утром меня разбудила та самая воспиталка с гранитным голосом.

– Собирайся! Тебя сегодня выписывают!

– Но прошла только неделя… А лечиться положено два месяца.

– Тебя переводят в другой санаторий. Тут такие баталии развернулись. Родители некоторых детей сказали, что вообще заберут их, если вичёвый тут останется… Нам нужны из-за тебя такие проблемы?

– Чтоб вы все сдохли, твари, – процедил я.

А что я еще мог сказать?

Меня перевезли километров за пятьдесят от того санатория. Ёлок и сосен здесь было уже меньше. “Благополучного” корпуса не было тоже. И селить отдельно меня никто не думал – здесь для этого просто не было места.